Владимир Сорокин - Моноклон
— Будут платить, будут все проплачивать…
— А у них уж все давно пропла-а-ачено, — раздался певучий голос сзади.
— Деньги не пахнут! — выкрикнул Иван Петрович.
— Но не все продается, — кивнул бородатый и ткнул себя в грудь пальцем так, что звякнули медали. — Вот это не продается!
— Не продается! — тряхнул головой Иван Петрович и тут же поправил очки.
Дорога до Москвы заняла почти полтора часа. Сосед Ивана Петровича успел даже вздремнуть, открыв рот. Но сам Иван Петрович ехал, бодро поглядывая по сторонам. Когда автобус доехал до Профсоюзной улицы, был уже первый час.
Свернув на улицу Кедрова, автобус проехал немного и встал.
Молодой человек снова взял в руки микрофон:
— Мы на месте. До дома Ткача — пять минут хода. Подъехать туда мы не можем — все должно происходить естественно, так сказать. Вы смените группу ветеранов, которые там стоят с утра, они поедут домой. Значит, товарищи, стоим ровно два часа. Если кому-то станет плохо — за углом дежурит реанимобиль. Баннеры, то есть плакаты вам раздадут… да, чуть не забыл! Я просил вас подумать о кричалках. Подумали?
— Подумали! Я подумал… Есть одна… — раздалось в салоне автобуса.
— «Ткач — рвач»! — выкрикнул один из ветеранов.
— Уже есть, но ничего страшного, — одобрил молодой человек. — Еще?
— «На Ткаче и шапка горит!»
— Отлично! Утверждаем!
Все зааплодировали.
— А можно просто — «Ткач — палач»?! — выкрикнул Иван Петрович.
— Он не палач, — сделал серьезное лицо молодой человек. — Он фальсификатор истории Великой Отечественной войны. Мы должны быть точны в определениях.
— Правильно! Перегибать не надо, — сказал бородатый.
— А то еще в суд подаст, за клевету! — крикнул кто-то сзади, и все засмеялись.
— Еще кричалки, товарищи? — молодой человек обвел салон взглядом.
— «Руки прочь от ВОВ!»
— Ну… можно.
— «Ткач — сморкач!»
— Не очень понятно. Насморк — не преступление. Еще?
Сзади поднялся высокий старик с угрюмым, вытянутым лицом, кашлянул и продекламировал глухим низким голосом:
Я фальшивому ТкачуПрямо в харю прокричу:— Вот пришла тебе пораУбираться в США!
Все зааплодировали.
— Супер! — захлопал в узкие ладоши молодой человек.
— Это Потапов, он же поэт, известный поэт, — завертел головой бородатый.
— Молодец, Потапов! В точку! — резко и громко хлопал Иван Петрович.
— В самое оно! — выкрикнул кто-то.
— Замечательно, товарищи, — поднял сжатый кулак молодой человек и сделал знак водителю.
Двери автобуса открылись.
— Пора! — скомандовал молодой человек и вышел первым.
Ветераны стали покидать автобус. Иван Петрович спустился сразу вслед за инструктором. Тот подождал, пока спустятся остальные, кивнул и, указав рукой направление, двинулся вперед.
Они пошли дворами, не торопясь. Молодой человек все время оглядывался: не отстал ли кто? Потом ему позвонили на мобильный, и он что-то напряженно-недовольно объяснял, доказывал, слегка наклоняясь вперед и тыча себя в грудь тонким пальцем.
Когда группа вошла в нужный двор, все увидели таких же пожилых людей с медалями и плакатами, стоящих возле подъезда восьмиэтажного кирпичного дома. К молодому человеку сразу подошли двое других молодых людей, что-то быстро сказали, тот кивнул. Один из молодых людей сделал знак рукой стоящим у подъезда. Они сразу оставили свои плакаты, пошли за ним и вскоре свернули за угол дома. Молодой человек, приехавший на автобусе, подвел ветеранов к подъезду.
— Товарищи, возьмите плакаты, — указал он на прислоненные к лавочке плакаты.
Ветераны разобрали их. На некоторых плакатах было то же лицо со шкиперской бородой и красными надписями «Позор фальсификатору ВОВ!», на других — просто надписи: «Арсений Ткач — фальсификатор ВОВ!», «Руки прочь от нашей истории!», «Позор фальсификаторам!»
Один из молодых людей дал ветеранам громкоговоритель. Кратко посовещавшись, они отдали его поэту-фронтовику Потапову. Тот повторил свое стихотворение. После чего все закричали наперебой, глядя в два окна на шестом этаже, где располагалась квартира Ткача. Окна были глухо занавешены.
— Позор Ткачу! Позор! — кричал Иван Петрович, потрясая кулаком.
— Убирайся в Америку! — выкрикивал бородатый.
В мегафон кричали по очереди. Два молодых человека стояли рядом и раздавали редким прохожим листовки, в которых была кратко изложена история фальсификации Курской битвы военным историком, доктором исторических наук Арсением Ткачем.
Так продолжалось больше часа.
Некоторые прохожие задерживались, заводили разговоры с ветеранами. Те растолковывали им цель своей акции. Старик в очках и в мундире майора артиллерийских войск обстоятельно объяснял двум женщинам, молодой и пожилой:
— 12 июля 1943 года состоялось величайшее танковое сражение под Прохоровкой, в результате которого наши танкисты остановили наступление немцев на южном фасе Курской дуги, что повлияло на весь исход Курской битвы, этой величайшей битвы в истории человечества, решающей битвы, так сказать, в которой немцы хотели взять реванш за поражение в Сталинграде. После этой битвы советские войска перешли в контрнаступление, разгромили 30 немецких дивизий и освободили города Орел, Белгород и Харьков. Сталинград и Курская битва сломали, как говорится, фашистам хребет раз и навсегда. А человек, живущий вон в тех окнах, — старик показал пальцем на окна шестого этажа, — утверждает, что во время сражения под Прохоровкой немцы потеряли всего пять танков, а мы — 193! То есть в 38 раз больше, чем немцы!
— Пять танков… — женщины переглянулись. — Но это как-то маловато…
— Маловато! — улыбнулся золотыми зубами старик. — И нам, ветеранам, кажется, что маловато. А вот доктору исторических наук Ткачу так не кажется. Он написал об этом не одну статью, он выступает на международных конференциях, разъезжает по миру и лжет, лжет, лжет. А как вы думаете, сколько мы потеряли убитыми в Великую Отечественную?
Женщины переглянулись.
— Миллионов двадцать? — неуверенно спросила молодая у пожилой.
— Двадцать вроде, — кивнула та.
— Нет, дорогие женщины! — покачал головой старик. — Сорок три миллиона! Не хотите?
— Сорок три? Многовато чего-то… — усмехнулась пожилая.
— А Ткачу не кажется, что многовато.
— А зачем он это делает?
— Вот мы и хотим разобраться — зачем!
Один парень с велосипедом долго не понимал сути происходящего и повторял:
— Ну, а все-таки, чё он такого сделал?
Иван Петрович резко протиснулся к нему, строго поднял свой короткий палец:
— Он обосрал Великую Отечественную! Обосрал, обсирает и будет обсирать, если его не остановить! Понял?
— Понял, — кивнул парень и поехал прочь.
Некоторые из ветеранов стали уставать и по очереди отсиживались на двух лавочках. Но Иван Петрович не устал, а наоборот — взбодрился: он кричал, энергично беседовал с ветеранами, разъяснял прохожим, прохаживался по двору с таким видом, словно вырос в нем.
Вдруг балконная дверь квартиры Ткача отворилась, и на балкон вышел сам Ткач. Ветераны оживились, закричали, заулюлюкали, затрясли плакатами.
— Не выдержал гад! — победоносно и зло рассмеялся Иван Петрович, набрал в легкие побольше воздуха и, сжав кулаки, протяжно закричал. — Позо-о-о-ор!
— Позор! — отрывисто выкрикнул стоящий рядом старик-майор.
— Позо-о-о-о-ор! — протяжно, что есть мочи, прокричал Смирнов.
— Позор!
— Позо-о-о-о-о-р!
— Позор!
— Позо-о-о-о-ор!
В руках Ткача появился плоский прямоугольный предмет. Он повернул его, и в предмете сверкнуло солнце: зеркало. Ткач навел зеркало на толпу ветеранов. Большой солнечный зайчик пополз по ветеранам. Они стали отворачиваться, закрываться руками или плакатами. Поэт-фронтовик выхватил у кого-то мегафон, заговорил в него своим глухим голосом:
— Убирайтесь из нашей страны, господин Ткач! Вам тут не место! Вы нагадили в святой колодец нашей Победы! Убирайтесь к вашим заокеанским хозяевам!
— Убирайся! Вон! Двурушник! Подлец! — закричали ветераны.
Иван Петрович выступил вперед из толпы и закричал громче всех:
— Подле-е-е-е-е-ец!
Ткач навел на него солнечный зайчик. Ослепительный свет засиял в толстых линзах очков, затопил глаза Смирнова. Но он не закрылся, не отвернулся:
— Свети! Свети, гад! Свети!
Свет солнца наполнил глаза Смирнова. Он раскрыл их сильнее, словно желая всосать в себя всю мощь солнца:
— Свети! Свети! Свети, трус! Свети, предатель!
Ткач светил ему в лицо. Несколько долгих минут продолжалась эта дуэль. Потом Ткач опустил зеркало и ушел с балкона. Его проводили криками и улюлюканьем.
