Алексей Ковалев - Сизиф
Дальнейшие события приобрели на некоторое время характер политического спора между Зевсом, который упорно преследовал людей, требуя от них постоянных проявлений подобострастия и демонстрируя упреждающую волю властителя гигантской державы, и Прометеем, увлеченным развитием этой новой породы существ, их грандиозными успехами и считавшим опасения Олимпийца излишним опекунством. Прометею, в конце концов, известно было, чего на самом деле следовало бояться Зевсу, и это было не совершенство человека и не стремление его избавиться от власти богов. Зевсу угрожала всего-навсего вероятная связь с дочерью морского бога Нерея Фетидой и в этой связи рожденное дитя, которое по предсказанию должно было превзойти своего отца. Пока шла тяжба, Прометей придерживал секрет, а позднее, когда Зевс убедился, что люди в целом, при всей их одаренности, племя послушное, не нуждающееся даже в постоянном надзоре, перестал лупить их молниями и стирать с лица земли, титан открыл ему тайну. Фетиду выдали за смертного, и плодом этого союза стал всего лишь герой Ахиллес. Власть Олимпа была спасена, можно было бы забыть обо всей этой истории, если бы не новая забота.
Инициатива Прометея в конце концов напомнила богам еще и о чрезвычайно разросшейся иерархии небесных наместников, которых требовал все более усложняющийся мир. Их производство никогда не прекращалось и, как мы уже заметили, часто шло с опережением. Постепенно праздные духи находили себе применение, иногда вступали друг с другом в спор из-за слишком сблизившихся, переходящих одна в другую сфер влияния, и все это устраивалось само собой, главным богам не было нужды не только вмешиваться, а даже знать об этих частных случаях вселенского кроссворда. Но со временем серьезную путаницу стал вносить человек. Во-первых, он захотел, чтобы отдельный дух встал за каждым деревом, у каждой поляны и лужи. Так, примерно, и было предусмотрено. Эти третьестепенные силы, контролировавшие различные стороны живой и мертвой природы, действовали на периферии общего энергетического поля, знали свое место, олимпийцам на глаза не лезли. Теперь же, вдохновленные вниманием к себе, они являлись в идиотском костюмированном виде и называли себя богами. Сделать все эти наяды, куреты, тельхины и сатиры могли не так уж много, но в пределах своих, сверхъестественных все же, возможностей производили много шуму, мороча людям головы.
Во-вторых, человек начал создавать какие-то собственные общественно-метафизические конструкции, которые, с его неофитской точки зрения, тоже нуждались в высшем покровительстве, хотя не всегда его заслуживали. Надо было вникать в петиции, опасно приближаться к суматошному вещному миру.
Кроме того, теперь нужно было время от времени выпускать в мир дополнительные силы уже не по собственной инициативе, а в ответ на уродливые отклонения человека от оси равновесия. Он, и вообще-то тяготевший к однобокости, культивировал в себе на первых порах оголтелое самодовольство. И в целом доброжелательно настроенным божествам приходилось с помощью особых комбинаций производить чисто отрицательные сущности, которые, в свою очередь, требовали немедленных позитивных двойников, потому что эти низкие злобные духи отличались большой вздорностью. В один из острых моментов тяжбы с Прометеем, например, Зевс вынужден был сотворить девицу Пандору. Вопреки предостережениям Прометея, без конца внушавшего своему увальню брату, с которым они, видимо, вместе занимались устроением людских дел, что не следует принимать подарки от богов, Зевс подсунул Эпиметею красавицу, снабдив ее в приданое сундуком со всякими несчастьями. Это были мрачные, разрушительные духи, принесшие людям множество страданий.
Но за этими мелкими осложнениями постепенно вырисовывалась главная беда. Затруднив человеку путь к постижению основополагающего принципа иерархии мировых сил, боги оставили ему лишь смутное предчувствие некоего высшего порядка в небесах, а эта слабая путеводная нить то и дело выскальзывала из грубоватых рук, пытавшихся привязать ее к какому-то зримому подобию здесь, на Земле — скажем, к идее общей целесообразности. Среди вариантов, поспешно бравшихся в оборот и неизменно приводивших к провалу, предлагались возраст и родительская власть, физическая сила, мудрость или хитрость, дар предвидения или иные специфические таланты. Но ничему нельзя было отдать предпочтения, так как неуверенность начиналась с самого простого вопроса о преимуществах пола. И исправить уже ничего не удавалось, потому что между небом и землей внезапно грянула немота. Не действовал и метод наказаний и поощрений, связь была настолько несовершенной (прямой-то она, собственно, никогда и не была), что спорадические указания свыше воспринимались людьми, как чудо, и не несли в себе никакой закономерности.
Люди вроде и сами хотели порядка — молились, приносили богам смехотворные, часто зловонные дары, спрашивали совета и благословения, но ответов не слышали или не понимали. Да и не всегда известно было, что посоветовать. Самостоятельность их совокупных действий все сильнее давала о себе знать, и, как в предыдущие переломные эпохи, это было, кажется, не ошибкой демиургов, а естественным развитием событий. Люди не грозили богам войной. Не принимая в расчет настоящих, они сочиняли собственных.
Но и предоставить их самим себе казалось немыслимым. Каким бы ни предстояло быть этому новому миру, он нуждался в организующем начале, и необходимо было внедрить в сознание людей настоятельную необходимость отыскать этот эквивалент мировой гармонии. Так начались поиски посредников и толмачей.
Их направление было подсказано случайностью. Когда обнаружилась угроза правлению Зевса в лице будущего отпрыска Фетиды, пришлось решать сразу две задачи. Первая была сравнительно простой: внутреннее побуждение Олимпийца к сотрудничеству с морской богиней следовало счесть нецелесообразным и отменить. Но нельзя было оставить открытой эту зловещую белую страницу вселенской эпопеи. Предсказание титана не могло быть простой гипотезой, оно являло собой неизбежную реальность, осуществление которой в буквальных событиях никаких сомнений не вызывало и было лишь вопросом времени, которое уже не раз показывало свои острые зубки. Новость распространилась, каждый из богов отчаянно искал средства уклониться от необходимости родить себе палача, что в среде высшей кооперации могло случиться вполне внезапно, даже без ведома потерпевшей стороны. Оказалось, однако, что есть возможности спустить многообещающего отпрыска намного ниже самого первого уровня духов, так как уже существовал человек — несовершенное, но признанное подобие бога. Царь Фтии Пелей был вполне достойным кандидатом, Фетида же и сама понимала таящуюся в ней опасность для равновесия мироздания и воле Олимпийца противилась лишь в пределах естественного высокомерия.
Как все это совершалось, мы можем только догадываться, потому что тут обнаружилась еще одна сложность непосредственного взаимодействия с человеком. Волею случая боги подошли к этому важному делу с самой трудной стороны. Фетида, как любое зрелое божество, способна была произвести на свет потомство без чьей бы то ни было помощи. Участие другого божества, естественно, меняло бы характер отпрыска — это обстоятельство и учитывало предсказание, вводя понятие отца. Но что было делать автономной созидательной мощи богини с жалким человеческим семенем, столь взрывоопасным в темном женском лоне, но совершенно бесполезным в незримой среде духов? А надо было его как-то утилизовать, чтобы осуществить предсказание, погасив его разрушительный смысл.
Отголосок этой, мягко говоря, неловкости нашел отражение в мифе о яблоке раздора, которым больше всего и запомнилось бракосочетание Фетиды и Пелея. Этот так называемый брак был, кстати, неудачным и очень недолгим — другим он и быть не мог, учитывая его сверхморганатический характер. Столь же условными были роды Ахилла, он был просто создан, воплощен богиней, которая некоторым образом модифицировала свою материнскую энергию в соответствии с прочитанной ею внутренней индивидуальной потенцией, скрытой в семени отца. Угроза предсказания была отведена, но искусственность процедуры, отсутствие подлинно человеческого естества в неизвестно откуда взявшемся мальчике были для всех очевидны и особенно удручали в сравнении с немедленно пришедшим на ум, гораздо более простым и естественным явлением зачатия земной женщиной от одной-единственной, искусно материализованной любым богом мужской половой клетки. Грубо говоря, преимущества женщины перед богинями в деле деторождения стали неоспоримыми. Всей своей интуицией предчувствовали богини и еще одно унизительное для них последствие, которое не замедлило сказаться.
Едва уловив самый первый намек на ошеломляющую несправедливость, три самые видные из них — Гера, Афина и Афродита — взялись хотя бы частично вернуть своей неземной породе женское достоинство. Воспользовались они жалкой выходкой богини раздора Эриды. Это полезное божество обошли приглашением на свадьбу Пелея и Фетиды, что было разумной мерой предосторожности, если учитывать особое значение всего события для Олимпа. Тогда властительница скандалов и склок, потеряв от обиды всякий стыд, приблизилась к торжеству, насколько обстоятельства позволяли, и бросила в сторону трех верховных богинь яблоко, предварительно начертав на нем желанный каждой женщине эпитет. В другой ситуации богини не обратили бы внимания на эту провокацию, имевшую смысл только в душном земном мире, но в данном случае обстановка была обострена еще не названным, но уже витавшим в воздухе унижением. Вызов был принят, богини пришли к Зевсу — не за окончательным приговором, потому что в данном случае мнение Олимпийца парадоксальным образом значило гораздо меньше, чем вкус любого смертного мужчины, а предлагая ему найти подходящего арбитра. И запальчивость богинь, и сочувствие Зевса, несомненно, уловившего преднамеренный укол его самолюбию, но разделявшего при этом внезапную растерянность богов перед земной женской статью, так властно заявившей о своих правах, — все это только подтверждает смятение, воцарившееся на Олимпе по поводу людских дел.
