Алексей Фролов - Мама джан
– Когда мне бывает совсем хуево, я заставляю себя придумывать разные красивые истории. Будто меня снял клевый пацан и повез отдыхать на море… Куда-нибудь в Турцию… Или в эту… Как ее? В Анталию… Только я не могу представить себе, как там, в этой Турции… или в Анталии… Ну, все равно приятно, блин, помечтать. Ты, Рина, мечтай… Ух, натрескалась! До отвала…
Оленька водичкой зашлифовала куру, привалилась спиной к стене и продолжала болтать, больше сама с собой, хотя и обращалась к Рине.
– Я тебе скажу… Ты лежишь и думаешь, какая ты несчастная… А думаешь, одна ты такая? Полно таких, как мы с тобой. Меня, Ринка, отчим изнасиловал, змеиное отродье. Думала – повешусь… А вот пережила ведь… Не повесилась… И правильно сделала. Все нормально будет, Рина. Все нормально… – Оленька сладко потянулась. – Эх, ширнулась бы я сейчас…
Рина резко обернулась, спросила не своим голосом:
– А у тебя есть?
– В том-то и дело, что нету. А что?
– Я хочу…
Оленька обрадовалась, что Рина заговорила, так и подскочила:
– Я моментом достану… Ты подожди… Я быстро…
Она скатилась вниз по лестнице, мысль четко работала, если застанет дома Тимоху-тридцать рублей, может, далеко бежать не придется. Тимоха был дома. У него как раз было то, что нужно. Но он, жлобина, цену свою заломил, запредельную. Однако ничего не поделаешь…
– В долг, – потребовала Оленька.
Тимоха нехотя согласился.
Запыхавшаяся Оленька вернулась на шестнадцатый этаж. Баян у нее был припасен.
– Давай руку, Рина, – сказала Оленька.
Рина вытянула руку. Оленька ввела дозу.
– Сейчас улетишь… Сейчас мы с тобой Турцию увидим… И эту гребанную Анталию… Хочешь я тебе с димедролом разбодяжу?
Рина сказала:
– Давай…
Афганцы обычно долго не стояли. Они отыграли два часа, сняли бабки и ушли, угостив на прощание пивом Кабана и Медведя.
Парни снова заняли свое место.
– Долго работать не будем, – сказал Медведь.
– Ладно. Песен пять-шесть споем. И шабаш…
Они только вторую песню закончили, как мобила Кабана сделал вызов. На экране высветился знакомый номер.
– Че, Оленька?
– Кабан, гони сюда!.. Тут Рина… Передоза, блин…
– Е-мое!.. Какого хрена?!
– Чего? – насторожился Медведь.
– Погнали! – заторопился Кабан. – Там они, кажется, натворили дел…
Парни примчались в ночлежку, видят, Рина лежит, обмякнув, не в сознании, пена на губах, концы отдает.
– Медведь, вызывай «Скорую»! – заорал Кабан.
Уходит Рина, уходит…
Кабан давай ее лупить по щекам, чтобы очнулась, не спала, чтобы подала признаки жизни. Медведь, отойдя в сторону, звонил по мобильнику.
– Ну что, Медведь?!
– Сказали, вызов принят… Ждать…
– Ждать, маму их! – орал Кабан. – Чего ждать?.. Сколько?..
Медведь был в полнейшей растерянности. Оленька перепугана до икоты. Только Кабан не утратил способности действовать.
– Понесли Рину вниз! – скомандовал он. – Бери ее за ноги, Медведь. Оленька, сучка, кончай икать! Поддерживай Рине голову.
Они спустили Рину во двор, уложили на скамейку возле подъезда.
– Медведь, чего стоишь, как столб?! Беги на дорогу! «Скорую» встречай. Покажешь, как ближе проехать. А то будут блудить…
Уходила Рина, уходила!.. Кабан лупил ее по щекам, тормошил, что мог, то и делал.
Во двор въехала машина «Скорой помощи», освещая светом фар бежавшего впереди Медведя.
– Что она колола? – спросил врач, склоняясь над Риной.
Врач был пожилой, в очках, лицо изрезано глубокими морщинами.
– Буторфанол, – сказал Оленька. – С димедролом.
– Сколько?
– Много, – Оленька со страху все на свете позабыла.
– Эх вы, отморозки безмозглые! Кретины… Гробите себя ни за копейку…
Рину погрузили в машину. Пока врач ставил ей укол, медбрат спросил Кабана:
– Лет ей сколько? Как фамилия, имя?.. – он приготовился записывать.
– Лет? – переспросил Кабан. – Пятнадцать… Зовут Рина… А фамилия…
Елы-палы, не знал он, как фамилия Рины, ни к чему вроде было.
– Все ясно, – сказал медбрат. – Она никто и зовут ее Никак.
Он тоже был пожилой и тоже в очках, но не морщинистый, а бородатый.
– Время, время… – заторопил врач. – Ни черта они не знают друг про дружку… Поехали, Дима. Там разберемся…
– Разрешите мне поехать с ней? – попросил Медведь.
– Нельзя! – рявкнул врач.
«Скорая» уехала, притормаживая перед выбоинами в асфальте. Кабан только теперь заметил, что у него дрожат руки, как после очень большого бодуна. А он ведь за весь вечер только бутылку пива оприходовал. Он почувствовал тошноту, подступившую к горлу. Пошел к кустам и сблевал. Потом вернулся к подъезду, остановился перед Оленькой и, ни слова не говоря, влепил со всего размаху тяжелую пощечину.
– Куда они Рину повезли? – сокрушался Медведь. – Где нам ее искать?
– Не знаю, – буркнул Кабан, а сам подумал, вспоминая врача и медбрата, хоть бы они вытащили ее, хоть бы она выкарабкалась.
– Кабанчик, прости меня, идиотку, – ныла Оленька. – Я хотела, как лучше…
Хотела, хотела… Хотеть, говорят, не вредно. Нет уж, ни хрена подобного, вредно, оказывается, хотеть.
Медведь совсем замкнулся в себе. Работать забросил, играть не играл, просто тащился за Кабаном на площадь или в переход, садился на пятую точку, подстелив газету, с утра до вечера накачивался пивом и молчал. Кабан в одиночку горбатился, а Оленька аскала. Но без куража. Шоник где-то бродяжничал. Уехал неделю назад за Надькой, повез куклу и ни его, ни Надьки, ни куклы. Рину вспоминали как-то испуганно.
Уныло дни текли. Распалась группа.
В подворотне Медведь подобрал котенка, прикормил, таскал за пазухой. Котенок был рыжий, крохотный, недели две-три как появился на белый свет.
– Зачем он тебе? – спросил Кабан.
– Так, – уклончиво ответил Медведь.
Никак не могли выбрать котенку имя. Столько вариантов перебрали – ни один не подходил. Ночью для котенка наступало время игр. Людям спать хочется, а он, как заводной, шныряет повсюду, запрыгивает то на Медведя, то на Оленьку, то на Кабана. С собственным хвостом потешно заиграется, оставит хвост, начинает у всех подряд пальцы ног покусывать. Уснешь тут, как же!.. Больше всех он Кабану досаждал.
– Ну, ты шустрый… Как шнурок, – вырвалось как-то у Кабана.
Котенок посмотрел на него и мяукнул.
Оленька повторила:
– Шнурок…
Котенок повернул к ней мордашку. И опять мяукнул.
Кабан и Оленька засмеялись. Даже Медведь улыбнулся.
– Значит, быть тебе Шнурком, – заключил Кабан.
Оленька вскоре уснула. Медведь положил котенка себе на грудь и, поглаживая, сказал:
– Я Рине его подарю.
– Подари, – сквозь дрему ответил Кабан.
– Слышь, Кабан, – помолчав, позвал Медведь.
– Че тебе? Давай спать…
– Слышь, Кабан… Я Рину люблю…
– И я люблю.
– Знаю… Но я… не так люблю… А так… Понимаешь? В общем… как ты говоришь… С первого взгляда, – Медведь вздохнул. – Ладно, спи…
Утром вышли на улицу – дождь лупит. Поеживаясь, закурили. Шнурок грелся за пазухой у Медведя, который сбоку испытующе поглядывал на Кабана. Просек он ночью откровение Медведя или заспал? Кабан бросил окурок, сразу же новую сигарету прикурил и сказал:
– В такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит, – и непредсказуемо, на совершенно другую тему перескочил: – Медведь, а вы друг другу подходите. Пара, что надо…
Значит, все слышал и просек.
– Серьезно?
– Серьезнее не бывает.
– К кому он подходит? – встряла Оленька.
– К кому надо, к тому и подходит.
– Неужели так и нельзя узнать, в какую больницу ее увезли? А, Кабан? – спросил Медведь.
– Думаешь, мне этого не хочется?
– А может, она… это… ну… может, умерла?..
– Ты че канифолишь?! – грубо оборвал Кабан. – Я такие дозы принимал! Сам свидетель… И ничего – не протянул пока ноги… Найдем мы ее. Только не ссы…
Работать в такую погоду не хотелось. Кабан объявил выходной. Он решил загнать золотую цепь, которую хранил про черный день. Как раз черный день и наступил. Они пошли на скупку. Получив деньги, он поделился с Медведем и Оленькой. Вдруг заметил, в здание вокзала заходит Олег Черенков.
– Ждите меня в переходе, – бросил Кабан и побежал за ним вдогонку.
– Здорово, Олег.
– Здорово. Что скажешь, Кабан?
– Помоги Рину разыскать. В какой она больнице…
– Ты меня утомляешь, Поросенок, – прервал мент Олег Черенков. – От тебя последнее время сплошная головная боль. Показатели мне лохматишь. Пора возвращать тебя обратно в детский дом.
Мент поганый, ментяра, только бы и рыскал, где полегче срубить лавэ, а бескорыстно людям помочь – палец о палец не стукнет. В детдом он сдаст. А ху-ху не хо-хо?
– Ну что? – с надеждой спросил Медведь, когда Кабан появился в переходе.
– Пока ничего.
У Ашота затоварились чебуреками и пивом. Вова-баянист работал на их месте. С вечера, невооруженным глазом видно, Вова крепко перепил, нужно было срочно опохмелиться, а это значит, давай, «Таганка», выручай. Они к нему подсели, с чебуреками и пивом.
