Уильям Бойд - Браззавиль-Бич

Товарищи по работе очень из-за меня переживали и вечером в столовой дружно выражали мне соболезнования. Маллабар снова пообещал, что мою палатку приведут в порядок в кратчайшие возможные сроки, а Джинга пожертвовала мне письменный стол и зеленый коврик — чтобы мне было за чем работать и чтобы жилище имело более веселый вид. Они были ко мне очень добры, но, в конечном итоге, для меня случившееся было несчастьем, для них — неприятным казусом. Даже утрата моих рабочих бумаг особого значения не имела. Моя миссия в Гроссо Арборе была временной, задачи — ограниченными, исполнительского характера; на основные исследования в рамках проекта отсутствие моего полевого журнала не повлияет.

Я попросила Тоширо, который первым поднял тревогу, подробно описать мне ход событий. Он сказал, что вечером работал один в лаборатории, подошел к задней двери подышать воздухом и увидел дым. Он бросился к моей палатке, но в это время ее задняя часть уже пылала. Он начал звать на помощь и, пока жар не стал нестерпимым, успел вытащить из передней части кое-какие мелочи (умывальник и эмалированный таз — куда они, интересно, делись?). Прибежали остальные и, передавая по цепочке ведра, наполняемые из хаузеровой душевой цистерны, в конце концов потушили пожар.

— Спасибо Антону, что у нас есть этот душ, — сказал Тоширо. — Иначе бы все сгорело.

— А где был Хаузер? — спросила я.

Тоширо свел брови: «Не знаю. По-моему, он еще раньше ушел в зону кормления».

Клянусь, только в этот момент я подумала о поджоге. Вы можете счесть меня не в меру наивной, но огорчение Маллабара по поводу случившегося и его искреннее сочувствие выглядели совершенно убедительно.

— А Юджин был поблизости?

— Х-мм, да. Он прибежал сразу же после меня. Именно его и осенила идея брать воду из душа.

Значит, Хаузера не было на месте, а Маллабар был тут как тут. Пожар начался якобы из-за небрежности курильщика, которого немедленно уволили, он отсутствует и не может себя защитить. Огонь не вызвал серьезных разрушений, неудобства для пострадавшей минимальны. Но сгорели результаты годовой работы. Дальше я подумала о том, по каким причинам меня во время пожара не было в лагере: я вне очереди поехала за продуктами, чтобы «оказать любезность» Маллабару.

Когда я снимала с подноса грязную посуду, в столовую вошел Хаузер. Он сразу направился ко мне и, подойдя, положил руки мне на плечи. На какое-то мгновение я с ужасом подумала, что он хочет заключить меня в объятия, и тело у меня тут же напряглось и одеревенело; видимо, это заставило его усомниться в разумности подобного образа действий, и он ограничился тем, что пристально и с состраданием посмотрел мне в глаза.

— Ох, Хоуп, — проговорил он. — Свинское невезение. Просто свинское.

У него получилось хорошо, не хуже, чем у Маллабара, но это не имело значения: я уже размышляла, как отомстить им обоим.

Он стал расспрашивать меня о моих пожитках. Уцелело ли то-то и то-то? Может ли он его заменить тем-то и тем-то? Я «с радостью» согласилась взять у него на время транзисторный приемник.

После ужина Вайли пригласили меня зайти к ним в бунгало выпить. Упрашивать меня не пришлось: мысль о первом вечере и ночевке в бараке для переписи меня не особенно радовала.

Итак, мы сидели — Ян, Роберта и я — и пили бурбон[10]. Роберта основательно приложила руки к своему двухкомнатному коттеджу. Обстановка в нем была удобная и домашняя: плетеные стулья, яркие перекрывающиеся коврики на полу. На выкрашенных в светло-голубой цвет стенах — многочисленные картины, наивная живопись местных художников, и фотографии Яна и Роберты, сделанные во время их участия в прежних проектах. Ян в Борнео со своими орангутангами. Роберта по окончании университета сжимает обеими руками скрученный в трубочку диплом. Ян и Роберта в Институте приматологии в Оклахоме — там они встретились и поженились.

Этим вечером в Роберте не чувствовалось никакого внутреннего напряжения, она почти по-матерински хлопотала вокруг меня. Она вытащила пачку своих ментоловых сигарет и одну со вкусом изящно выкурила. Я почувствовала, что воздух в комнате потрескивает, как наэлектризованный, от негодования, которое вызвал у Яна этот маленький домашний бунт. Я, как всегда, смолила свои едкие «Таскерс», и вскоре над столом повисли колеблющиеся голубоватые слои дыма. Роберта, медленно, но верно пьяневшая от бурбона, начала осторожно сетовать на поведение Джинги Маллабар, пробуя почву, чтобы проверить, на чьей я стороне. При виде моей подчеркнутой нейтральности она расхрабрилась, и на нас вылилось такое количество претензий, обвинений и тайных обид, какого с лихвой хватило бы года на два. Джинга манипулирует людьми. Джинга узурпировала множество полномочий Его Величества Маллабара. Ее неуместное и неумелое вмешательство в переговоры с агентами и издателями отсрочило выход в свет его книги как минимум на год. Я сидела, слушала, кивала и время от времени говорила что-нибудь вроде «господи!» или «это уже слишком». Наконец Роберта прервала свои излияния, с трудом поднялась со стула и объявила, что ей нужно пойти в «дамскую комнатку» сделать пи-пи.

Выходя, она задержалась в дверях: «Мы должны почаще так собираться, Хоуп».

Я выразила согласие.

— Я думаю, как плохо, что вечером все мы разбредаемся по своим углам. Это до такой степени… по-английски. Надеюсь, вы не обиделись.

— Ничуть, — отозвалась я. — На самом деле я с вами согласна.

— В чем-чем, но в этом Джингу упрекнуть нельзя, — ехидно заметил педантичный Вайль.

— Почему это?

— Потому что она швейцарка.

— Невелика разница.

— Боже правый!

Я почувствовала, что скандал, который неизбежно разразится, когда я уйду, уже сейчас начинает набирать обороты, и вмешалась с какими-то банальными рассуждениями о том, что сама планировка нашего лагеря мешает хождению в гости и частому общению — взять хотя бы то, что он вытянут вдоль Главной улицы, и то, что в расположении бунгало и времянок угадывается чисто пригородное стремление к уединению, и т. д., и т. д. Благодаря виски речь моя стала авторитетной, формулировки — отточенными.

— Вы знаете, Хоуп, я никогда об этом не задумывалась, — наморщив лоб, произнесла Роберта и ушла в ночь, в направлении уборной.

Ян на минуту открыл входную дверь, чтобы выпустить дым. Окна были затянуты сеткой, теперь в образовавшийся проем влетели, трепыхаясь, два мотылька.

— Насколько я знаю, — сказал Ян раздраженно, — она не курила уже три года. Что это на нее нашло?

Я решила, что не стоит развеивать его заблуждение. Маленькую тайну Роберты я не выдам.

— Оставьте ее в покое, Ян, — возразила я. — Она хотела себя побаловать, вот и все. Надо же, оказывается, она не очень-то любит Джингу?

Он меня не слушал. «Сегодня она чувствовала себя совершенно свободно, так ведь?» — произнес он, словно бы с удивлением. И посмотрел на меня с извиняющейся улыбкой.

— Я говорю это, — пояснил он, — потому что она всегда вас побаивалась.

— Меня?

— Конечно. — Он нервно усмехнулся. — Что она, лучше нас всех?

Я решила, что не стоит дальше развивать эту тему. И стала размышлять о словах, однажды сказанных моей подругой Мередит; вот тебе великая истина, произнесла она: последнее, что мы узнаём о себе, — это то, как мы действуем на окружающих.

Я хорошо спала в бараке для переписи, убаюканная бурбоном, мне не мешали шуршания, шорохи и потрескивания, доносившиеся из другого конца длинного помещения. В нем было полно ящериц, и кто-то — хотелось верить, что белка — жил в пространстве между потолком и крышей. Засыпая, я слышала, как это существо бегало взад-вперед по пластиковому перекрытию, острые коготки стучали и скреблись у меня над головой.

В шесть утра Джоао разбудил меня стуком в дверь. Мы пошли в столовую выпить чаю и забрать мой пакет с завтраком. Джоао сказал, что не видел Лайсеу уже несколько дней: мальчик очень расстроился, что его уволили, и ушел из дома. Я сказала, что, когда бы он ни вернулся, нам нужно встретиться и поговорить.

Когда мы переходили через Дунай, я сообщила Джоао печальную весть об утрате всех моих аналитических листков и журнала.

— За целый год, — сказала я убитым голосом. Теперь, когда я снова шла на работу, эта потеря вдруг стала для меня особенно тягостной. — Придется все начинать сначала.

— Не думаю, чтобы так понадобилось, — Джоао пытался сдержать улыбку. — У меня есть мои записи. Много. Каждый вечер я заставляю Алду их переписать. Для практики. Вы же знаете, он не пишет особенно хорошо.

— С того самого времени, как я приехала? Все переписано?

— Только полевой журнал. — Он развел руками. — Конечно, какие-то дни я с вами не было.

— Но я ходила или с вами, или с Алдой… А у него записи сохранились?

— Да. Я каждый вечер их проверяю.