Элизабет Страут - Пребудь со мной
В храме она села на последнюю скамью, сложив руки на коленях и поджав под скамью ноги. Порой, когда она молилась здесь в одиночестве, раскрывавшееся перед нею молчание представлялось ей волнующим присутствием Бога. Это чувство могло перерасти в нечто радостное, но в таких случаях ее очень скоро охватывало беспокойство, возбуждение, безмятежность покидала ее, и это чувство вроде бы схлопывалось у нее внутри, будто пузырь, чья хрупкая оболочка отражала тени и свет ее мыслей, неожиданно просто исчез, и тогда настроение у нее портилось: стоило такому случиться, это огромное чувство больше не возвращалось.
Сегодня лицо ее вспыхнуло румянцем при неожиданной мысли о том, что это похоже на секс с Чарли. Как?! Молитва похожа на секс? Дорис Остин неудачница — у нее не получается ни то ни другое; даже в этот момент она глядит на ковер на полу и думает, как прекрасно пропылесосил его Брюс Гилгор, который делает это каждую неделю, и держит эти высоченные окна всегда в чистоте, и с чего вдруг она думает обо всем этом? Но ведь то же самое случается в постели с Чарли. Она начинает думать, что не проверила домашнее задание у одного из детей или правильно ли починили стиральную машину, как раз в то время, когда голова Чарли движется у ее груди, а сама она гладит его спину. Она взяла со скамьи свою сумочку и ушла. На ступенях церкви ей снова вспомнилось, как она рыдала перед Тайлером, как рассказала ему, что ее ударил Чарли, — а он даже не удосужился ей позвонить. Глаза ее снова наполнились слезами, и она сказала: «Будь ты проклят и катись прямо в ад!»
Тайлер сидел, держа на коленях Библию и глядя в окно своего домашнего кабинета. Он рисовал в своем воображении юную невесту Дитриха Бонхёффера, девушку с темными волосами, зачесанными назад и открывающими ее серьезное, умное лицо: как она отважно входит в военную тюрьму, чтобы посетить своего жениха. После смерти Бонхёффера Марта фон Ведемайер отказывалась опубликовать их письма друг другу, и это глубоко трогало Тайлера — она хранила их любовь в тайниках своего сердца. Рассказывали, что, когда она в последний раз виделась с ним в тюрьме, когда надзиратели предупредили, что их время истекло, и повели ее прочь, она вдруг обернулась и с возгласом «Дитрих!» пробежала мимо надзирателей и бросилась Бонхёфферу на шею.
Тайлер снова опустил взгляд на письменный стол. Глубокое горестное сочувствие к юной женщине охватило его; он взял с колен Библию и прочел ответ Софара Иову: «Если ты управишь сердце твое, и простришь к Нему руки твои… тогда забудешь горе… и будешь спокоен, ибо есть надежда…»[44]
Раздался звонок телефона:
— Тайлер, это Джейн.
В соседней комнате Конни включила пылесос. Тайлер встал:
— Привет, Джейн.
— Как дела, Тайлер, все в порядке?
— Да, конечно.
— Тогда хорошо. Послушайте. У меня тут была Элисон, и такое впечатление, что у нее в воскресной школе небольшой инцидент с Кэтрин произошел. Элисон постеснялась вам сказать. Но вчера, во время Господней молитвы, Кэтрин сказала: «Я ненавижу Бога».
Тайлер опустился обратно в кресло, оперся локтями о стол.
— Тайлер?
— Да, Джейн?
— Мы подумали, что, если бы наши дети сказали такое, каждая из нас хотела бы знать об этом. Элисон попросила меня вам позвонить.
— Простите, но я не понимаю, — сказал Тайлер.
У него стало горячо в затылке. Он услышал, как Джейн то ли вздохнула, то ли выдохнула дым после того, как зажгла сигарету.
— Я думаю, будет легче это понять, если знать, что Кэтрин обозлилась.
— Во время Господней молитвы? — спросил Тайлер. — В каком месте Господней молитвы?
— В каком месте? Не знаю. Вы спрашиваете, во время какой части молитвы? — Молчание. — Мы обсуждали, нужно ли вам говорить, и, возможно, это была не такая уж хорошая идея. Но когда Элисон объясняла группе, что это оскорбляет чувства Господа, Кэтрин, по всей видимости, это нисколько не озаботило.
— Почему же Элисон сама со мной не поговорила?
— Потому что она постеснялась, Тайлер.
— Понятно.
— Лично я была против.
— Против чего?
— Против того, чтобы сказать вам.
— Но вы же мне говорите.
— Обожемой, вы нисколько не облегчаете мне задачу, Тайлер. Элисон, Ирма и Дорис — все они сочли, что вам следует знать, но никто не пожелал сказать вам об этом: мы все знали, что у девочки были небольшие неприятности в школе, и это, конечно, неловко, так что в порядке любезности я взяла эту задачу на себя. Если бы моя Марта сказала такое, я, конечно, захотела бы знать. И я тотчас же промыла бы ей мозги. Но как вы на такой поступок отреагируете, это, конечно, ваше дело.
— Вы сказали, будет легче это понять, если знать, что Кэтрин обозлилась, так что вы имели в виду?
— Ну, Тайлер…
В гостиной Конни выключила пылесос. Тайлер услышал, как насадка звякнула об пол. Он представил себе гостиную в доме Джейн Уотсон — все эти женщины сидели там, обсуждая его дочь? Казалось, его сжимает огромный темный кулак.
— Тайлер?
— Да?
— Вы заставляете меня чувствовать себя ужасно гадко.
— Девочка недавно потеряла свою мать, Джейн.
— Ну, мы же все это знаем. Обожемой!
— Если хорошо подумать, девочка потеряла большую часть семьи, притом что Джинни с нами сейчас не живет.
— Мы просто подумали, что вы захотите знать, только и всего. Обожемой! — снова сказала Джейн.
— Ну хорошо. Я ценю вашу заботу. Я этим займусь. Спасибо.
Он обеими руками потер лицо, потом поднялся из-за стола и встал в дверях кабинета. Конни швыряла диванные подушки на кресло.
— Послушайте, миссис Хэтч, мне очень жаль, — произнес он. Во рту у него пересохло. — Это настоящее безобразие, что наша собака творит с диваном.
— Да ну, все нормально, — ответила ему Конни. — У меня у самой тоже собака. Большущая немецкая овчарка. Собачий волос длинный, как те сосновые иглы.
Она посмотрела на него, и, при всей его тревоге, он увидел в ее глазах такую чистую и наивную симпатию, что был глубоко тронут. «Он… прославит смиренных спасением…»[45]
— Послушайте, Конни, мне придется уехать на некоторое время. Я хотел спросить: вы сможете побыть с Кэтрин чуть подольше, если я задержусь?
— Ага, еще бы нет.
Тайлер уже открывал шкаф, доставал пальто.
— И спасибо вам. За все это. — Он взмахнул рукой, обводя жестом гостиную.
— Просто делаю свою работу, — сказала Конни.
Неприятный телефонный разговор Джейн Уотсон с Тайлером вряд ли можно было бы назвать катастрофой, но он никак не мог прозвучать радостной нотой в таком маленьком городке, как Вест-Эннет, и Тайлер инстинктивно это почувствовал. Первым импульсом Тайлера было бежать (то есть двигаться без остановки), тогда как первым импульсом Джейн было поделиться новостью с возможно большим числом подруг, прежде чем их дети и мужья вернутся домой, и столь необходимый элемент женской солидарности утратится в суете и гаме требований других людей.
Однако Конни Хэтч не обращала внимания на подобные треволнения маленького городка, точно так же как не обращала она внимания на столь важную проблему, как отставание старого церковного органа на целый такт, и, когда священник вышел из дому, она ощутила, что находится в ауре солнечного сияния, независимо от того, что за окнами небо было затянуто белесой пленкой высоко стоящих облаков, которые никак не хотели рассеиваться. Нет, засовывая насадку в складки и изгибы дивана, Конни чувствовала себя воздушной и легкой, что, вообще-то говоря, было совершенно для нее необычно, и думала о том, как это замечательно, что священник извинился перед ней за собачьи шерстинки, и как — совершенно потрясающе — он предложил ей стать у него бебиситтером на полный день. Ей нравилось видеть в глазах священника озадаченное выражение — ведь она и сама всегда была озадачена. Она порой ощущала, что жизнь — это как бы игра в шашки: большая рука протянулась сверху и взяла Джерри, опрокинула на спину Бекки, будто жука какого, а ее, Конни, просто отодвинула в сторону. И кто же поймет почему? Может, священник знает почему? Она потратила много времени, пытаясь понять почему, и решила — может, причины вовсе и нет? Но она так и не забыла тот первый разговор, когда свекровь много лет тому назад сказала ей: «Знаешь, Конни, я часто думаю, если женщина не может иметь детей, должна быть какая-то причина почему». — «А что вы имеете в виду?» — спросила тогда Конни, и слезы выступили у нее на глазах. «Я слышала по радио, — ответила Эвелин, — что всякий раз, когда у женщины случается выкидыш, зародыш оказывается деформированным. Природа знает, кому давать детей, а кому — нет». — «Мне что-то не понять, о чем вы», — призналась Конни. «Ох, Конни, брось. Ты слишком нервная. Сама знаешь».
