Михкель Мутть - Международный человек
Когда они сели в очередное такси, Рудольфо попросил разрешения позвонить. На другом конце был некто Флэннери, который недавно встречался с руководителем канцелярии иностранных дел.
“Он одобряет нас?” — поинтересовался Рудольфо.
“Он сделал это на дипломатическом языке, — ответил Флэннери и спросил: — Как обстоят дела с Ельциным?”
“Он недавно попал в аварию”.
“У меня такое чувство, что ГБ намерена разыграть балтийскую карту”.
“Это льет воду на нашу мельницу”.
“Только бы ему хватило смелости”.
“Bene, до послезавтра”, — и шеф выключил телефон.
“Как насчет одной „Марии“?” — протянул шеф водителю коробку с сигарами.
Эта карусель продолжалась три дня. Фабиан невольно удивлялся шефу. Ведь Рудольфо уже немолод. К вечеру он сильно уставал, глаза проваливались, лицо становилось еще более костлявым, а взгляд — пустым. Он говорил рассеянно, иногда его даже трудно было понять, порой Фабиану казалось, что во время его речи пластинку заедало на одном месте.
На третий вечер шеф был таким усталым, что только и мог насвистывать “Марсельезу”.
И его танцы, в которых он кружился у себя в номере, напоминали движения замученных участников танцевального марафона или лошадей, которые всю жизнь ходили по кругу, вращая жернова мельницы.
Но стоило ему оказаться в лучах прожекторов, перед камерой или на трибуне, как в нем пробуждался азарт сражения, его мысль фокусировалась, он становился остроумным, речь текла гладко, без повторов. Но что самое главное — его танцы снова делались функциональными и выражали невыразимое.
Ему сопутствовал успех. Их ближайшая цель — попасть на прием к президенту — с каждым часом становилась все реальнее.
Прием
Наконец свершилось! Президент согласился их принять. Эстонцы были приглашены в его резиденцию к двенадцати часам. Президент, соответственно регламенту, мог отвести им максимально двадцать минут, в течение которых эстонской делегации должна была представиться возможность выступить с ходатайством о регистрации и рассказать о своих проблемах, начиная с освободительной борьбы прошлых времен и заканчивая желанием присоединиться к НАТО.
Задуманного в качестве подарка Калевипоэга с мечом охранная служба затребовала еще накануне: исследовали с помощью рентгеновских лучей. Вдруг там запрятана бомба? Или какой-нибудь скрытый механизм, который оживит богатыря, и он начнет махать своим мечом и умерщвлять советников президента?
Они отправились вчетвером. Екабс из Квебека должен был переводить. Фабиану поручили зафиксировать эту встречу исторического значения.
В приемной Рудольфо как руководителю делегации подарили американский футбольный мяч с автографом президента.
“Его дарят всем руководителям делегаций”, — объяснил офицер протокола приветливо.
Заодно он извинился, что им придется немного подождать, поскольку предыдущая делегация еще не вышла.
“Что за делегация?” — поинтересовался Андерсон.
“Это делегация Союза Независимых Государств, — вежливо ответил офицер протокола. — Минут через пять пойдете вы”.
“Ну да, они ведь должны в промежутке комнату проветрить, — кивнул Рудольфо понимающе. — И опорожнить плевательницы”, — добавил он по-эстонски.
Наконец их провели в кабинет, конфигурация которого напоминала цифру восемь, а если посмотреть сбоку, то — знак бесконечности. В левой окружности восьмерки, или бесконечности, располагались напротив друг друга два черных кожаных дивана, между ними — не то кресло, не то трон. В середине этого образования, напоминавшего подкову, располагался низкий стол с микрофонами. Вдоль стен тянулись книжные шкафы с застекленными дверцами, в углу стоял огромный вертящийся глобус, возле него — бюст Джорджа Вашингтона. Вторая окружность восьмерки была почти пуста и напоминала танцплощадку. Видимо, иногда там предлагали коктейль.
Американскую сторону представляли семь человек. Сначала обменялись рукопожатиями, потом расселись. Фабиан пометил, кто есть кто. Во время церемонии знакомства выяснилось, что здесь присутствуют председатель Комиссии по регистрации международного признания, министр обороны, руководитель канцелярии иностранных дел, заместитель председателя Комиссии по протекторатам и развивающимся странам, главный этнограф государства и президент Общества психиатрии животных. Три последних представителя были женщины. Фабиан подумал, что в эстонской делегации и на этот раз были одни мужчины, ни одной женщины и ни одного чернокожего. Правда, речь президента переводила на эстонский язык девушка по имени Айно Найстепуна, которая была одета в национальный костюм Халлисте. Однако она была местной зарубежной эстонкой, к услугам которой прибегали в тех редких случаях, когда в высоких структурах государственной власти требовался перевод на эстонский язык или с эстонского. Между прочим, Айно Найстепуна до официальной части ни слова не произнесла по-эстонски ни с Рудольфо, ни с другими членами делегации. Возможно, это предписывалось профессиональным этикетом. Общество с нескрываемым интересом наблюдало за приехавшими из Эстонии делегатами.
Говорил, разумеется, Рудольфо. Екабс не мог слова вставить, поскольку был занят переводом. Андерсон несколько раз пытался открыть рот, но все время опаздывал, потому что был возбужден.
“Вы, конечно, представляете себе положение Эстонии, — говорил Рудольфо. — Мы не можем шагать в ногу с миром, потому что не являемся международно признанным субъектом. Если говорить на языке танца, то мы не равноправный партнер. У нас отсутствует необходимый между партнерами контакт. Мы соприкасаемся пальцами, но мы не чувствуем Америку и Европу бедрами. Мы не двигаемся в одном ритме. Почему так происходит? Позвольте мне привести пример из области прекрасных искусств, одновременно я обращусь к истории. Раньше Эстония красиво танцевала направо, как и весь остальной мир. Потому что поворачивать направо естественно для человека. Двадцать лет между двумя мировыми войнами мы были равноправными партнерами и танцевали направо и нас уважали. По крайней мере, мы танцевали так же хорошо, как наши северные соседи в Финляндии. Но потом пришла Россия и сказала, что нет, правильно поворачивать налево. И она заставляла всех, кто попадал в сферу ее влияния, поворачивать налево.
Америке, к счастью, удалось этого избежать... Сначала ненадолго, но после Ялтинской конференции на целых полстолетия наше направление было изменено с помощью военной силы на противоположное.
Каковы были исторические последствия? Беда, прежде всего, в том, что Россия — плохой танцор. Это умение там было чрезвычайно низким. Во-вторых, Россия слишком велика, чтобы повернуться всем корпусом. Когда одна ее часть уже повернулась, то последняя только начинала поворот. Образно говоря — когда щупальца сделали поворот, то хвост все еще почивал на месте. Это создавало полнейшую анархию. Эстония тоже была втянута в этот хаотический круговорот. Какие же были последствия? Я покажу вам...”
Ко всеобщему изумлению, Рудольфо встал, поклонился ветеринару-психиатру, и когда та в нерешительности поднялась, он провел ее на паркет правой окружности восьмерки или бесконечности.
“Видите, мы поворачиваемся, — говорил шеф, кружась с дамой. — Так... теперь мы должны повернуться на сто восемьдесят градусов, но мы немного опаздываем и совершаем поворот лишь на сто семьдесят. Это значит, что наш следующий поворот будет только на сто шестьдесят градусов. Разрыв возрастает в арифметической прогрессии. Заканчивается это тем, что когда мы делаем шаг назад и влево, то мы уже не можем развернуться, наталкиваемся на стену и оказываемся в тупике”.
И действительно, словно в подтверждение этих слов, танцевальная пара после двух поворотов звучно налетела на стену, Рудольфо изобразил панику и драматически вскрикнул: “Help!” А ветеринар-психиатр взвизгнула по-женски. Шеф вздохнул облегченно, одернул пиджак, с улыбкой поклонился и проводил даму на место.
“Конечно, кое-что можно спасти переходными шагами, — продолжал он, уже сидя. — Что Москва время от времени и делала в течение предыдущих семидесяти пяти лет. Позвольте напомнить: нэп, хрущевская оттепель, теперь перестройка. Но все эти средства остаются половинчатыми, если решительно не изменить направление и технику поворотов. Разумеется, — улыбнулся он понимающе и извиняюще, — мы не настолько наивны, чтобы верить во что-то абсолютное. Несомненно, и левые повороты нужны, более того, порой они просто неизбежны. Это наглядно продемонстрировало западное общество, комбинируя свободный рынок с государственным вмешательством”.
Шеф посмотрел вокруг. Все слушали его с явным интересом. Он добился того, чего хотел. Он продолжал:
“Поскольку мы внимательный и пытливый народ, то мы научились вопреки ложному учению делать шаги успешнее большинства других. А теперь мы снова хотим повернуть направо. Я думаю, нам будет довольно легко переучиться, так как наш народ малочисленный и компактный, с весьма образованной прослойкой. Но мы не можем перечеркнуть прошедшие полстолетия. У нас еще сохраняется инерция левого движения. У нас пока нет нового чувства ритма. Мы все еще ощущаем прикосновение своекорыстных покачивающихся бедер уходящей России. Чтобы освободиться от этого, нам необходимо, чтобы нас принимали как равноправных партнеров. Вы, ваше превосходительство, можете нам это дать”.
