Томас Хюрлиман - Фройляйн Штарк
Я положил руки на стол, ладонями вниз, откинулся на спинку стула и, возведя глаза к потолку, изрек:
— Фройляйн Штарк, это у них в крови, Кац есть Кац.
— Это уж точно! — простонала фройляйн Штарк, закрыла лицо руками и разразилась рыданиями, от которых затряслось перышко на ее шляпке.
Я понимал ее, я от души сочувствовал ей. Она работала не покладая рук на старика, содержала в порядке его купальню, торговала в киоске, воспитывала мою мать — и где же награда? Спустя год — война к тому времени уже кончилась — Якобуса Каца вытащили на свет Божий из какого-то дальнего угла скриптория и назначили хранителем библиотеки, и старый Кац послал ее в библиотеку, чтобы она вела хозяйство его сына. Пару лет все шло хорошо. Он носил пышные юбки, она брюки. Она была родом с гор, а он равнинный житель. Она принимала пишу на кухне, слушая, как монсеньер щелкает в столовой зажигалкой, прикуривая свои сигареты; она жарила ему уток, готовила винный соус к говяжьим языкам, а во время постов, когда он принимал решение сбросить килограммов двадцать, она подавала ему форель, приправленную лесными травами. Он писал одну брошюру за другой, а она, которая не умела даже читать, не говоря уже о том, чтобы писать, встречала на вокзале ученых и приводила их в библиотеку, угощая по дороге латынью, которой научилась у Цицерона и, конечно же, у самого хранителя:
— Venite, librorum amatores, hoc est prae- fecti nostri tabularum!
Мне было искренне жаль фройляйн Штарк. Она всю жизнь жила для Кацев и вот теперь должна была свыкнуться с мыслью, что вся ее жизнь — псу под хвост. У Якобуса, досточтимого хранителя библиотеки, завелась подружка.
Фройляйн Штарк наконец выревелась. Я опустился на колени, чтобы снять с нее тяжелые, подкованные гвоздями ботинки. Она молча смотрела на меня, и, когда я коротко и очень целомудренно взглянул на нее снизу вверх, мне показалось, что в ее мокрых глазах была написана усталая благодарность. Я встал.
— Фройляйн Штарк, — сказал я. — Вы не одна на этом свете, я буду вам помогать.
— Ты?
— Да. Я возьму вас с собой. Мы уедем вместе.
Может, я тогда слишком много на себя взял? Нет, яркая вспышка августовской молнии, неожиданно озарившей сентябрь, преобразила меня, обратила в кого-то другого, я почувствовал себя так, как будто только что родился на свет, ощутил свою ответственность и уверенность в том, что в монастыре Айнзидельн найдется местечко и для фройляйн Штарк и что она принесет немало пользы святым отцам.
— До завтра, фройляйн Штарк, — прошептал я.
— До завтра, — ответила она.
Тут можно было бы сказать: ну что ж, такова жизнь. Я приехал в библиотеку в начале лета ребенком, а уеду завтра утром христианином-новобранцем, рука об руку с фройляйн Штарк.
49
Так называемый сектор Виборады находился где-то глубоко в подземелье и напоминал своим названием и потайным реликварием о Вибораде, жившей в стародавние времена отшельнице, которой в видении открылось, что к монастырю приближаются орды диких, кровожадных грабителей, после чего монахи вместе со своими требниками, Библиями и рукописями классиков бежали в горный лес. Сама же Виборада, связанная отшельническим обетом, осталась в пустом монастыре, молясь, распевая псалмы и благодаря Бога за посланное ей мученичество, ибо в видении ей открылась и ее собственная судьба: за спасенные книги ей придется заплатить своей кровью. Когда гунны, дикая конница из венгерских степей, ворвались в аббатство, они не нашли ничего, кроме монашки, нараспев читающей молитвы. В ярости оттого, что у них из-под носа увели добычу, они зарубили монашку топорами. В начале второго тысячелетия ее канонизировали, и теперь — вот уже добрую тысячу лет — святая Виборада, изрубленная на куски монашка, считается покровительницей всех библиотек и библиофилов.
Дядюшка, держа в одной руке связку ключей, другой освещал карманным фонарем каменные ступени, ведущие в подземелье. Время от времени мимо проносилась летучая мышь, и мы испуганно втягивали головы. Потом он, подобрав подходящий ключ, отпер железную дверь, и мы двинулись дальше вниз, еще глубже, в вечный холод катакомб древнего, оставленного монахами много сотен лет назад монастыря, который уходил своими корнями далеко в чрево земли. Миновав еще несколько дверей и несколько раз повернув в боковые туннели — я уже окончательно потерял ориентацию, — мы наконец остановились перед нишей, из которой исходил тошнотворно-сладковатый запах склепа.
— Вот здесь они и убили нашу Вибораду, — сказал дядюшка.
— Вибораду… — повторил я робким эхом.
— Да, — произнес он глухим, сдавленным голосом. — Позже это помещение стали использовать как место для poenitentiae.
— Poenitentiae…
Дядюшка осветил стену, на которой висели орудия пыток: бичи, щипцы, цепи, капюшоны, мешки с кожаными ремнями.
— Тут они усмиряли еретиков, — пояснил он.
— Еретиков…
— Еретиков и сластолюбцев, — уточнил он.
Неужели я совершил маленькую, но роковую ошибку? Неужели мое предложение фройляйн Штарк уехать вместе привело к раскрытию моих злодеяний? Может, она утром, когда я еще спал, пришла в мою комнату, чтобы сложить в чемодан остальные мои вещи, и обнаружила носки? Наверное, так и было. Наткнувшись на слипшиеся носки, она пришла в ужас и обо всем рассказала дядюшке.
— Пошли отсюда! — сказал дядюшка. Похоже, на него этот тяжелый, отравленный смертью воздух действовал еще более угнетающе.
Мы отправились дальше, стали спускаться еще глубже; опять зазвенели ключи, загромыхал отпираемый замок, заскрипели створки тяжелой двери. На нас дохнуло ледяным холодом, мы остановились. Раздался торопливый шорох — по-видимому, крысы; затем наступила тишина, нарушаемая только нашим дыханием.
— Ну вот мы и пришли! — сказал дядюшка.
Я услышал, как удаляются его шаги.
Что он задумал? Почему замолчал? Как досточтимый хранитель собирается покарать меня за spermatikoi?
Вдруг что-то щелкнуло, непроницаемый мрак высокого сводчатого подвала взорвался десятками электрических лампочек, жидкий, дрожащий свет которых хлынул в глубокие ущелья, образуемые огромными, покрытыми беловатой пылью книжными полками. Этот подвал, судя по всему, был намного больше барочного зала, который парил где-то над нами, на головокружительной высоте, в теплых лучах послеполуденного солнца.
Дядюшка стоял у исполинского, высотой с дом стеллажа. В руках он держал книгу.
— Ты, кажется, имел беседу с фройляйн Штарк? — произнес он, словно читая вслух книгу.
— Да, дядя.
— И о чем же? — поинтересовался он, не отрывая глаз от страницы.
— Сегодня утром о погоде.
— Так-так. О погоде, говоришь?
А может, дело было вовсе не в носках, может, он узнал о нашем плане бегства? Может, фройляйн Штарк призналась, что я вызвался увезти ее с собой и поселить у святых отцов?
Дядюшка осторожно переворачивал покрытые мелким печатным шрифтом пожелтевшие, пятнистые страницы, читал, чему — то ухмылялся. Я уже озяб. Наконец он спросил, могу ли я сказать ему, что написано над дверью в зал.
— Психезиатрейон.
— Recte dicis, — сказал дядюшка. — А что мы говорим, прежде чем ввести группу в зал?
— В начале было Слово, затем библиотека, и лишь на третьем и последнем месте стоим мы, люди и вещи. Nomina ante res — вначале слова!
Он «прочел» еще пару предложений, потом с трудом втиснул книгу обратно на место, опустил на нос очки и, нырнув куда-то вбок, исчез в темноте и понесся, развевая полы своей сутаны и поднимая пыль, по бесконечным, едва освещенным книжным ущельям. Я попытался догнать его, но всякий раз, повернув в очередное ответвление главного «ущелья», неизменно упирался в глухую стену из корешков книг, пыльных, затянутых паутиной, пахнущих плесенью и зимней стужей. Когда я уже считал себя безвозвратно потерянным в этой серой, жуткой, населенной лишь призраками и крысами книжной Атлантиде, узкий переулок неожиданно вывел меня на «площадь». 1 км повсюду стояли занесенные пылью ящики и сундуки — своего рода склад товаров, ожидающих погрузки на корабль. Дядюшка рылся в раскрытом сундуке.
— Вот это все — постреформаторский период расцвета библиотеки, — сообщил он, не прерывая своих поисков. — Первый bib- liothecarius был тогда отец Шенк, 1680–1705 годы. Хочешь взглянуть? Вот так выглядела шенковская каталожная карточка.
До меня постепенно дошло, что мы находились на кладбище каталожных карточек. Каждый раз, когда приходил новый начальник, он вводил свою собственную систему, а старую ссылал сюда, в подземелье. Каждый из стоявших здесь сундуков и ящиков был могилой, в которой покоились определенная буква или определенный слог в виде бесчисленного множества карточек. Но зачем дядюшка притащил меня сюда, в этот подземный мир? За что я буду наказан — за носки, за бегство или вообще, за мое высматривание и вынюхивание, за все мои грешные помыслы и деяния?
