Мухаммед Диб - Пляска смерти
— Но как только встанет солнце, — сказал один из типчиков, — завтрак-то уж вам непременно будет обеспечен, профессор Уасем!
— Ну, в этом-то я не сомневаюсь!
— С чем мы вас и поздравляем! — отвесили ему поклон оба странника.
— Ах, мои дорогие! Но это еще не все! Ведь и обед мне обеспечен, само собой!
И тот и другой малый в один голос восторженно завопили:
— Как?! И обед тоже?! Это великолепно!
Уасем назидательно поднял палец:
— Даже в камне — слово божье, учит народная мудрость. А я добавил бы: и в завтраке тоже… А уж в обеде!..
Один из субъектов начал заливисто хохотать, хлопая себя руками по ляжкам:
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
Другой, понимающий толк в жизни, рассыпался в комплиментах:
— О, какой великий человек, знаменитый ученый мэтр Уасем!
Однако этот великий человек не давал вскружить себе голову.
— Это все прекрасно, друзья мои. Только, учитывая то, что со мной произошло, — мерзкое обстоятельство, лишившее меня моих дорогих туфель, — каким же образом осмелюсь я предстать утром перед господином Шадли? Мои необутые ноги будут непременно шокировать его, вызовут его неодобрение — не все ли равно, кому принадлежат они, ученому или нет! Я испытываю страшную неловкость от этого, даже перед вами, господа, поверьте мне…
— Ничего особенного, не надо смущаться, — ободрял его тот, что побестактнее. — Мы ведь все…
Пинок в ногу заставил его выругаться.
— Чего тебе? — обратился он к своему приятелю. — Что я такого ужасного сказал?
— Нельзя прерывать, грубиян, когда говорит мэтр! — вслух пожурил его тот.
— Спасибо, — продолжал Уасем. — Теперь вы легко можете понять положение, в котором я оказался из-за этого происшествия, ерундового, по сути дела, но для меня имеющего такие тяжелые последствия. Ах! Вы даже вообразить себе не можете, что значат туфли для эрудита! Ведь мне целыми днями приходится наносить визиты то в один знатный дом, то в другой! И ведь не только дороги плохи — покрыты грязью зимой и пылью летом, — но и расстояния частенько значительные! Сильные мира сего любят жить вдали друг от друга!.. И там, где нельзя появляться в рваной обуви, уж в таком-то виде, в каком я оказался сейчас, и подавно…
Он жалобно посмотрел на свои ноги и голосом, в котором нарастало волнение, продолжал:
— Вам, конечно, известно выражение «Ученый от корней волос до кончиков ботинок». В моем случае волосы-то на месте, а вот ботинки… О враги мои, возьмите у меня все, на чем можно и чем нужно писать, сдерите кожу с моей руки, унесите прочь мои книги, но оставьте мне мои ботинки! Без них вся моя образованность, все мое знание мне не нужны, все впустую, все дым! Я больше не ученый Уасем! Без ботинок мне остается лишь умереть с голоду!
Воскликнув это, он пристально поглядел на свидетелей своего несчастья и вполне серьезно изложил им свою проблему:
— Как видите, я сейчас в затруднении, но мне необходимо пересилить мою природную скромность и попросить одного из вас, господа, об одолжении — дать мне свои ботинки, чтобы я смог явиться в них на завтрак в дом господина Шадли, самого богатого фермера в этих местах, как я уже имел удовольствие сказать. А вам, странникам, будет это зачтено, поставлено только в заслугу. Ведь ваша участь — давать обеты, приумножать веру, сносить унижения…
— Вы правы, мэтр Уасем, — смиренно согласился тот, что повежливей.
— …и вам это зачтется! — уверял их Уасем в пылу красноречия.
Не теряя времени, один из странников начал разуваться.
— Возьмите мои ботинки, прошу вас!
— Ты что, тронулся? — прошептал ему другой. — Что ты делаешь?
И хорошенько получил за свое сомнение локтем в бок от послушного почитателя Уасема.
— Ай! — взвизгнул он. — Ну и отдавай свои чеботы, если хочешь, дурак! Зачем же мне-то мять бока?
А Уасем протянул руки за ботинками, не очень-то заставляя упрашивать себя, и цепко схватил их.
— Спасибо, друг мой, спасибо, мой замечательный друг! — воскликнул он в избытке признательности. — Когда сердце самого простого из смертных чисто и прозрачно, как родниковая вода, то в нем отражается озарение божье. Я дарю вам эту мысль.
Странник скрестил руки на груди, ответив:
— Я вам смиренно признателен, мэтр, и весьма смущен… — Потом подошел к своему дружку и толкнул его в бок: — Скажи-ка и ты, тупица, спасибо великому ученому Уасему!
Типчик послушно поклонился несколько раз и пробормотал:
— Спасибо, великий ученый Уасем! Спасибо, великий ученый Уасем!
Простирая над ним свою длань, Уасем милостиво изрек:
— О великодушный, о замечательный народ!
Снявший с себя ботинки сказал, посмеиваясь:
— На этот-то раз вы не дадите себя обокрасть?
— Я буду их хранить как зеницу ока! — Эрудит нежно прижал ботинки к своей груди.
— Прекрасно! — сказал субъект. — Надо быть весьма хитрым, чтобы суметь утащить их!
С видом довольным, но утомленным Уасем сообщил своим новым друзьям:
— А теперь мне надо бы отдохнуть, прежде чем предстать утром перед господином Шадли к завтраку.
— Вы правы, спокойной ночи, доблестный муж! — пожелал ему один.
— Спите спокойно, великий ученый! Спите спокойно! — пожелал другой.
После чего оба приятеля продолжили свой путь и скоро исчезли во мраке ночи, но еще некоторое время было слышно, как они переругивались.
Уасем махнул рукой, показывая этим, что они уже его не интересуют. Потом внимательно осмотрел освещенное фонарем пространство и наконец вновь улегся на прежнее место перед порталом. Ботинки, посланные ему небом, он прижимал к груди, да так и уснул, блаженно улыбаясь, будто уже видел во сне свой завтрак, ждавший его по пробуждении.
«Странники», конечно, за ним наблюдали, укрывшись во тьме, и, как только он заснул, были тут как тут. На цыпочках они приблизились к нему, надвинув капюшоны прямо на глаза.
Но вернулись они сюда уже не одни. Чуть позади них и тоже с предосторожностями шла старуха. Инстинктивно почуяв опасность, приятели молниеносно обернулись. Увидев старуху, сделали вид, что узнали ее, и каждый поднял свою палку. Женщина быстро зашагала обратно. Все происходило в глубоком молчании. Оба типа стояли поначалу как завороженные. Потом пришли в себя и стали вновь приближаться к спящему.
Подойдя к Уасему, они склонились над ним. Затем выпрямились и сделали друг другу знаки. С беспримерной ловкостью один из них вытащил из-под полы своего плаща небольшой мешок и быстро надел его на голову Уасема, лишив его возможности сопротивляться. И пока эрудит испускал приглушенные мешком крики и отбивался от державшего его, другой в мгновение ока раздел Уасема, освободив его от всей имевшейся на нем одежды. Минуту спустя никого уже не было видно на фоне зияющей черноты окрестных полей.
Оставшись в одних подштанниках, Уасем юлой крутился на месте, издавая какие-то нечленораздельные звуки, и только когда ударился головой о колонну портала, подумал, что нужно избавиться от мешка, надетого ему на голову. И тогда уж закричал во всю мочь:
— Ко мне! На помощь! Держи вора! Убивают! Меня ограбили! Раздели! Мои ботинки! Одежду! Золотые часы! Все забрали! Ничего не оставили! Меня зарезали! О! Ко мне!
Крики его были услышаны: тотчас двое каких-то молодцев появились перед ним.
— Что здесь происходит? — спросил один.
— Отчего весь этот гвалт? — сказал другой.
Их вид менее всего внушал доверие. Но Уасем должен был довольствоваться и этими спасителями, которых послала ему ночь.
— На меня напали бандиты, господа. Они обчистили меня полностью! Взяли у меня буквально все! Посмотрите, в каком я теперь виде. Они меня убили! Меня — благородного, образованного человека, знаменитого Уасема! Друга князей и…
— Ну а нам чего осталось? — перебил его тот, что был пониже ростом и покоренастее.
— Как что? Я не понимаю.
— Что у тебя осталось для нас?
— Да ничего, сами видите. Оставили мне только кожу да…
— Так, значит, для нас — ничего? — прогромыхал тот, что был повыше и у которого был ужасный бас. — Ты не врешь?
Уасем, вообще-то обладавший звучным и хорошо поставленным голосом, теперь, казалось, просто что-то тоненько пропищал:
— Вот поймайте вначале моих воров, а там, когда портал, который сейчас закрыт, откроется…
— Ах ты, пес-пустобрех, на-ка, получай! — ответил ему громила, и его здоровые кулачищи забарабанили по голове и физиономии Уасема. Этому примеру, не сочтя его недостойным подражания, последовал и другой молодчик, и оба вурлагана, подбадривая себя криками: «На, получай, скупердяй! На тебе, скряга!», откликнулись таким образом на просьбу Уасема о помощи, осыпав его градом тумаков. Жалобы его — даже искренние — теперь уже не помогали, а только еще больше, пожалуй, разжигали злобу тех, кто его бил. Но он все равно продолжал вопить:
