Элизабет Страут - Пребудь со мной
— Думаю, мы склонны забывать, как это бывает тяжело, — заверил Скоги священника. — Химические изменения в организме и всякое такое, когда рождается ребенок.
Он был смущен, и ему показалось, что Тайлер Кэски тоже испытывал смущение, когда ответил только:
— Да, это верно. Еще раз — спасибо вам.
В городе стали припоминать истории о послеродовых нервных срывах. Шерон Мерримен, после того как родила своего четвертого, слегла в постель в ноябре и не вставала до марта. У Бетси Бампус слезы катились градом по щекам весь первый год жизни ее двойняшек: в результате она получила обезвоживание. Такие вещи тяжело сказывались и на мужьях, но что же можно было с этим поделать? По крайней мере, никто не топил своих новорожденных в ванне, как время от времени приходилось слышать из других мест.
Лорэн Кэски не стала топить своих девочек в ванне, но она и купать их не стала. То, что с ней происходило, не имело ни малейшего отношения к детям. Она находилась в Бостоне, и ее должны были оперировать. Весной в телефонных разговорах стали повторяться очень тихо произносившиеся слова: «Уехала лечиться в Ханувер». Их же повторяли в разговорах и в бакалее, и в задних дворах, над грядками с расцветшими гиацинтами, причем женщины огорченно покачивали головами. Порой можно было услышать слово «парик».
Слово «рак» не произносилось. Ведь вспомните-ка, то было время, когда вы тотчас же с содроганием приравняли бы это слово к выражению «роковой конец». Даже несмотря на то, что примерно в то самое время, когда заболела Лорэн, журнал «Лайф» в передовой статье об этой болезни обещал новую надежду ее несчастным жертвам. Статья занимала не одну полосу, с фотографиями — чуть не во всю страницу — женщины, готовой к тому, что ее сейчас закатят в аппарат для облучения, и кое-кто, взглянув на эти фотографии, стремился поскорее перевернуть журнальную страницу, так как женщина на снимках, казалось, была в самом расцвете лет, а ее ждало нечто непреодолимое и ужасное, для некоторых гораздо более устрашающее, чем ядерная война, потому что источником болезни была сама природа, а жертвы выбирались наобум.
Вскоре женщины Вест-Эннета — те, которые годами не проронили ни слезинки, — стояли у себя на кухнях, горько плача. То, что Лорэн Кэски всегда держалась отчужденно, было забыто или же прощено. Казалось, ее судьба дала выход эмоциям, которые какое-то время держались в узде. «Ах, бедная, бедная, бедняжка, — говорили жители города, — какой ужас! А что, ее родственники приедут, чтобы помогать?» Никто понятия не имел. Джейн Уотсон, как член комитета Общества солнечного сияния, как-то раз поехала в фермерский дом и вызвалась читать жене священника в грядущие долгие и наверняка очень тяжелые дни, когда будет необходимо отвлекать ее от дурных мыслей. Преподобный Кэски, казалось, был очень удивлен ее предложением и ответил, что такая необходимость вряд ли возникнет: Лорэн скоро поправится.
Конни Хэтч, тогда работавшую у Кэски два раза в неделю по утрам, стали часто донимать дома расспросами по телефону. Она, однако, была не очень словоохотлива и отвечала только, что родственники миссис Кэски, а также мать священника и его сестра приехали, чтобы ему помогать. Самая подробная информация просочилась сквозь щель в обороне, когда на звонок по телефону как-то вечером ответил сильно подвыпивший Адриан. «А-а-а, ну да, — произнес он. — Даму-то здорово болезнь прихватила. Она помирает, дама-то, эт' точно. Да еще от этого злая стала, прям как ведьма».
Однако было тут еще много всякого. Даже Конни Хэтч, которой священник разрешил взять на какое-то время отгул, поскольку приехали родственники, не знала, что родители и сестра Лорэн хотели забрать молодую женщину обратно в Массачусетс, где они могли обеспечить ей должный уход. «Туда, где есть хотя бы нормальный водопровод!» — прошипела однажды вечером сестра Лорэн, стоя в прихожей. На что Белл, открыв кран на кухне, громко сказала: «О, смотрите-ка, вода из крана пошла. Мы скоро простимся с отхожим местом во дворе!»
Однако священник сказал: нет, Лорэн останется здесь — здесь, в фермерском доме, ее дом. Он высказал им это с бесконечно безупречной вежливостью, но, по сути, это означало конец отношений священника с родственниками его жены. Он занял такую позицию, не способный вынести их уверенности в том, что Лорэн умрет («Только чудо может ее теперь спасти», — сказал тесть Тайлеру), а еще потому, что существовала определенная неприязнь между ним и ее родителями, с годами безмолвно нараставшая и касавшаяся проблемы денег.
Каждое утро и каждый вечер Тайлер молился. Он всегда заканчивал свою молитву словами: «Да свершится воля Твоя!» Тайлер не считал, что понадобится чудо, да он и не верил в чудеса — он всю жизнь в целом воспринимал как чудо. И если Тайлер верил в силу молитвы, то потому, что чувствовал: он молится сильно и правильно, как пловец, после долгих лет тренировок ощущающий себя в безопасности в воде, которая его поддерживает. Тайлер искренне любил Бога, и Бог не мог не знать этого. Тайлер любил Лорэн, и Бог, конечно же, не мог этого не знать.
Однако, когда массачусетский контингент отбыл, предложив взять Кэтрин с собой на все лето (даже от этого предложения Тайлер тоже отказался), когда ему, его матери и Белл пришлось самим со всем справляться, его жена стала на него прямо-таки набрасываться. Произносились страшные вещи.
«Это болезнь в ней говорит», — убеждал себя Тайлер. То же самое он как-то утром на кухне полушепотом сказал и матери, зная, что она все слышала.
Маргарет Кэски ничего не ответила. Она продолжала безостановочно работать, вытирая посуду, меняя пеленки у малышки, то и дело поднимаясь наверх — сменить наволочки под головой Лорэн.
Вид Джейн Уотсон, появившейся в тот день у священника на крыльце и стоявшей теперь на веранде в летнем платье, с соломенной сумочкой в руке и солнцезащитными очками в белой оправе, поднятыми высоко надо лбом, неприятно поразил Тайлера, словно ее здоровье было какой-то непристойностью. Он не пригласил ее войти в дом.
— Я бы пригласил вас в дом, — извинился он, — но Лорэн отдыхает.
— Конечно-конечно, — ответила Джейн. — Я просто приехала предложить свою помощь.
— Это очень любезно с вашей стороны.
— Мы все сами буквально больны из-за всего этого. — На женщине было платье с крупными красными цветами.
— Да, — произнес священник и поглядел мимо Джейн, вдаль.
День сиял великолепием. Тайлеру показалось, что он никогда в жизни еще не видел столь прекрасного мира. Березы, обрамлявшие подъездную дорожку, сверкали белизной, словно свежевыкрашенные фонарные столбы, только вместо лучей света они протягивали всем прелестные зеленые руки, полные свежих листьев.
— Тайлер, когда умирал муж моей сестры, мы обнаружили, что очень полезно читать ему, это помогает легче проводить время.
— Лорэн не умирает. — Он произнес это, слегка повысив голос, словно был и вправду удивлен, услышав противоположное умозаключение.
— Но я думала…
— Она болеет, — сказал Тайлер, — но могущество Господней любви поможет ей выздороветь.
— Что ж, тогда… А что, доктора видят какой-то шанс?
— О, разумеется. Они видели случаи выздоровления в подобных ситуациях.
— Тогда замечательно, — сказала Джейн. — Держитесь, Тайлер. У меня в машине блюдо с запеканкой.
Он вышел следом за ней на крыльцо, закрыв сетчатую дверь, и подождал, пока она шла по гравию в туфельках на высоких каблуках. Полнота ее бедер, когда она наклонилась, чтобы достать блюдо с заднего сиденья, снова оскорбила его демонстрацией жизненной силы. Джейн поднималась по накренившимся ступенькам, держа блюдо с запеканкой, укрытое сверкающей алюминиевой фольгой, и он подумал: она похожа на пришелицу из далекой-далекой страны, а его фермерский дом словно корабль посреди пустынного нигде, сам он вызван на палубу и солнце слепит ему глаза. Она же вернется на свой корабль — блестящий синий «олдсмобиль», вернется на твердую землю, где люди свободны и здоровы, и она доложит им о своем посещении, возможно разочарованная, что не пришлось «осмотреть достопримечательности».
Он поблагодарил Джейн и вернулся в дом. Когда он снял с блюда фольгу, под нею оказалось нечто из вермишели со сливками, и, выскребая остатки запеканки с блюда в помойное ведро, он услышал голос матери, подошедшей к нему сзади:
— Ты не должен ожесточаться, Тайлер.
Он вздрогнул: его застали на месте преступления — он выбрасывал пищу!
Потом целых три дня Лорэн лежала вроде бы в покое. Казалось, ее карие глаза светятся изнутри, как светится темная кедровая дранка, когда на нее падают солнечные лучи. И тогда действительно было много солнца — яркого августовского солнца, заливавшего днем комнату. Тайлер обмывал лицо Лорэн махровой салфеткой, начиная от линии волос, затем снова наверху — над и за ушами. Нежно и осторожно он омывал тело жены, нежно и осторожно проводил влажной салфеткой между пальцами ног. Один раз она произнесла: «Ах, посмотри на эти воздушные шарики!» — и погрузилась в дрему.
