Алексей Фролов - Мама джан
– … Таганка, я твой навеки арестант…
Медведь выковыривал мясо из чебурека, подсовывал Шнурку.
– Ты ему пива дай, – подсказал Кабан.
– Ага… советчик хренов.
– … Погибли юность и талант
В твоих стенах.
Вове-баянисту ни рубля не кинули. Он вообще пока ничего не заработал.
– Угостили бы пивком… Дай хлебнуть, Кабан… Буксы горят.
– Один хлебнул, на дно нырнул. Прошло семь лет – известий нет, – схохмил Кабан.
– Не жмись… Когда-нибудь и я тебя выручу…
– Пей, – Кабан сунул Вове бутылку. – Ты ведь знаешь, мне не жалко…
– Кабан, ты – человек, – сказал Вова-баянист, опорожнив бутылку почти до дна.
– Допивай, – великодушно разрешил Кабан.
– Ты ваще – человек!
Вова-баянист, растроганный такой щедростью до глубины души, допил пиво.
– Хочешь, я для тебя «Таганку» спою? Для тебя одного?
– Не надо… – торопливо отказался Кабан.
Оленька слиняла по своим делам. Кабан подумал, что ему нужно как следует встряхнуться. Достал мобильник, позвонил Женечке.
– Прости, мы не договаривались… Но ты мне так нужна! Ты сегодня свободна?
– Для тебя? Я всегда свободна для тебя.
– Тогда приглашаю тебя в «Иль патио».
– Никогда не была в «Иль патио». С тобой не только в «Иль патио». С тобой хоть на край света…
«Иль патио» – это чуть-чуть ближе. Встречаемся на Новых Черемушках.
– Медведь, я ухожу, – объявил он.
– Благословляю, Кабан.
– Ты держись, Медведь. Брат…
– Кабан, брат! Я держусь… Изо всех сил держусь.
Они обнялись, как заведено. Кабан ушел, перекинув за спину гитару. Медведь еще пивка взял, угостил Вову-баяниста и попросил:
– Спой «Таганку», Вова… Для меня…
– Медведь, ты – человек! Только для тебя… Реально…
Вова, растягивая меха баяна, запузырил «Таганку» по уже десятому, наверно, кругу:
Цыганка с картами,Дорога дальняя,Дорога дальняя,Казенный дом…Быть может, стараяТюрьма центральнаяМеня, парнишечку,По новой ждет…
«Иль патио» – пиццерия веселая. В зале всегда битком. Но Кабан без очереди ухитрился отбить два места. Он вразнос пошел, шиковал, любое желание Женечки готов был выполнить.
– Что ты хочешь? – спрашивал он.
– Тебя хочу.
– Прямо здесь?
– Нет, милый, здесь криво.
Блин… Как приятно это звучит – милый…
– Что ты хочешь? – спрашивала она.
– Тебя хочу.
С ума сойти!
– И я хочу!
– Прямо здесь?
– Нет, милая, здесь криво. Хочешь, я тебе песню спою?
– Песню? Какую песню?
– Свою песню. Я сам ее написал.
– Ты здесь ее споешь?
– Здесь! А что такого? Тебя это смущает?
– Нет… Только не разрешат…
Кабан усмехнулся.
– Кому – мне? Сеня, мой друг, говорил, дух дышит, где хочет. Еще не родился человек, который мог бы мне что-либо не разрешить.
Он расчехлил гитару, вышел на середину зала и так зажег! Парни ревниво на него смотрели, а девчонки – любую уводи! А он только для Женечки пел.
Шальная ночь спускается на город,А в переходе вечно горит свет,Там группа музыкантов пьяным хоромДает толпе последний свой концерт.
«Я хочу тебя», – кричали его глаза.«Я хочу, хочу», – отвечали ее глаза.
И рвутся струны, и садится голос,И аскер, рассекающий толпу,Чуть жалобно, чуть нагловато просит:«Подайте гитаристу на струну… »
Идет народ, народ рубли кидает.А месяц, убывая с каждым днем.Улыбку дарит, дарит и не знает,Что музыкант тот в аскера влюблен.
Кабан сорвал сумасшедшие аплодисменты. В общем-то – наплевать! Эти аплодисменты ему до лампочки.
– Поехали ко мне, – шепнула Женечка. – Только предупреждаю… у меня не было никого до тебя.
«Господи… Женечка… а то, что у меня было до тебя… этого никогда не было», – подумал Кабан.
Кабан вернулся на Курский, как на крыльях прилетел: он стал у Женечки первым… А тут еще одно радостное событие: Шоник наконец вернулся. Буквально за пять минут перед Кабаном. С Надькой и куклой.
– Шоник!..
– Кабан!..
– Надька!..
– Кабанчик!..
Шоника обнимали, Надьку тискали, зацеловывали, совали ей деньги, Оленька купила мороженое. Но Шоник запретил давать мороженое Надьке. Горло слабое. Оленька сама съела. Вова-баянист объявил:
– Для Шоника и Надьки… исполняется «Таганка»…
– Заебал ты всех своей «Таганкой», Вова! Хрен с тобой, пой…
Шонику уже рассказали про Рину.
– Сам-то как? – спросил Шоник Кабана.
– Нормально.
– А твоя подруга? Женечка…
– Шоник… – Кабан закатил глаза. – Ты представить не можешь… Я у нее первый!
– Кабан, извини, это я могу представить. Я не могу представить, что она у тебя первая.
– А вот представь себе – первая! Любовь с первого взгляда… У меня первый раз такое!.. Шоник, я так рад тебя видеть!.. Наконец-то ты приехал… Опять наша группа вместе…
– Куда же я денусь от вас, Кабан?
– Давай Цоя забацаем, Шоник. «Видели всю ночь, гуляли всю ночь до утра!..»
– Давай, Кабан!
Всю ночь пили и гуляли. До утра! Как в песне Виктора Цоя.
На следующий день дождь так залил Москву, словно намеревался смыть ее с лица земли. Вечером объявили штормовое предупреждение. Гидрометцентр в этот раз не промахнулся. Бешеный ветер рвал провода, остановив движение троллейбусов. Срывал крыши. Крушил стекла витрин. Валил деревья. Москва не помнила такой вакханалии. На вокзальной площади шквальный порыв свернул в трубку огромный рекламный щит. Переход Курского вокзала затапливали потоки воды. Музыканты сгрудились в переходе. Кабан, Медведь, Шоник… Два Коли-Васи… Вова-баянист. Никто не играл, не пел. Какое там?.. Не до этого. Перепуганный Шнурок не высовывал носа из-под куртки Медведя. Надька прижимала к себе куклу. Люди спускались в переход, промокшие насквозь. Даже зонты не спасали. И вдруг…
Шоник первый увидел. Как будто бушующая наверху буря занесла ее в переход.
– Рина! – завопил Шоник.
Она подошла к ним, осунувшаяся, бледная, следы побоев еще оставались на лице. Сразу не узнаешь. Но ее улыбку забыть было невозможно. А Рина улыбалась.
– Привет, Шоник…
– Рина!..
– Привет, Оленька…
– Рина!..
– Привет, Кабан…
– Рина, а я Надька… А это моя кукла. Мне Шоник подарил.
– Здравствуй, Надька… Красивая у тебя кукла…
Медведь подошел к Рине, в глазах его блестели слезы.
– Здравствуй, – сказал он. – Как здорово, что ты вернулась. Мы очень переживали… Я жутко переживал… Очень я тебя ждал, Рина… А это – Шнурок. Ну, в общем… для тебя… Ну, типа от меня… Он тебе понравится…
Медведь вытащил из-за пазухи пушистый комочек и отдал Рине.
– Шнурок?! Какая прелесть!..
Рина принялась целовать мордочку котенка.
– Шнурок… Шнурочек… Миленький…
Прибежал Ашот из палатки.
– Вай, Риночка! Вай, дорогая! Здравствуй!..
– Здравствуй, Ашотик!
Она задохнулась тихой радостью: Господи, какие вы для меня все родные.
– Хочешь, я для тебя забацаю «Таганку», Рина? – расчувствовавшись до соплей, предложил Вова-баянист.
– Потом, Вова, – попросила Рина. – Я хочу, чтобы Шоник спел «Маму джан». Это первая песня, которую для меня спели.
– Рина, сестра! Я тебе каждый день стану ее петь! Утром и вечером!.. Бля буду!..
Шоник рванул аккорд с плеча. Струны застонали. Забилась в его руках гитара. Зазвенел проникновенный, переливчатый, высокий цыганский тенор. Голос Шоника, перекрывая шум бури, заполнял переход, рвался наружу из подземелья, на площадь Курского вокзала, заливаемую дождем.
Как Шоник пел! Как замечательно он пел эту в общем-то пустячную, но чумовую песню.
Когда меня мать моя рожала,Вся милиция подо мной дрожала.Говорила, мальчик будет вором, ай мама джан!Ночью я родился под забором!
Он вкладывал в нее всю свою бездонную, непостижимую цыганскую душу… Всю свою тоску… Все свои несбыточные мечты, всю надежду… И любовь… К чему-то очень далекому и очень светлому.
Хотя… почему только свою любовь и свою надежду?.. И Рины тоже… И Ашота… И Медведя… И Оленьки… И Кабана… И Вовы-баяниста…
Ах, как пел Шоник!.. Как умопомрачительно он пел!
Рина слушала, гладила котенка и улыбалась.
Ай, мама джан, мама джан! Мама дорогая…
СРЕДИ КАМЕННЫХ ДОМОВ
История московской девчонки
Киноповесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Лера нехотя сползла с кровати, матерясь на будильник. В жизни она радовалась всему, каждому мигу, кроме этого чертового будильника, и поэтому срывала на нем злобу. Она уже намеревалась запустить в него подушкой, когда из соседней комнаты донесся голос деда:
– Валерия, потише! Мать спит. Имей совесть.
– Ладно, ладно. Извини, дедушка.
– То-то, извини, – проворчал дед, зашлепав на кухню. – Доброе утро, кстати.
– Кстати, утро добрым не бывает, – буркнула Лера.
Быстро приняв душ и позавтракав, она заняла свое обычное в это время место – у зеркала, старательно крася брови и подводя ресницы. За спиной у нее возник дед. Закуривая, он подошел вплотную к Лере и началось:
