Александр Мишарин - Белый, белый день...
– Мне уже на работу надо! – невпопад ответил он.
– Вы врач широкого профиля? – опять серьезно, даже с какой-то колкостью в голосе, спросила девочка.
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Я хирург.
– А наркоманов вы лечите?
– А кто наркоман?
– Я! – выдохнула девочка и вдруг залилась внезапными, бурными, несдерживаемыми рыданиями.
– Вы?!
Она быстро-быстро закивала головкой.
– Как? Откуда? Почему? – один за другим вырывались у Иванушки нелепые, почти испуганные вопросы.
– Я два раза принимала… наркотик! – сквозь рыдания только и смогла произнести Анечка.
– Какой наркотик? – спросил побледневший Макаров-Романов.
– Не знаю. Я у дедушки его нашла… Обычный белый порошок, – пожала плечами Анечка.
– Так вы что – кололись?!
Анечка с гневом замахала на него руками:
– Что вы! Я просто… в нос! Ну как стрептоцид в порошке…
– И что же… вам понравилось?
Анечка перевела дыхание, вытерла платочком мокрые глаза. И наконец призналась – с трудом:
– Я просто потеряла сознание! – Она вопросительно смотрела на этого взрослого, такого понятного и нестрогого, сейчас даже казавшегося ей ровесником, но все равно врача. – Это… правильно?
– Что правильно? – переспросил Иван Васильевич.
– Так надо принимать… наркотики?
– Нет! Не так! – с какой-то веселой злостью выкрикнул Иван.
– А как?
– А вот как, я вам расскажу. – Он схватил ее за плечо. – Дурочка! Сколько тебе лет?
– Не тебе, а вам, – с неожиданным вызовом и вдруг появившимся правом маленькой женщины управлять мужчиной ответила юная «наркоманка».
– Ну вам. Сколько?
– Шестнадцать! – Уже освоившись, она гордо добавила: – Будет… Через три месяца.
– А что же ваш дедушка? – спросил Макаров-Романов, уже начиная о чем-то догадываться.
– Он меня к вам и послал! – откровенно, словно преподнося подарок, просветила его Анечка.
Иван Васильевич начал вспоминать тучного, седого, но еще могучего старика с тяжелой тростью. Вспомнил и загадочный вечерний разговор с намеками на давнее знакомство их семей…
И тут же Иван отчетливо вспомнил свой недавний сон. Даже не сон, а что-то более живое, конкретное, почти осязаемое!.. Он – совсем маленький, лет пяти, с кружевным крахмальным воротничком поверх бархатного костюмчика… Чаепитие у бабушки – еще совсем не старой, а стройной, по-женски милой. А рядом с ней подруга еще по Шанхаю, Анна Георгиевна. Крупная, светловолосая, смеющаяся. Такая поразительно живая и энергичная. В самом расцвете сил…
«Вашу бабушку как звали?» – услышал он свой голос.
«Анна Георгиевна! Меня в ее честь и назвали…»
Боже! Это же было вчера!.. Он точно помнил, как ярко горел свет в большой комнате. Как сверкал на солнце старинный серебряный чайник, который давно уж запрятан где-то на антресоли. Он потемнел от времени, а отчистить, придать ему прежний блеск все руки не доходили.
– До чайника ли тут было?.. Все эти годы, – вслух произнес Иван Васильевич.
– О каком чайнике вы говорите? – не поняла Аня и тут же замолчала, потому что побледневшее лицо Ивана Васильевича стало каким-то напряженно-болезненным.
– Извините, мне когда-то сделали операцию… нейрохирургическую… на открытом мозге. В Чите. Я еще служил в армии… – Макаров-Романов говорил и говорил. И не мог остановиться: – Майор Братищев сделал. Великий военный нейрохирург. Мы его похоронили лет пять назад. Все-таки спился в своей Чите…
– Так вы больны?
– Нет! Нет! – замахал руками Иван Васильевич. – Операция прошла блестяще! Но она добавила мне… – Он на секунду задумался, глядя перед собой.
– Задели что-то? – еле слышно, одним дыханием, произнесла Анечка. Она была серьезна и тоже чуть бледна.
– Да, да! Что дало мне… какие-то дополнительные возможности! Даже не возможности! Я не знаю, как это назвать…
– Вы стали видеть… что другие не видят? – успокаивая его, проговорила девочка.
– В общем, да! Особенно это помогает мне как хирургу. Я вижу всю картину в целом. Пусть на мгновение! Пусть не каждый раз. Но эту способность я давно за собой замечаю!
– А почему вы заговорили о дедушке? – напряглась Анечка.
– Потому что мне показалось… что он обладает этим в гораздо большей степени! Но он… не хочет! – Голос Ивана Васильевича вдруг перешел почти на фальцет. На задавленный крик внезапно понявшего что-то крайне важное. – Он видит не только человека. Но подлинное прошлое. По дням! По минутам. По секундам. И притом совершенно необязательно какие-то исторические факты… А любой день! В любом месте, в любое время…
– Но у него страшно болит голова, когда он вызывает в себе это видение…
– Не видение, а видение! – Иван Васильевич схватил руки девочки и начал быстро и горячо их целовать. – Поэтому, боясь этих головных болей, он инстинктивно, не отдавая себе отчета… и купил… как бы случайно этот порошок!
– Да, да… После таких сеансов дедушка несколько раз вынимал эти два пакетика, но так и не решился.
– А вы украли их? – глядя ей прямо в глаза, спросил он.
– Да! Да! – почти счастливо выкрикнула Анечка. – Ему нельзя! А со мной ничего не случится…
– Случится, – еще раз поцеловал ее руки Иванушка. – Обязательно случится! Если вы не поставите на этом… – Его голос поднялся и вдруг приобрел неожиданную силу. – Крест! Навсегда…
Она прижалась к нему. К его широкой груди. Как к последней защите. Вздрогнула всем телом, раз, другой… А потом только соленый, прекрасный, неожиданный привкус первого поцелуя остался на их устах.
Потом еще одного! И еще, и еще…
VIII
«Павел Павлович Кавголов». – Он написал свою фамилию, имя и отчество на новом, еще не тронутом листе бумаги, прочитал раз, другой… Словно всматривался в эти три слова, как в какую-нибудь древнюю криптограмму.
«Почему именно такая фамилия? Такое имя… и отчество? Что они должны были значить? И значат ли вообще что-нибудь, кроме случайного сочетания трех слов?»
Он принял их в детстве и никогда о них не задумывался… Имя как имя! Фамилия как фамилия!
«Кому какая фамилия на роду написана? Что называется – досталась от предков».
П.П. подошел к окну, потом снова сел в кресло. Закрыл глаза… Но сон не шел. Так же, как не проходила какая-то душевная дрожь. Почти озноб.
«Я знаю свой род, – думал П.П., – с прапрапрадеда-золотоискателя из Киренска. Это почти рядом с Ледовитым океаном. Его так и звали – „киренский волк“. Он выслеживал матерых, удачливых золотоискателей. Убивал их, а золото брал себе. Разбогател он за какие-нибудь два года, в буквальном и переносном смысле – страшно! Купил дома в Иркутске, Троицкосавске и Кяхте. Держал подвозы по Лене и Енисею.
Могуч был – четверку лошадей мог остановить за заднюю спицу… Но когда настигли его дети убитых им золотоискателей и предъявили свидетельства его злодейства – он не стал сопротивляться. Опустил руки. Дал им забить себя камнями, нагайками и слегами…
Но богатство-то осталось! Все – невестке Вере Афанасьевне. Ибо сын его был слаб и рано умер, оставив четырех пацанят, среди которых был и мой дед – Георгий Федорович. Он был поскребыш – самый последний. Всё досталось ему, так как родился он уже после смерти деда и лицом не походил на него. Вот Вера Афанасьевна и решила, что обойдут его, еще младенца, всеобщие проклятья.
В четырнадцать лет дед стал сиротой. И серьезным миллионером. Статный, светло-русый и очень доверчивый. Настолько, что вся большая и алчная родня постепенно разоряла богатенького наследника…
В шестнадцать дед должен был жениться на четырнадцатилетней девочке. Их отцы – сын „киренского волка“ и старый монгольский князь, прямой потомок Чингисхана Андрей Гучитский, – повенчали детей еще в раннем детстве.
За девочкой давали столь огромное приданое, что даже воровство опекунов Георгия Федоровича оказывалось лишь „тщетными усилиями“.
Женившись, дед через три-четыре месяца сумел прогнать всех своих родственников-опекунов и стал жить собственным домом…
Первой родилась Мария, иначе ее и не могли назвать! Потом Анна. Наконец – мальчик… Только его успели окрестить Павлом, как через полтора месяца он умер.
Была еще попытка. Родилась прелестная, как китаянка со старинной вазы, миниатюрная Клавдия. На этом Георгий Федорович поставил точку.
После 1905 года, словно предчувствуя что-то ужасное, дед начал жить какой-то странной, непонятной жизнью. Месяцами он кочевал по различным странам… Уезжал на месяцы в горную часть Гоби к бурятам. Посетил Индию, Японию, долго жил в Германии… Не пропустил открытия ни одной из знаменитых Нижегородских ярмарок. Был даже представлен Государю Императору! (Впрочем, так же как в Японии – микадо, а в Германии – кайзеру.)
Отовсюду присылал домой подарки – целые сундуки, кофры, огромные посылки то с драгоценным японским фарфором, то с индийскими шелками, то с различными механическими изобретениями, которые довольно быстро оказывались в сарае, забытые и постепенно ржавевшие.
