Тим Лотт - Штормовое предупреждение
Чарли наблюдает за их возней с легкой обидой и грустью. Сам он еще даже не прикоснулся к сыну.
Наконец Томми ставит Роберта на пол. Тот никак не успокоится, продолжает хохотать.
— Томми, ты же сейчас лопнешь, жирный ублюдок.
— Прикуси язычок, рыжий-рыжий-конопатый. А то опять натравлю на тебя твою тетку.
— Ладно, дорогая Твигги[56]. Молчу, ты очень похудела, девочка моя.
Томми почему-то очень доволен его словами.
— Наверное, весишь сейчас всего тонны полторы, моя худышка!
Томми шутливо грозит ему кулаком, а Роберт со всего маху бьет его в брюхо, но рука его отскакивает.
— Ох, не живот, а какой-то мяч!
Но вот все эти щенячьи игры закончены, и Роберт стаскивает с себя комбинезон. Лоррейн ему помогает. На Роберте камуфляжные брюки, армейские башмаки, футболка с орлом, под которым выведено по-немецки: "Бундесвер". Одежка грязная. В бензиновых пятнах и в пятнах жира.
— Мотоцикл никак не мог завести.
— Да, эти гребаные шикарные мопеды, с ними нахлебаешься по горло, — усмехается Томми.
— У меня "Кавасаки-800", — сообщает Роберт.
— Моделька что надо. — Томми одобрительно кивает. — Сколько отдал?
— Почти семь с половиной.
— Откуда у тебя такие деньги? — спрашивает Чарли, не веря собственным ушам.
— Накопил, — говорит Роберт. — Откуда ж еще?
— Ясно, — говорит Чарли, но в голосе его звучит сомнение, если не сказать подозрение.
Он бросает взгляд в окно: рядом со сверкающей "астрой" Томми стоит теперь сверкающий "Кавасаки". А рядом с ними — его старенький "толедо", такой грустный и нелепый.
— Роберт… — Морин приближается к своему сыночку, к своему единственному.
— Быстро бегает-то? — спрашивает Томми.
— Сто двадцать за шесть секунд, — не моргнув глазом отвечает Роберт.
Морин обнимает его и не хочет отпускать.
Томми выразительно присвистывает.
Морин так и ест сына глазами. Его переезд стал для нее трагедией, самой большой в жизни. И теперь каждый его визит она воспринимает как чудо, сказочное чудо.
— А этот кожаный комбинезон — прелесть, — говорит Лоррейн. — Смотрится шикарно. Ну что, про-, катишь тетку?
Он пожимает плечами:
— Какие проблемы? Хоть сейчас.
— Ну, вы даете! Я смотрю, ей не терпится, чтобы ее размазали по асфальту. Как клубничный джем, — комментирует Томми.
Роберт целует мать.
— Мам, с Рождеством тебя. Ты классно выглядишь.
— Ты тоже. Этот талант у тебя от матери, — говорит Лоррейн.
Роберт выходит из квартиры, Лоррейн, схватив свое пальтишко, выпархивает следом.
Чарли успел перехватить взгляд, которым они обменялись, тетушка и племянничек. А Томми уже на улице, оглядывает "Кавасаки". Роберт забирается на сиденье, Лоррейн усаживается сзади, раскинув ноги и обхватив Роберта изысканно-худыми руками. Они трогаются, Лоррейн заливается смехом. По мнению Чарли, Роберт похож на тощего крысенка. Зубы отвратительные, одного не хватает, хотя в прошлый раз был на месте. И вообще — откуда у него деньги на мотоцикл?
Когда Роберт и Лоррейн отъезжают совсем далеко, прочерчивая воздух красными вспышками, Томми оборачивается к брату:
— Я знаю одного деятеля, который может достать такой же за полцены. Железно. Ни один хрен не подкопается.
5
Морин листает инструкцию к микроволновке. По настоянию Чарли. По каким-то непонятным причинам ему очень важно, чтобы она все это прочла. Такое ощущение, что теперь, из-за этой печки, рождественский обед — это главным образом его заслуга, а не ее. Морин чувствует, что это недостойная мысль, мелочная, ей вечно приходится бороться вот с такими мелочными мыслями. "Я обязана, — в который раз внушает она себе (а может, ее просто приучили так думать), — сделать мир лучше, чем тот, каким он был до меня". Это непременное условие благополучной состоявшейся жизни.
Поэтому она отбрасывает мелочную обиду, предпочтя ей более комфортный для себя вывод: в конце концов, Чарли заботится о ней, хочет облегчить ей жизнь. Однако этот спасительный вывод слегка ее раздражает, она понимает, что если это и не совсем ложь, то и не совсем правда. Но за эти свои сомнения в искренности Чарли она винит только себя, свой гадкий характер. Самой не хватает доброты, а на других обижается, чего-то от них требует.
Морин с пристрастием изучает микроволновку. Как все просто, слишком просто. Даже не верится. Запихиваешь индюшку, нажимаешь пару кнопок, и через двадцать минут получайте — птица готова.
Индюшка, как ни странно, без проблем помещается в очень компактной по виду печке. Морин вспоминает объяснения Чарли: продукт греется изнутри, потому что там бегают какие-то атомы или какие-то частицы, поэтому сохраняется сок. И вроде бы должно получиться даже вкуснее, чем в духовке.
Раз она такая дорогущая, эта штуковина, то все получится как надо. Какой Чарли все-таки щедрый… не пожалел денег, спасибо ему, теперь у нее появится гораздо больше свободного времени, можно заняться чем-то другим.
Только вот чем? Морин все острее осознает, что, кроме домашней возни, в ее жизни, в сущности, ничего нет. Ей совсем не нравится заниматься готовкой, уборкой и прочими домашними радостями, не нравится гораздо сильнее, чем думает Чарли, просто она не позволяет себе откровенно ему в этом признаться. Но эти рутинные хлопоты заполняют брешь, держат в привычном тонусе, дают видимость движения. Все эти современные приспособления, экономящие время женщины, постепенно формируют одну пока не очень хорошо понятую проблему, головоломку. Что же делать с неуклонно растущими запасами времени? Куда это время тратить? Вот она, коварнейшая головоломка для женщины среднего возраста.
Она не из "этих феминисток". Это выражение она подцепила у Чарли, и все же… и все же, если уж женщин решили освободить из кухонного плена, надо, чтобы им было куда из этого плена бежать.
Работа в "Чародейке" неожиданно стала для нее отдушиной. Мари-Роз очень довольна, не устает всем ее расхваливать. А Морин обожает все эти аккуратные столбцы цифр, то, как идеально они сопрягаются друг с другом, все четко, все предопределено. Такие-то доходы, такие-то расходы, все под контролем, никаких сюрпризов. Мари-Роз считает, что ей не мешало бы поступить на какие-нибудь бухгалтерские курсы. Есть вечерние, есть заочные. Морин только демонстративно фыркает в ответ, давая понять, что для нее подобные высоты недостижимы. Но втайне ее уже зацепила эта идея. Деньги, которые ей платит Мари-Роз, воспринимаются совсем не так, как те, что дает Чарли. Морин искренне считает, что все доходы в семье должны быть общими, однако свои деньги она держит отдельно от тех, которые зарабатывает Чарли.
Она с опаской нажимает кнопку на панели, и микроволновка отвечает тихим гудением. В окошке загорается неяркий свет. Ну что ж, возможно, все окончится благополучно. А пока можно заняться овощами. Ей помогает Лоррейн, чистит морковку, со скучающим видом глядя на нож.
— Ну и как вы с Томми поживаете? — спрашивает Морин.
— Все мужчины одинаковы, — усмехается Лоррейн. — Они как большие дети.
— Все женщины тоже одинаковы, — заявляет Роберт, входя в кухню. — Прокатишь их с ветерком на мотоцикле, и они уже тают, как масло "Анкор". Особенно тот кусочек, который между ног.
Лоррейн хохочет:
— Ах ты, маленький мерзавец.
— Роберт, почисть брюссельскую капусту, хорошо?
Роберт берет нож, встает рядом с Лоррейн и начинает отсекать мелкие кочешки. Морин, пригнувшись, смотрит сквозь сервировочное окошко на сидящих в гостиной Чарли и Томми, они что-то увлеченно обсуждают.
— Ты не сказал отцу, откуда у тебя взялись деньги на мотоцикл?
— He-а. По-моему, он думает, что я их украл.
— Пусть думает что угодно, лишь бы не думал о том, о чем ему не нужно думать.
— О чем это ты, Мо? — спрашивает Лоррейн. Ее бок слегка касается бедра Роберта.
— Чарли не нравится, что я даю Роберту деньги. Он говорит, что Роберт должен научиться стоять на собственных ногах.
— Значит, это ты оплатила мотоцикл?
— Частично. Мы договорились, что к каждому заработанному им фунту я прибавляю еще один. Так что ему пришлось здорово потрудиться, чтобы получить этот мотоцикл.
— Да, вкалывал по-черному, — жалуется Роберт. — На двух работах. Охранником и грузчиком. Но попробуй ему об этом скажи. Папа уверен, что я непрошибаемый лодырь.
— Не представляю тебя в роли охранника, Роб, — говорит Лоррейн.
— Эта работенка как раз мне нравится. Клевая форма, и вообще. Люди смотрят на тебя, слушают, что ты скажешь. Нормально. Гораздо приятней, чем таскать разные тяжести.
— А почему ты не расскажешь об этом своему папе?
— Он хочет, чтобы я стал нейрохирургом. Или, на худой конец, терапевтом. У одного его сослуживца сын выучился на врача. Вот папе и обидно, что я так его подвел.
