Джеймс Херлихи - Полуночный ковбой
— Ты здесь живешь? — приглушенно спросил он. Джой кивнул.
— Ага.
— Так. Ты знаешь еще кого-нибудь, кто живет здесь? Хоть мимолетно?
— Не думаю. Я только сегодня устроился.
— Уверен?
— Черт возьми, конечно, уверен.
— Ну надо же, — растерянно улыбнулся Риччио. — Вот это совпадение, а?
Он снял трубку внутреннего телефона.
— Мистера О'Даниела, будьте любезны. Я хотел бы поговорить с мистером О'Даниелом.
Во время паузы, он подмигнул Джою, показав ему кружок, составленный из большого и указательного пальцев.
— Мистер О'Даниел? Как поживаете, сэр? Это говорит Энрико Риччио… О, я, конечно, помню вас. Да, сэр… Да, сэр, много раз, это было незабываемо… Мистер О'Даниел, я привел тут молодого человека, просто великолепного молодого ковбоя. И он, м-м-м, он готов к, м-м-м… ну, откровенно говоря, сэр, он только что с Запада, и ему нужна ваша помощь — просто позарез… Как вы думаете, вам удастся как-то поработать с ним сегодня вечером? Мне еще не доводилось видеть такого… я бы сказал, что он в полной готовности, просто горит желанием вникнуть в… Ох, это просто чудесно… Да, сэр, если бы вы могли, я бы, м-м-м… Закрыв рукой микрофон, он шепнул Джою: — Он жутко хочет, чтобы ты начал уже сегодня же вечером. Мне кажется, что у него есть куча заказов, а послать ему некого. Ты уверен, что можешь взяться?
Джой закивал с такой готовностью, что пришла в движение вся верхняя половина туловища. Риччио сказал в трубку:
— Да, сэр, триста семнадцатый номер. Благодарю вас, сэр, большое спасибо.
Риччио повесил трубку.
— Он жаждет сразу же увидеть тебя.
— И ч-ч-что мне делать? Просто подняться?
— Номер триста семнадцатый. Давай-ка посмотрим, как ты выглядишь. — Риччио сделал шаг назад, осматривая Джоя с головы до ног. — Прекрасно, просто прекрасно. А теперь мне причитается еще одна десятка. Так?
— Слушай, друг, — Джой протянул Риччио бумажку и взялся за него обеими руками — одной за кисть, а другой за локоть. — Я хотел бы сказать тебе, что чертовски ценю все, что ты для меня сделал, а дальше, когда дела пойдут на лад… ну, словом, я не забуду тебя.
Насчет этого можешь поставить об заклад последний доллар, и не проиграешь.
— Да брось, ничего ты мне не должен. Я просто был рад помочь тебе. — Мгновенным движением пальцев Риччио переправил деньги в боковой карман.
— Нет, нет, — продолжал настаивать Джой. — Я хотел бы знать, где я могу найти тебя. Потому что, черт возьми, все получилось только из-за тебя. Так где ты живешь?
— Да ладно, брось, и давай двигай.
— Мне нужен твой адрес, — продолжал настаивать Джой.
— Ну ладно, я живу в гостинице «Шерри-Нидерланд», а теперь хвост торчком — и валяй. Он ждет тебя!
Джой отпустил руку Риччио. Закрыв глаза, он стиснул виски пальцами, повторяя: «Шерри-Неверлин, Шерри-Неверлин, Шерри-Неверлин. Запомнил!» — Открыв глаза, он увидел, что Риччио уже миновал стеклянную дверь гостиницы и захромал по тротуару, демонстрируя свою головоломную походку.
Джой воспользовался зеркалом у лифта. Выяснив, что он несколько бледноват, резко согнулся в поясе, достав руками пол и сделав несколько таких наклонов, надеясь, что лицо обретет естественные краски. Затем он причесался, одернул рубашку, несколько секунд повозился с обшлагами, выравнивая их, с клацаньем притопнул каблучками по мозаичному полу, улыбнулся своему отражению и вошел в лифт.
Как только приоткрылась дверь, Джой почувствовал себя маленьким ребенком. Ибо у человека, ждавшего его в 317-м номере, было отеческое выражение лица; он был в том возрасте, в котором должен был бы быть его отец: в годах, но не о ч е н ь стар, и на нем был старый выцветший купальный халат, которые преподносят в подарок в День Отцов.
Мистер О'Даниел был полноват, и одутловатые припухлости на лице говорили, что он или сидит на диете, или недавно болел. Наибольшее внимание привлекали глаза. С темными мешочками под нижними веками и густыми нависающими бровями, они отличались выцветшей голубизной, как у старого морского волка, который, щурясь, долгие годы оглядывал горизонт. Стоя в своем купальном халате, чуть приоткрыв рот и испытующе глядя на Джоя, он напоминал жертву кораблекрушения, которая выбралась на берег и еще не знает о судьбе своих детей — «Живы ли они? — казалось, спрашивали его глаза. — Не ты ли один из них?»
Джой, заговорив, вел себя так, словно пытался ответить на один из этих вопросов: «Как поживаете, сэр, меня зовут Джой Бак».
Мистер О'Даниел кивнул. Повторив его имя, он снова кивнул. Глаза его говорили: «В ужасный час ты вернулся к порогу дома, но слава Богу, что ты жив».
Вслух он сказал:
— Джой Бак.
Джой понял, что аудиенция состоится, и постарался придать лицу максимально осмысленное выражение.
— Мне сказали, что ты ковбой — это верно?
— Нет, сэр. — Джой с удивлением обнаружил, что говорит чистую правду. Затем, как-то почувствовав прилив юмора, он добавил: — Я не ковбой, но трахать умею по первому классу.
Шутка его не вызвала той реакции, на которую он рассчитывал. Мистер О'Даниел был откровенно шокирован.
— Сынок, — сказал он, и голос его был тверд. — Не стоит употреблять такие выражения. А теперь подойди-ка поближе.
Джой сразу же обратил внимание на убожество комнаты, отметив и грязно-зеленые стены, и единственное окно, выходившее в глухую шахту, и сырой запах гниения от отбросов, мокнущих внизу.
Но ему и в голову не пришло, что мистер О'Даниел может обитать в такой комнате лишь по бедности: вне всякого сомнения, у него были какие-то убедительные причины находиться здесь, имеющие отношение к тому, чем он занимался.
— Но с другой стороны, — сказал этот человек, не теряющий своего отеческого вида, — почему бы и нет? Сдается мне, что ты готов к откровенному разговору. Поэтому ты и явился прямо сюда — или я ошибаюсь?
— Да, сэр, — ответил Джой. Он с трудом понимал,
к чему клонит мистер О'Даниел, но после первой оплошности он из кожи вон лез, чтобы показаться умным и покладистым.
— Ты, м-м-м… — Видно было, что мистер О'Даниел по-прежнему оценивает его. — Ты несколько отличаешься от большинства ребят, что приходили ко мне. Большинство из них были какие-то дерганые и смущенные. А ты, видимо, понимаешь, что тебе требуется. — В голосе его было что-то старомодное — так тянут гласные лодочники с Миссисипи, так врач беседует с больным, успокаивая его, но скорее всего, он напоминал обыкновенного человека откуда-то из Чилликоты или тому подобных местечек.
— Ручаюсь, что вы не ошибаетесь, сэр.
— Ну, а я ручаюсь, что у тебя есть нечто общее с ними всеми: спорю, что ты так же о д и н о к! — Казалось, мистер О'Даниел с трудом сдерживается, чтобы не выйти из себя. — Я прав? Ты одинок, не так ли?
— Ну, я, м-м-м… — Джой явно тянул время. Он не мог понять, чего от него ждут. — Не очень. Ну, понимаете, я хочу сказать, что в общем-то немного есть. — Вот! И я понял это, не так ли? Этим всегда можно оправдаться, «Я так одинок». — Он сделал гримасу хнычущего человека. — «Я пью потому, что я так одинок». «Мне тоскливо одному, и поэтому я пристрастился к наркотикам». «Я один как перст, и поэтому я ворую, прелюбодействую и торгую женщинами». «Фу!» — говорю я. — Фу! Все это я слышал. И под всем этим то же самое: «Я одинок, я так одинок!» И мне надоело все это, до смерти надоело!
Внезапно Джою показалось, что он уловил смысл всего происходящего: этот мужик, конечно, в самом деле крупный сводник, как Риччио и говорил, но к тому же он еще и немного сумасшедший. Жаль, что он раньше об этом не знал.
— А ныне перед нами открыт путь к Блаженству, — сказал мистер О'Даниел и, уставившись в потолок, принялся цитировать: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное; блаженны плачущие…»
Интересно, подумал Джой, что бы мне ему такое сказать, чтобы он занялся делом, вот бедный старик…
— Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Вот так! — сказал мистер О'Даниел с видом человека, который наконец-то обрел истину и теперь может себе позволить быть великодушным. — Где в этих строчках говорится об одиночестве и тоске? Хоть одно слово? О, да, в них говорится о нищих духом, о кротких, об униженных; идет речь о тех, кто алкает правды. Конечно, это есть. Но! — Сидя на краю кровати, он склонился вперед, положив локти на колени и сплетя пальцы, горящими от возбуждения глазами он уставился на Джоя. — Но ни звука — ни малейшего звука! — об одиночестве. И знаешь почему? Потому что в одиночестве нет Блаженства. Книга гласит, что нет им благословения. Никому!
Казалось, что мистер О'Даниел был готов впасть в очередной приступ гнева.
— Вы только и знаете, как лелеять свое одиночество! Только этим вы и занимаетесь! Черт побери, слышишь ли ты меня: я говорю, что этим, именно вот этим вы и занимаетесь!
