Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста
Можно было, конечно, растянуться километра на два. Но тогда конец пробегу, как командному мероприятию. Так что держались слитной группой.
В таких обстоятельствах при обгонах — а куда деваться, если впереди, скажем, колесный трактор или местный грузовичок, — требовалось взять свою жизнь, положить ее на ладонь и молча передать водителю первого экипажа.
Ибо это именно он весело командовал по рации: «Так, парни! Дружненько — влево, обгоняем трейлер. Доводим скорость до ста. Только плавно. Как слышите?»
Честно говоря, хотелось бы никак не слышать, но куда деваться честному пробежнику, подписавшемуся на все правила игры?
Абсолютно ничего не видевший Береславский уходил влево, судорожно ища боковым зрением левый край дороги, плавно добавлял до ста (слишком плавно — даст в зад четвертая «Нива», а жестко и быстро — сам догонишь вторую), пролетал мимо длинной серой тени трейлера и перестраивался к правому краю. После чего сообщал: «Третий маневр закончил». Причем Ефим точно знал, что пока эту фразу не произнесут четверо, первый с дороги не уйдет.
Страшно ли было? Пожалуй, да. Полуслепой полет при скорости сто километров в час без адреналина не обходился. Но было и другое чувство. Теплое чувство товарищества, когда один доверяет свою жизнь, а другой готов отдать собственную, чтобы это доверие не обмануть.
Села встречались здесь нечасто, зато, когда проскакивали очередное, «Нивы» вызывали большой ажиотаж у местных мальчишек — они еще долго смотрели вслед пролетевшей раскрашенной кавалькаде, обсуждая столь непривычное для местной жизни событие.
Впрочем, и местная жизнь тоже была зачастую сильно непривычна для участников пробега. С одной стороны, того же Береславского, изъездившего за рулем всю Европу, прикалывало, что едешь-едешь день за днем, а все вокруг говорят по-русски. Он, кстати, лишь в этой поездке осознал истинные размеры страны, в которой прожил всю свою несознательную жизнь. И эти размеры поражали и восхищали его.
С другой — язык, конечно, был один. По крайней мере в любой республике на русском говорили все. Однако местный колорит тоже обязательно присутствовал.
Так, проезжая по совсем уж забытой цивилизацией сибирской глубинке, пробеговцы вдруг увидели весьма странное объявление — «Позы». Реклама была выполнена старым солдатским способом: краска, кисть и грязная серая стена покосившейся избы.
Сложно было предположить наличие в ней стрип-клуба.
Но в следующей деревеньке из десяти покосившихся изб такая же надпись была на крошечном самопальном кафе с фанерными стенами и фанерными же столами. И теперь предлагались не просто «позы», а «горячие позы»!
Ефим по рации упросил лидера, чтобы тот остановился у заведения. Его журналистский инстинкт не позволял проехать мимо ТАКОГО!
«Позы» оказались огромными пирожками с мясом. Это расстроило охочего до порносенсаций Береславского, но когда он откусил от горячего, пышущего жаром и чудными ароматами поза, то был вознагражден сполна.
— Иногда это даже лучше секса, — сказал он Доку, вновь устраиваясь за рулем. И тут же слегка опечалился: с каждым годом это «иногда» будет учащаться, пока не заменит секс полностью.
А потом еще и жирные пирожки исчезнут. Перевоплотятся в геркулесовую кашу.
Впрочем, одна радость в этом печальном эволюционном процессе оставалась — и здесь нашел-таки лазейку Береславский: утраченного секса не будет жалко, потому что нельзя жалеть о том, чего не хочется.
То ли от этой сентенции, то ли от понимания того, что он вряд ли доживет до «геркулесовой эры», взгрустнувший поначалу Ефим успокоился и повеселел.
Заправлялись в среднем два раза в день. Заправок было много. Конечно, не все современные, с электроникой и «многорукими» колонками. Но бензин был везде, и даже время от времени сливали в баки содержимое запасных канистр, чтоб топливо не осмаливалось от длительного хранения. Однако канистры все равно заполняли: самые глухие места были еще впереди, и бдительности терять не следовало.
Кстати, с их канистрами — третьего экипажа — произошел прикол: в них втекало только по пятнадцать литров. А написано на каждой — двадцать. Поэтому Береславский купил еще одну — десятилитровую.
На заправках Ефим вел себя как обычно. То есть как свинья. У него всегда находилось какое-нибудь наиважнейшее дело, чтобы доверить честному и ответственному Доку процессы затоваривания бензином и подкачки шин.
Впрочем, Док особо не обижался. Он с первого дня оценил талант Береславского по увиливанию от простых и неинтересных, на его взгляд, дел. И не возмущался, причем по двум причинам сразу.
Во-первых, он, как мудрый человек, всегда принимал людей такими, какие они есть. Мог, конечно, и не принять. Но если принимал, значит, они устраивали его целиком, включая недостатки.
Во-вторых, он не мог не восторгаться, с каким блеском и изяществом г-н Береславский холил и лелеял свою безразмерную, бессовестную, беспредельную лень.
Это ж надо было додуматься — когда в первый вечер, еще в Казани, отмечали знакомство, он послал за бутылкой Дока. А как было не пойти, когда Ефим открыл новому другу страшную, по сути, врачебную тайну. Оказалось, что Береславский с детства боялся темноты. Последствия тяжелого, опять-таки в детстве перенесенного, менингита, повредившего несчастному сразу несколько функций гипоталамуса.
Чтобы утешить вновь приобретенного друга — а Док явно ощущал симпатию к этому разгильдяю, — он даже припомнил аналогичный случай из медицинского журнала.
И лишь дней через десять — и то по сопоставлении многих открывшихся фактов и фактиков — Док понял, как нагло и бессовестно его надули.
Ну не боялся Береславский темноты! Вообще не боялся. Особенно когда на другом ее конце уже не юного бойца рекламного фронта ожидала какая-нибудь премия, например, в виде старой подруги. А начиная с Перми старые подруги стали всплывать с регулярностью немецкого железнодорожного расписания.
— Какая у нас в Омске программа? — спросил Док своего напарника.
— Как обычно. Семинар утром, выпивка вечером.
— И подруга ночью? — неодобрительно подколол Док.
— Нет у меня подруг в Омске, — вздохнул Береславский. А сам подумал, что пора бы уже облазить досконально всю тачку, потому что ее предположительно боевое прошлое начинало действовать ему на нервы.
— А здорово наша Татьяна поет, — вспомнил Док. Вчера они получили почти часовой концерт.
— Ага, здорово, — спокойно ответил Береславский. Бардовские интонации не заводили его последние 30 лет, со времен незабвенных каэспэшных слетов, когда под соснами и в свете костра изгибы гитарных боков так явственно напоминали ему совсем другие, гораздо более интересовавшие его изгибы.
Нет, не был Береславский истинным ценителем авторской песни. Не дорос. А поскольку в Омске он хотел бы быть участником общения, а не только слушателем, то на некоторое время талантливая Татьяна Валериановна выпала из поля его внимания.
И тут у Береславского зазвонил мобильный — такая вот забавная деталь в транссибирском путешествии.
Ефим, не останавливаясь — что сам же искренне считал неверным и опасным делом, — нажал на кнопку приема.
— Здорово, Самурай, — услышал Док странное для России имя. Поговорив пару минут, убрал телефон.
— Хороший парень, — ответил Береславский на незаданный вопрос. — В Омске познакомлю.
— А чего он хочет? — лениво спросил Док.
— Полтора миллиона долларов.
— Неплохое у него желание.
— Он не жадный, — мгновенно заступился за своего приятеля — вот этого у него не отнять — Береславский. — Раз ищет, значит, реально нужны.
— Хм, — засомневался Док. — Вот так решил получить полтора лимона — и получил?
— И получит, — непринципиально поправил Ефим. — Когда правильному человеку что-то очень надо — у него всегда получается.
— С твоей помощью получит? — подколол пассажир.
— Пока не знаю. Может, и с моей, — скромно согласился водитель.
— А чего ж ты себе миллион не заработал?
— Значит, не очень нужен, — невозмутимо ответил Береславский.
Глава 14
Омская область, 22 июля
Али начинает действовать
Только сейчас, почти подъехав к Омску, Али почувствовал, как он устал. Так устал, что уже никакой отдых не снимет эту смертельную усталость.
На миг ему захотелось остановиться. Уехать обратно на родину. И чем черт не шутит, может быть, начать все сначала?
Али тяжело вздохнул. Нет у него возможности начать все сначала. Да и не хочет он этого. Даже если бы Аллах дал ему такой шанс, это означало бы просто проверку. Мол, насколько тверд Али в своих убеждениях.
А проверять Али не надо никому, даже Аллаху. Он уже и так отдал все самое дорогое, что у него было. Так что теперь быть верным идее уже несложно. Терять больше нечего.
