Франсин Проуз - Голубой ангел
– Обожаю Ларкина! – Дейв, святая простота, первым решается нарушить гнетущую тишину. Все остальные просто остолбенели. Магда что, не хочет в штат?
– Я понимала, что это… небезопасно. – Магда включает обаяние – решила подать себя в качестве преподавателя, ночами напролет думающего, как помочь студентам. – Много об этом думала. Понимала, что иду на риск. Но их реакция оказалась гораздо хуже, чем я предполагала. Они все просто с лица спали.
Свенсон подливает себе вина. Сколько Магда выпила? У нее установка на саморазрушение? Жалко ее – у всех, даже у бессердечного Джейми, сердце кровью обливается.
– Может, дело было не в лексике, – говорит Джейми. – Дело в самом Филипе Ларкине. Вот его почему-то переоценивают. Да что там есть, кроме самолюбования и жалости к самому себе? Сплошные муки капризного дитятки, изображающего из себя преклонных лет библиотекаря.
– А какой он женоненавистник! – вступает Лорен. – Ни единой позитивной, жизнеутверждающей строчки во всех его произведениях!
Для Свенсона слушать такое невыносимо. Он искренне любит прекрасные стихи Ларкина, в которых правды гораздо больше, чем хочется публике. Не помогает даже мысль о том, что мало найдется столовых, где если не все, то уж точно большинство присутствующих знает, кто такой Ларкин.
– Магда, милая, – говорит Берни, – если ты хотела, чтобы твои студенты немножечко «расковались», следовало ссылаться на другие образцы. Вот Свифт, например. Свифт, как тебе прекрасно известно, мог быть очень и очень раскованным, местами порнографичным.
Свенсон осушает бокал. У него очень странное ощущение: желание, нет, даже потребность высказаться жжет мозг. От чего это несет горелым – от его собственного серого вещества или от бентамовских сосисок? Череп раскалывается, но взрыва допустить нельзя. На Магду накинулись за то, что она произнесла слово «затрахали», а он на своих семинарах часами обсуждает описание скотоложских утех. Человеку, у которого на столе лежат непристойные стихи Анджелы, в это вмешиваться никак не следует.
Мысль об Анджеле придает ему сил. Его раздрызганные чувства, сосредоточившись на факте ее существования, успокаиваются. Она словно бы стала приютом, в котором он может найти покой. Она напоминает ему о мире, существующем за пределами этого угнетающего душу ужина, о мире, где обитают молодые люди, мечтающие писать, что некоторым из них даже удается.
И конечно же, именно в этот самый неподходящий момент, в этой самой неподобающей обстановке Свенсон начинает задумываться, а не влюбился ли он самую капельку в Анджелу Арго. Он же думает о ней, ждет с ней встреч. Нет-нет. Он только ждет с нетерпением продолжения ее романа.
Он смотрит через стол на Шерри. Она тут же ловит его взгляд. Шерри любит его. Понимает. У них есть дочь. Они прожили вместе двадцать один год – здоровенный кусок жизни. Но Шерри терпит происходящее на этом ужине, а Анджела, наверное, не стала бы. Шерри привыкла к компромиссам – как и он, – а Анджела, наверное, до сих пор верит, что ей удастся этого избежать. Шерри хочет только одного – вытерпеть происходящее до конца. Анджела бы ни за что не пожелала мириться с их тупым самодовольством. Она бы закатывала глаза или же буравила взглядом дырки в полированном столе Бентама.
Свенсон – ради Анджелы – обязан высказаться начистоту. Ему кажется, будто в носу у него появились серьги, на голове выросла ярко-зеленая шевелюра. Лоб горит, щеки раскраснелись, кожа на лице подобралась.
– Мне вот что пришло в голову, – слышит он собственный голос. – Так сказать, новый подход. – Прочие гости оборачиваются к нему и видят, что лицо его алеет, как поджаренная креветка.
– И что же это, Тед? – спрашивает Бентам.
– По-моему, мы решили сдаться без борьбы, – говорит Свенсон. Шерри и Магда обеспокоенно переглядываются. Он подмигивает им и продолжает: – Мы поддались требованиям цензуры. А должны бы помогать им преодолевать трудности. Надо пытаться вернуть их в нормальное психическое состояние – как это делают сайентологи…
– Тед, ты что, сайентолог? – изумляется Лорен. – Вот не знала! Интересно.
– Тед – квакер, – говорит Дейв Стеррет, единственный, кто прочел – во всяком случае, утверждает, что прочел – романы Свенсона. И действительно, он часто приводит примеры – как будто его кто станет проверять.
– Уже нет, – говорит Шерри. – Тед уже не квакер. – Шерри – знаток его внутренней жизни.
– Естественно, я не сайентолог. Лорен, ты думаешь, я идиот? Я просто читал об их методах. И в них есть некоторый смысл. Тебя подсоединяют к детектору лжи и зачитывают вслух список слов, которые непременно вызывают эмоциональную реакцию. Мать. Отец. Ребенок. Секс. Смерть. Эти слова повторяют снова и снова, пока график не выровняется. Так может, нам устроить нечто подобное для этих обывателей, для зануд… долдонящих про сексуальные домогательства? Запрем их в комнате и будем бомбить неприличными словами, пока они не повзрослеют. Говно-говно-говно. Жопа-жопа-жопа. И так далее. Мысль ясна?
Так, ему удалось завладеть их вниманием. Все гости вежливо слушают, как он на все лады повторяет непристойности, – ну просто шизик на прогулке.
– Твою мать. Пенис. И все такое. Никаких изысков, ничего из ряда вон выходящего. Самые обычные, проверенные временем англосаксонизмы. Мы окажем им огромную услугу, нравственную, духовную, – поможем быстрее повзрослеть, и пользы от этого будет неизмеримо больше, чем если мы будем с ними нянчиться, потакая их капризам и неврозам.
– У Теда… – говорит Шерри, – у Теда синдром Туррета [16]. Проявился в зрелом возрасте. Очень редкий случай.
Не смеется никто.
Свенсон говорит:
– Отличная идея! Наймите умственно неполноценных. Найдите людей с синдромом Туррета, пусть они и говорят непристойности.
Его коллеги кто тупо уставился в тарелку, кто смотрит в никуда.
– Так! – восклицает наконец Марджори. – Замрите! Не двигайтесь! Сидите на местах, а я уберу со стола.
– Марджори, ужин изумительный, – говорит Магда.
– Помощь точно не нужна? – спрашивает Лорен.
Еще комплименты, еще предложения помочь. Все как один – даже Шерри – избегают встречаться взглядом со Свенсоном. С дальнего конца стола Магда посылает ему такую ободряющую, такую вымученную улыбку, что до него наконец доходит – он провалился с треском.
– Десерт Марджори готовила весь день, – с гордостью объявляет ректор. В дверях появляется Марджори, в руках у нее результат ее суточных трудов – огромный пудинг, верхний слой которого (похоже, это клубничное желе) дрожит под тяжестью крохотных серебристых шариков карамели и разноцветной посыпки. Сияние химической радуги.
– Бисквитный торт, – раскрывает секрет Мардж.
Гости ахают и как по команде начинают улыбаться, будто она их фотографирует, делает групповой портрет взрослых мужчин и женщин в предвкушении десерта.
* * *Дурной знак: выйдя от Бентамов, Шерри мчится вперед и садится за руль. Другой дурной знак – тишина: оба, пока машина выезжает на Мейн-стрит, хранят молчание.
– Господи, Тед! – говорит Шерри. – Что на тебя нашло? Я все ждала, когда ты рухнешь лицом в тарелку и начнешь извергать блевотину.
– Знаешь что странно? Я тоже думал про «Экзорциста», совсем недавно. И чувствовал себя тем ребенком… – Свенсон смеется с ожесточенным удовольствием.
Он чувствует себя удивительно счастливым от того, что не разыгрался стандартный сценарий: мрачная жена отчитывает заблудшего мужа за то, что он преступил границы общепринятых приличий и оскорбил власти, которые принимают решения о – пускай микроскопических – прибавках к жалованью. Шерри не превратилась в его мамашу, попрекающую расшалившегося сыночка-мужа. Они оба так и остались непокорными ребятишками, детьми-бунтарями, сохранившими свою испорченность даже среди этих анемичных слабаков Новой Англии.
– Рад, что тебе понравилось, – говорит Свенсон. – Господи Иисусе, как я мог такое выкинуть? Это все Джейми, он начал поносить Филипа Ларкина, и я как с цепи сорвался.
Шерри молчит до поворота на юстонскую маслобойню.
– А Магда в тебя влюблена как кошка. Тебе это известно? – Шерри спрашивает из любопытства? Ревнует? Гордится? Или просто поддерживает разговор?
– Магда не в моем вкусе, – говорит он. – Не люблю я этой нервозности, истеричности, свойственной ирландским католикам. Любил бы – женился бы на маме. – Он понимает, что предает Магду, он винит себя за ложь – качества, которые он только что осудил, всегда ему нравились. Но это самый быстрый способ сменить тему. – А почему ты так решила?
– Она на тебя так смотрит, – говорит Шерри. – С неприкрытым восхищением. Бедняжка! Мне хотелось ее придушить.
– Неприкрытое восхищение – это ты проецировала, – говорит Свенсон.
– Точно, – соглашается Шерри и смеется.
