Роже Вайян - 325 000 франков
Они уселись у подножия креста.
— На первом моем велосипеде не было переключателя скоростей, рассказывал брессанец.
— Сколько тебе было лет?
— Это было в феврале этого года.
— А прежде ты никогда не ездил?
— Нет.
— Ты чемпион.
— Верно… Знаешь, пожалуй, мне больше нравятся велосипеды без переключателей. Все эти передачи сбивают меня с толку.
— А у твоего первого велосипеда сколько было зубьев на задней шестерне?
— Шестнадцать.
— И на нем ты одолел перевал Фосий?
— Да.
— Ты чемпион из чемпионов!
— Ты прав, — согласился брессанец.
— Если бы ко всему еще ты умел как следует пользоваться своим велосипедом, ты бы стал чемпионом чемпионов из чемпионов.
Бюзар перевернул велосипед и принялся объяснять принцип устройства переключателя скоростей и какие нужно выбирать передачи в зависимости от подъема, от спуска, от ветра, от того как проходишь вираж — срезая или нет, а также исходя из тактики противника и учитывая свой запас сил.
— А в общем бесспорных правил нет, — сказал Бюзар. — От слишком многих вещей это зависит. Правда, кое-кто тебе скажет, что существуют бесспорные правила. По-моему, это не совсем так. Хороший гонщик, кроме всего, должен чувствовать, в какой момент ему следует переключить передачу и какую именно выбрать. Но если даже в тебе развит инстинкт, все равно ты прежде всего должен знать…
Брессанец задавал вопросы, повторял ответы. Ему захотелось сразу же применить на практике вновь приобретенные знания, и он предложил спуститься в Клюзо, а на обратном пути проделать подъем с тринадцатью поворотами. Но было уже поздно. Солнце скрылось за горами.
— Ничего, поднимемся при свете фонарей.
— Никто не устраивает гонок при фонарях.
— Прошлой зимой я тренировался при фонарях.
— Ну ты же чемпион из чемпионов, — повторил Бюзар.
Но все же он настоял на немедленном возвращении в Бионну. К чему ему тренироваться, раз он больше никогда не будет участвовать в гонках?
Спускались они медленно, чтобы растянуть удовольствие.
«Собственно говоря, почему это я больше никогда не буду участвовать в гонках?» — спросил себя Бюзар.
Ему пришло в голову, что работа в снэк-баре не помешает ему остаться гонщиком-любителем. И что есть даже возможность перейти в категорию «независимых», промежуточную между любителями и профессионалами; Роби́к, Антонен, Роллан и Дарригад начинали свою спортивную карьеру «независимыми». И что, пожалуй, для «независимого» должность управляющего самая подходящая. И что Мари-Жанна — женщина с головой и сможет управлять заведением, пока он будет на тренировках.
Бюзар почувствовал такую же радость, как в тот день, когда нашел способ заработать триста двадцать пять тысяч, необходимых, чтобы заполучить Мари-Жанну и снэк-бар.
С тех пор, как он стоял у пресса, у него было время, даже слишком много времени, во всех подробностях представлять себе будущее. И картина близкого счастья потускнела, подобно контактам старого аккумулятора, покрывшимся окисью. Ток перестал проходить. Честно говоря, снэк-бар самый обычный ресторан. Управлять им — это работа. «Кадиллак», «остен» или «мерседес» — это всего-навсего автомобили. Утренний завтрак в постели это чашка шоколада с рогаликами. Деньги — это деньги. Мари-Жанна — просто женщина.
Последние недели его воодушевляла только одна мысль: разделаться наконец с прессом, с четырехчасовой сменой, с трехсменной работой, дождаться сто восемьдесят седьмого дня. В цеху каждый рабочий прикалывает на стенке рядом со своей машиной изображение того, чем он увлекается, или чем, как кажется ему, он увлекается, или хочет увлекаться. У большинства на стенке висит фотография какой-нибудь красотки, чаще всего Лоллобриджиды. Но из стыдливости люди часто немножко кривят душой. За Лоллобриджидой может на самом деле скрываться какая-нибудь худенькая девушка, чье имя не решаются называть даже самому себе, так что скульптурные формы Лоллобриджиды напоминают о той, у которой их нет. Другие вешают снимок мотоциклетки или мотороллера, взятый из каталога; Бюзар прикрепил вырезанную из календаря полоску начиная с 16 мая, где были целиком июнь, июль, август, сентябрь, октябрь и часть ноября — до воскресенья 18-го. Ежедневно он вычеркивал по одному дню.
Мысль, что он сможет принимать участие в гонках, и даже еще лучше, чем раньше, как «независимый», придала смысл тем тринадцати дням, которые осталось ему пробыть у пресса. Почему он не подумал об этом раньше? Из-за Мари-Жанны, она не хотела, чтобы он сделал карьеру велогонщика. И вот, выбрав снэк-бар, он отказался от спортивной славы. Но как же он не вспомнил, что у него останется возможность выступать в категории «независимых»? А как же до 1873 года никому не приходило в голову, что можно сохранять равновесие на двух движущихся колесах? Но Бюзар отказался размышлять над природой изобретений.
— Рванем? — предложил он и помчался вниз, но у Бионны брессанец его опередил, и на этот раз не только потому, что был сильнее: он впервые стал разумно пользоваться переключателем скоростей. Стемнело. Мари-Жанна вышивала при свете свисавшей с потолка лампы с грузом, которую она могла опустить или поднять, в зависимости от того, насколько тонка была работа.
Мари-Жанна угостила молодых людей пьяными вишнями. Вернулась с фабрики ее мать и сказала:
— Вам не везет. Профсоюз только что принял решение объявить забастовку… Сейчас заказов маловато, и старик Морель не собирается уступать… это может продлиться до бесконечности, как в сорок седьмом году. Мы тогда бастовали девять недель… Свадьбу придется отложить.
— Я должен внести задаток до двадцатого ноября, — проговорил Бюзар.
Он заплатил триста семьдесят пять тысяч наличными при подписании контракта и выдал вексель сроком до 20 ноября. Ему до того не хотелось затягивать свое пребывание у пресса, что он отказался продлить срок векселя до 31 декабря, как предлагал владелец снэк-бара.
— Вы с ним договоритесь, в таких случаях всегда дают отсрочку, утешала его мать.
— А если он откажется отсрочить? — спросил Бюзар.
Никто не ответил.
— До чего же все это нелепо! — воскликнул Бюзар. — Мне оставалось только тринадцать дней. А почему они объявили забастовку?
— Ты же знаешь, — ответила мать Мари-Жанны. — Новая система охлаждения увеличивает производительность на пятьдесят процентов. Морель сам прибавил десять франков в час, Профсоюз требует двадцать франков.
Бюзар повернулся к Мари-Жанне.
— Какое мне до этого дело? Ведь я-то не останусь на фабрике…
Мари-Жанна продолжала вышивать. На лице ее ничего нельзя было прочесть.
Бюзар обратился к ее матери:
— Даже если Морель и пойдет на эту надбавку, я не выиграю ни одного дня.
— Ты уходишь, а другие-то остаются, — сказала мать.
Бюзар снова обратился к Мари-Жанне.
— Но я-то ухожу. Забастовка там или нет, я все равно буду продолжать работать, пока не кончится мой срок. А потом смоюсь.
Мари-Жанна подняла голову.
— Так нельзя, — сказала она.
— Почему это нельзя?
— Ты сам прекрасно знаешь, что так нельзя поступать.
Бюзар не ответил. Он сел у стола, напротив Мари-Жанны, и обхватил голову руками.
— Почему нельзя? — вмешался брессанец.
— Хватит того, что вы вдвоем выполняете работу троих рабочих, — сухо сказала Мари-Жанна.
— А если наш заработок нас устраивает, имеем мы право поступать, как нам вздумается? — проговорил брессанец.
— А если вам заплатят за то, чтобы вы стали шпиками, вы тоже имеете право поступать, как вздумается, да?
— Не ругай его, — заступилась мать. — Он же крестьянин. Как он может понять? Ведь он впервые работает на фабрике.
— А я вот никогда не работала на фабрике, — сказала Мари-Жанна, — и наверняка никогда не буду работать. Но почему-то понимаю.
— Ты другое дело, ты дочь рабочих, — ответила мать.
— Мои родители тоже рабочие, — проговорил Бюзар. — И все равно я пойду на фабрику, будет забастовка или нет, до тех пор, пока не отработаю свой срок. А потом уеду.
— Уедешь один, — сказала Мари-Жанна.
— До чего же глупо все получается, — возмущался Бюзар. — Ведь мне осталось всего тринадцать дней.
— А я никогда и не верила, что мы получим этот снэк-бар, — ответила ему Мари-Жанна.
— Он будет нашим, — твердо заявил Бюзар. — Забастовка ничего не изменит. Отсрочим вексель на несколько дней.
— Еще что-нибудь случится.
— Ты кого хочешь доведешь до отчаяния.
— Да перестаньте, будет у вас этот американский кабак, — сказала мать. — Всего-то несколько лишних дней. Мари-Жанна напрасно вас огорчает. Просто мы с ней привыкли ко всяким горестям…
Тем временем рабочие делегаты отправились к Жюлю Морелю.
