Холли Габбер - Мозаичная ловушка
В начале марта размеренно-однообразное течение дней нарушил невероятный визит: около полудня к дому подъехала машина, из которой появился ничуть не изменившийся соломенноволосый Хейден собственной персоной. Он очень вежливо поинтересовался на пороге, можно ли ему войти, а получив утвердительный ответ, просочился в дом, удовлетворенно кивая и слегка потирая руки, словно ему разрешили пройти в операционную, где его на оцинкованном столе уже дожидался пациент. Осмотревшись, Хейден традиционно вздохнул и обратился к отчужденно молчавшей Саманте:
– Значит, все сидишь здесь, канарейка? Я смотрю, у тебя изумительная выдержка. На волю не тянет? Все-таки весна: птички поют, кошки орут…
– Я сама разберусь с птичками, кошками и своей жизнью, – ответила Саманта. Почему-то сейчас она ненавидела этого Хейдена даже больше, чем осенью. Может, за зиму в ней накопилось слишком много злобы и отчаяния?
Он хмыкнул и подошел поближе.
– Ты похудела. Под глазами тени. Попей гранатовый сок. Ешь побольше мяса с зеленью.
– Спасибо, доктор, – процедила Саманта сквозь зубы.
– И не пытайся язвить… Ты же держишься из последних сил: я вижу. Все это грустно, грустно… А ты, Саманта, оказывается, ничего себе. Хотя, извини, и смахивала поначалу на стерву.
– Извини, Хейден, а ты по-преж–нему смахиваешь на старого козла! – отрезала Саманта, не удержавшись, и тут же испуганно прижала пальцы к губам.
Он засмеялся.
– Не извиняйся, я и есть старый козел. И я не хотел тебя обидеть. Теперь я тобой почти восхищаюсь… Слушай-ка… Терпеть не могу ковыряться в чужих сердечных делах, но тебе стоит это знать. Жена Эда беременна. Уже три месяца. И у нее очень тяжелая беременность: в начале января она лежала в больнице, сейчас дома, но ей ужасно плохо… Возможно, из этого стоит сделать какие-то выводы? А? Изменить ситуацию таким образом, чтобы вам обеим стало легче? Пусть не сразу, но со временем. Саманта, я скажу тебе сейчас фразу, которая настолько же банальна, насколько и незыблемо верна: время лечит все.
Саманта молча опустилась в кресло рядом с холодным дремлющим камином и сложила руки на коленях, как для молитвы. Так вот почему тогда, сразу после Нового года, Эд приезжал с дочкой, зачем вез ее к теще, отчего так суетился… И понятно, почему он теперь все время словно на иголках. Ну что ж… Пусть во всем винит себя. Или не винит, – может, он хочет иметь много детишек. В душе разрасталась огромная черная дыра, в которую со свистом втягивались и исчезали бесследно и горько-сладкие воспоминания, и еще чуть-чуть будоражащие надежды. Оставалась пустота – гладкая и беззвучная.
Хейден слегка наклонился и положил руку ей на плечо.
– Вот такие дела… А я тебя предупреждал еще осенью. Все-таки второй ребенок. Подумай, стоит ли продолжать биться головой об лед. Может, найдешь своей хорошенькой кудрявой головке лучшее применение?
– Может, и найду, – ответила Саманта уже вполне миролюбиво, но не поднимая глаз.
Ах, Эд, сероглазый… Никуда он не денется из своего круга. Они – разные солнечные системы со своими планетами, кометами, спутниками… Они не пересекутся в бесконечности – как параллельные прямые. Это она запомнила из ненавистной математики. Ах, Эд, неужели стоило так эгоистично покупать ее на время и даже не думать о будущем? Ну, теперь все равно. Эпоха правления Эда Первого и Последнего кончилась. Сумасбродный и невероятный этап ее жизни, когда она в последний раз сотворила себе кумира, идола, божество, завершился, боготворимое изваяние было вдребезги разбито.
Ее второй уход из этого дома был не демонстративным, но окончательным. Она попросила Хейдена помочь, без суеты собрала сумки, потом они затолкали все ее барахло в его мощный внедорожник, и он повез Саманту в прежний полузабытый мир. Когда машина медленно отъезжала от ворот усадьбы, Саманта ни разу не оглянулась. Она упорно смотрела на высокий тополь, с веток которого капала талая вода. Начиналась весна, круг завершился, и в эту пору обновления следовало стряхнуть с себя столь долгое наваждение, по-змеиному выползти из старой кожи и начать новую жизнь. Как бы ни было больно.
Больше Эд не стал ее догонять. Это не она уехала от него, это он уехал дальше по сверкающей трассе, а она осталась лежать на обочине, как сплющенная пластиковая бутылка из под кока-колы. Он позвонил ей только один раз и спросил, действительно ли между ними все кончено? Она уронила в ответ: «Да».
– Ну что ж, – сказал Эд после небольшой паузы. – Тогда счастливо тебе. Пока. – И положил трубку.
Только услышав короткие гудки, Саманта смогла наконец заплакать и плакала невыносимо долго, отчаянно, навзрыд, хороня в своем сердце несбывшееся счастье.
Поначалу Саманте казалось, что ее истыкали ржавыми гвоздями и каждая пора ее тела кровоточит. Но гвозди по одному выдергивали, и наступил момент, когда исчез последний: страдание улеглось, исцеление временем, как и предсказывал Хейден, состоялось. Все сгинуло бесследно, как те охапки дивных ароматных роз, что некогда украшали ее комнату. И даже та единственная – почерневшая, высохшая, съежившаяся, которую хотелось сохранить на память о сказке, приключившейся в юности, рассыпалась по лепесточкам, едва лишь Саманта взяла розу в руки. Саманта стряхнула истончившиеся клочки в мусорное ведро и сделала горький вывод: цепляться за прошлое бессмысленно. А если уж и жалеть, то лишь о том, что на вопрос Эда «Хейден не приезжал?» она так и не успела ответить: «Да!»
Она вернулась на телевидение (к счастью, незабытую блудную дочь здесь встретили с распростертыми объятиями), с легкостью устроилась в редакцию развлекательных программ и занялась своим любимым делом, стараясь не оглядываться назад – как тогда, у ворот усадьбы. В конце лета она познакомилась со студентом-медиком, который был младше ее на шесть лет и, возможно, по этой причине (а впрочем, какая разница?) заискивал перед Самантой, смотря на нее снизу вверх. Наслышавшись историй о цинизме начинающих юных лекарей, Саманта ждала непристойно-философских шуток, но юноша и не думал их отпускать. Он готовился стать офтальмологом и не терпел похабщины, считая тему человеческой физиологии исключительно профессиональной. Их встречи продолжались всего два с половиной месяца, после чего Саманта послала парня к черту, но уверенность в себе к ней успела вернуться.
А затем началась абсолютно новая глава ее жизни: Саманта стала стремительно делать карьеру. Она взяла разгон с поста редактора одной из многочисленных телевикторин, в которой недалекие жадные люди пытались, тыкая пальцем в небо, при помощи удачного ответа всего на один вопрос в секунду разбогатеть. Через год она стала помощником режиссера передачи, а еще через три режиссером. Внешне в ней не осталось ничего от той восторженной открытой девочки, какой она была когда-то, – она обернулась жесткой, пропитанной сарказмом лицемеркой. Ту Саманту она спрятала в самых дальних уголках своей души, чтобы ни–кто не смог до нее добраться. В ходе рабочего процесса она с очаровательной улыбкой называла всех дорогушами и милыми, но в душе презирала. Ведущего – напыщенного, самодовольного придурка. Тупых зрителей. Восторженных игроков. Она уважала только осветителей и операторов, честно делавших свое дело.
Саманта больше не хотела создать семью, обзавестись долговременным любовником, она начала ценить свое одиночество и научилась наслаждаться свободой во всех ее разнообразнейших проявлениях. Порой ей приходилось преодолевать тоску и тягостную хандру, но об этом никто не знал. Теперь это была независимая деловая женщина, прекрасно знавшая свое дело и обладавшая железной хваткой – не в отношениях с противоположным полом, а в работе.
Но все это произошло потом. А в тот мартовский погожий день, когда из-за зимних туч впервые выглянуло заспанное солнце, Саманта сидела в машине Хейдена и безучастно смотрела на мчавшиеся навстречу деревья. Она восхищалась бесподобной язвительной Джоди пять лет, ласковым умницей Роем полтора года, великолепным глянцевым Эдом девять месяцев. Умение восторгаться осыпалось с нее прошлогодней хвоей, и Саманта с горечью осознавала, что скорее всего уже никогда и ни на кого не сможет смотреть с таким слепым поклонением и обожанием. Она чувствовала: юноше–ский романтизм высосан из нее до последней капли, она опустошена настолько, что сама себе кажется полой, очень хрупкой, тонкостенной сферой. Возможно, со временем, когда утихнет боль, а воспоминания плотно утрамбуются где-то на дне памяти, эта сфера заполнится какими-то другими чувствами. Но только не такими свежими, пронзительными, всеобъемлющими, накрывающими весь мир. Да вообще не теми, похожими на морской ветер, которые она умела испытывать в юности. Которая, похоже, завершилась. Начиналась долгая эпоха зрелости.
Глава 3
Через пару недель, в очередную среду, Оскар позвонил Саманте около трех часов дня.
