Тамрико Шоли - Внутри женщины
– Смотри, если порезать тоненьким лезвием вот тут, – она указала на кончики моих пальцев, – боль будет резкая, но быстрая, а кожа заживет почти мгновенно. А если вот здесь, – Алиса коснулась внутренней части локтя, – все тело моментально скомкается от боли. Где будем резать?
– Пожалуй, пока что нигде, – я прижала руку поближе к своему нежному сердцу и благодарно улыбнулась Алисе за приобретенные знания. – Значит, твои родители не знают о том, чем ты занимаешься?
– Разумеется, нет. Они живут в другом городе и думают, что я работаю продавцом-консультантом в магазине косметики и предметов гигиены. Впрочем, это так и есть: я действительно там работаю, есть даже запись в трудовой книжке. Просто это не вся правда обо мне, – она развела руками в стороны и закурила, а я задумалась. В воздухе запахло табачным дымом. Предыдущие беседы кое-чему научили меня, и теперь я пыталась не только слушать слова, но и читать жесты своих собеседников. Мне показалось, что Алиса уже порядком свыклась с мыслью о том, что она – проститутка, и не делала из этого события.
Так случается со многими из нас: мы привыкаем. К неудобной обуви, сломанному лифту, мерзкому во всех отношениях шефу и совершенно дурацким шторам в собственной спальне. Казалось бы, всего лишь шторы, заменить которые пара пустяков. Но шторы продолжают висеть и нервировать годами. Потому что они такая необходимая часть неудобного мира, к которому мы так привыкли.
– Мне было двадцать лет, когда это началось. Я только окончила медицинское училище и почти сразу же устроилась в аптеку продавщицей. В голубом халате, он мне очень нравился. Но эти вечно больные люди, которые кашляли и чихали надо мной, сильно раздражали, – Алиса фыркнула и сделала большой глоток кофе. – А еще туда было трудно добираться. С двумя пересадками. В обеденный перерыв я читала этого француза, Бегбедера. Ужасные у него книги. Мне не нравилось, но я все равно читала. Так же бывает – не нравится, но все равно продолжаешь делать. А стены там белые, и пол белый, и потолок тоже – белый. И ни одного окна, чтоб улицу увидеть, потому что мы внутри торгового центра находились. А я еще тогда очень хотела поехать в Лондон. На неделю или на две. И тут знакомая, с которой мы вместе учились, посоветовала заработать телом. Еще она сказала, что бондаж и мазохизм пользуются особым спросом. И я подумала: а почему бы и нет?
Я уронила взгляд в свою чашку с чаем. Вопрос «а почему бы и нет?» хаотично носился внутри моей головы, отбиваясь многочисленным эхом от стенок черепа. Какие все-таки разные бывают люди: кто-то раздумывает над тем, стоит ли покупать вино к ужину, а кто-то – почему бы не стать проституткой? Наверное, это и определяет нашу судьбу – вопросы, которые мы себе задаем.
– И с чего ты начала?
– Я стала «ловить» клиентов в ночных клубах. И знаешь, никто не считал меня проституткой: все просто думали, что я обычная легкодоступная девчонка. Никто же не знал, что я брала за это деньги. Клиенты были в основном иностранцы или мужчины под пятьдесят. Если в клубе начинают косо смотреть, стараюсь там больше не появляться. Но сейчас это особо и не нужно: клиента можно найти всюду – даже на автобусной остановке. Мужики же все понимают с одного взгляда: стоит посмотреть на них, и они сразу раскусывают, проститутка ты или нет.
Я кивнула. С Алисой было хорошо рядом. Она была простой и открытой, как большое окно большого дома. Я уже давно не оцениваю людей ни по их внешности, ни по их профессии. Единственный критерий моего внутреннего суда присяжных – это умение человека идти свои путем, не оборачиваясь на окружающих. Такой путь способен рассказать о нем все.
– А ты не хотела завести себе… я не знаю, менеджера? Чтобы он искал клиентов и заодно защищал тебя. Прости, если я задаю дурацкие вопросы. Я никогда не была проституткой.
– Все в порядке. Нет. Это же не моя основная деятельность. Я не сплю с мужиками каждый день. И даже через день. Иногда месяц может никого не быть. Это подработка. Хорошая подработка.
– А вопрос безопасности?
– А ты думаешь с менеджером, или как ты его называешь, безопаснее? Одно и то же. Главная защита – презервативы. Полно проституток, больных СПИДом или еще какой-то чертовщиной. А все потому, что они напиваются или нанюхиваются и забывают про защиту. У меня алкоголь и наркотики – табу. Если я буду хоть в минимальном полете, то запросто могу полоснуть по венам глубже, чем надо. А я в тюрьму не хочу. Я – проститутка, а не убийца, – Алиса для уверенности в своих словах прижала правую руку к сердцу.
– Кстати, а клиенты требуют от тебя справку, что ты здорова? – Шесть лет обучения на юридическом регулярно вытекали из меня, словно зубная паста из тюбика. Я ни дня не работала юристом, но всегда внимательно читаю любые документы, обязательно скрепляю все сделки расписками-переписками и храню чеки из магазинов: если вдруг продукт будет испорченный, и я умру, родственники смогут выиграть в суде моральный ущерб.
– Нет. Сама проверяюсь, но никаких бумажек не предъявляю. Да и не просят. Спрашивают иногда, но не просят показать. А как у других, я не знаю. У меня нет никакого желания обрастать подружками в этой среде. Ко мне приезжает мужчина, я выполняю свою работу, он расплачивается – все.
– А сколько стоит секс с тобой?
– А вот этого я говорить не буду. Скажу только, что я получаю в среднем в три раза больше, чем обычная проститутка. Это чистыми, не считая чаевых. В общем, в Лондоне я уже была.
– Что значит «чаевые»?
– То же, что и везде.
Алиса снова прикурила. Есть женщины, которым очень идут сигареты. Вот кому-то идут длинные волосы, кому-то – короткие юбки, а кому-то – сигареты. В тонких пальцах Алисы такая же тонкая сигарета казалась почти искусством: они сливались в одно целое, перетекая друг в друга, словно сообщающиеся сосуды. Да, так и есть: сигарета высасывала жизнь из Алисы, а Алиса – из сигареты.
– Некоторые желания мужчин вообще странные. А в жизни – обычные люди. Но они больны, а я их таблетка, вроде того. Как от мигрени: залечиваю на какое-то время.
– Ты считаешь, что они больны?
– Да.
– Денис, который мне дал твой номер телефона, он ведь прочтет это[16].
– Пусть. Он знает, что я так считаю. Вообще, обычно я совсем не беседую с клиентами, но иногда случается. Денис уже давно ко мне ходит, и мы даже завтракали несколько раз вместе. Я ему тогда и сказала, что он – больной, но хороший. И что хватит ему уже себя резать, – Алиса сложила руки на груди, словно палач, ожидающий выхода смертника на мостик казни. – Я знаю, что это все из-за его бывшей девушки. Он говорит, что давно забыл ее, и чувства прошли, но это не так. Ему просто нравится быть брошенным, это как будто возвращает его к ней. Да и вообще, весь этот мазохизм – это оттого, что людям нравится страдать. Сосать свою боль, разбирать ее на крупинки и гордиться ею, как школьной грамотой. Весь мир делится на людей, которым нужно страдать для того, чтобы жить, и тех, кому это не нужно.
– А ты к кому относишься?
– Конечно, к тем, кому не нужно. Вот есть люди, которым хочется в Лондон, но нет денег, и они страдают по этому поводу. А я взяла и нашла деньги. Есть люди, которые всю жизнь ходят в офис и ноют, как противные тюлени, что им там все не нравится, что шеф – говно, клиенты – твари, а я не ною, что работаю проституткой. Я просто работаю проституткой.
К кому относилась я? И что такое – «страдать»? Свить гнездо в собственной кровати и рыдать там, пока не запотеют окна, или ходить к проститутке, которая будет тебя резать или душить во время интимных игр?
Я не очень разделяла мнение Алисы. Мне кажется, что абсолютно у каждого человека есть свое время на «пострадать»: кто-то делает это регулярно, по расписанию – один или два раза в день садится на твердый стул и мучается, так, чтоб скулы дрожали и мозжечок сжимался и разжимался, как гармошка. А кому-то достаточно двух страданий в год – перед Рождеством и перед своим днем рождения. На тему бесцельно прожитых лет и все в таком духе. Лучше, конечно, реже, чем чаще, но вообще без страданий нельзя. Потому что не могут по-настоящему любить глаза, которые никогда не плакали.
– Алиса, а ты когда-нибудь любила?
– Да. Я же не робот. Сейчас попросишь рассказать?
– Конечно.
– Ну, тут все обычно. Мы вместе учились в медицинском. Я влюбилась в него, как полная дура. Полная. Бывает же, что влюбляются только наполовину – это когда человек нравится, но нравится отдельно от мозгов. Отдельно сердце, отдельно мозги. А я запала, как полная дура, целиком. Когда все твое тело – сердце. Понимаешь?
Понимаешь… Просыпаешься утром, делаешь себя яичницу и пару бутербродов с сыром. Запиваешь чаем, включаешь музыку и танцуешь жующим подбородком. Потом одеваешься, выходишь на улицу и идешь на свою остановку. Люди тоже идут, кто в широких джинсах, кто на каблуках. Всё, как обычно, все, как обычно. Вообще ничего не изменилось, вот только ты, ты сам внутри полон какой-то крутой экзистенции, которая цветет в тебе, как папоротник, раскидывающий в разные стороны свои ветви. И ты ходишь по улицам города с этим цветником внутри и постепенно превращаешься в огромный ботанический сад. Растения легко приживаются в середине тебя, потому что ты – сплошное сердце. Ты homo hearties – человек, который любит.
