Юрий Зверев - Размышления о жизни и счастье
Ощущение старости
Мне сорок восемь лет. Я всё более становлюсь чудаковатым. Как многие пожилые люди, ухожу в себя, становлюсь малоконтактным. Всё уже круг людей, которые меня интересуют. Для молодых старики — выжившие из ума люди. Они смотрят под ноги, что-то бубнят себе под нос. Молодым неведомо, что человек живёт в своём интереснейшем мире, открывает внутри себя новые горизонты. Иногда он не просто спорит с прошлым, но и анализирует свои ошибки.
Круг интересов не только сужается, но и углубляется. Мне давно хочется общаться с книгами и людьми только по «своей теме». По той внутренней страсти, которая с годами разгорается в душе всё ярче. Чем меньше остаётся времени, тем больше хочется успеть сделать что-то полезное и честное.
Я постоянно жажду писать и пером, и кистью. Ежедневно с тоской иду на работу, думая о том, что вместо осточертевших рентгенограмм, мог бы сейчас сидеть за мольбертом, общаться с увлечёнными людьми, страдать над белым листом бумаги.
Писать приходится урывками на работе, а кистью — по ночам. Но что толкового можно так сделать? Несколько лет работаю в двух местах на противоположных концах города. Стал уставать. Но есть чувство, что пока отдыхать не имею права.
13 декабря 1983 года.
О старости
Желторотые птенцы, самонадеянные юноши и девушки, смело претендующие на монополию в любви, пока не могут и подозревать о том запасе любви и нежности, который хранит стариковское сердце.
Трагизм в том, что эта любовь становится уже никому не нужной. И человека хоронят заживо, как жгут нераспечатанное письмо. Это больно. Погибает немало тайн человеческой души.
Снова о старости
Стало страшновато просыпаться. Когда лежишь с пяти утра с открытыми глазами и в голове только прошлое — противно. Помнится, в молодые годы я думал: «Как скучно со стариками… Ну что из того, что у них БЫЛО? Важно то, что ЕСТЬ, чем можно полюбоваться, потрогать, обсудить. Ведь „есть“ — это итог того, что „было“. И только „есть“ тянет за собой то, что „будет“. А в „будет“ — надежда, то есть живая жизнь».
И вот мне стало с самим собой скучно. Та часть души, в которой ещё сохранились остатки авантюризма, любви к книгам и путешествиям, интерес к разгадыванию женской души спорит с другой частью — тяжелой, неповоротливой, осторожной и занудной. И с годами эта вторая часть постепенно побеждает.
Когда с утра не кипит в тебе страсть к делу сегодняшнего дня, весь день будет потерян. На безделье всегда найдется оправдание: плохая погода, усталость, интересная книжка или увлекательная телепередача. А вечером, подводя итоги дня, — тоска, сам себе противен.
Вот почему люди отчаянно держаться за работу. У многих она — единственное оправдание пустоты души.
Но и в творческих людях этот сосуд опустошается. Горение замещается тлением, предательскими мыслями о том, «кому это надо»? Главное, что и ответ известен: «После тебя это не надо никому». Твои духовные ценности, твои реликвии для других превратятся в ненужный хлам. Его заменят своими ценностями, которые впоследствии тоже станут для кого-то хламом. А потом с их хламом будет тоже, что с твоим. Все эти фотоальбомы, милые сердцу безделушки, книги нужно пристраивать при жизни. Наследники их либо выкинут, либо продадут.
И это справедливо, это и есть внешнее развитие жизни. Внутреннее у всех своё, человек просто не замечает его. Природный цикл идет своим чередом, и если жизнь длится долго, она приходит к тому, о чём пишу.
У молодых цикл начинается, у стариков завершается. И мостиков между молодостью и старостью нет.
Охота на себя
Охота на себя необходима. В каждом из нас живут и кровожадные волки, и благородные олени, и наивные токующие тетерева. Каждый ощущает в себе природные силы — силы жизни. Они имеют естественную основу и работают в нас по законам природы. Это законы инстинктов, а инстинкты — не самое человеческое в человеке. Они несут животное начало, и если человек целиком предается им, он превращается в скота. Немало людей живут именно так, но кто из нас признается в этом?
Однако в каждом с рождения живет еще и охотник. Он называется совестью. Жить постоянно под прицелом совести неуютно, и человек прячется в заросли лицемерия. Он призывает на помощь свой изощренный разум, и тот всегда находит лазейку, в которую можно ускользнуть от охотника. Разум услужливо оправдывает личное скотство, всячески облагораживает его.
Наш разум — образование позднее, не связанное с изначальной животной природой. В борьбе со скотским началом разум слаб, инстинкты всегда его побеждают. Людские потребности делают с разумом все, что хотят. Он обслуживает и самые высокие, и самые низменные желания. Разум помогает вдохновению Моцарта, он же изобретает газовую камеру.
Охота совести за скотским началом требует постоянной внутренней работы. Но среднему человеку это не под силу, ему неведома мудрость.
Инстинкты шарахают его из одного угла в другой. Чтобы государству было легче управлять обывателем, его голову набивают разным хламом: марксизмом, национализмом или какой-нибудь другой религией. Человека загоняют в узкую колею, в которой работа души или совести просто не требуется. Катись вместе со всеми и не высовывайся.
И катимся — в разбитых автобусах, в переполненных трамваях. Куда едем — не знаем. На работе делаем то, что никому не нужно. Получаем жалкие гроши и в растерянности не знаем, на что их потратить: купить ребенку молоко или себе бутылку водки. В наших домах убожество, нищета и духовный наркотик — телевизор. Утром — чугунная башка, осточертевшие рожи родни и переполненный автобус.
«Какая еще охота? На кого? На себя? Чего бормочет, этот псих?».
Но всегда находятся такие психи. Им тесно в наезженной колее. И скучно. Однажды они ощущают смутный протест, начинают прислушиваться к себе, не доверять голосу разума. И начинается внутренняя работа, не связанная с социальным фаршем. Неожиданно человек открывает в себе целый мир, о котором раньше и не подозревал — мир своей души. Этот мир озаряют светлые восходы детства. В нем капает слезный дождик незаслуженных обид, бродят тени неосуществленных надежд. В зарослях памяти прячутся юношеские мечты. Там поют птицы, бродят благородные олени, но там уже слышны звуки будущей реальности: визгливое тявканье шакалов и клацанье волчьих клыков.
Проснувшийся человек старается защитить свой внутренний мир. Он начинает охоту на свои инстинкты, на слепоту и скотское начало в собственной жизни. Он понимает, что без этой охоты нельзя вылезть из осточертевшей колеи, нельзя нормально воспитать детей, нельзя даже умереть спокойно. Его душа ищет гармонии. Человек призывает на помощь совесть и вступает в сражение с самим собой.
Подлый разум твердит ему, что он взялся за безнадежное дело, что все равно сил не хватит, и поезд ушел, что он будет осмеян и отринут окружающими. Даже если он и раскроет тайну собственной жизни, его личная разгадка никому не пригодится.
Разум вмешивается, путает карты, но человек уже не в силах прекратить охоту. Он прикоснулся к светлому миру и хочет открыть его людям. Он сражается с собою не за себя. Он верит, что его борьба может облегчить путь тем, кто придет в этот мир после него.
Чаще всего это субъективная, творческая борьба, которую даже не замечают окружающие. Но она может стать действенной, жесткой, меняющей мировоззрение окружающих. Солженицын перевернул умы человечества, раскрыл миру глаза на природу социализма. Сахаров расколол свою жизнь, как атомное ядро, на две половины: безнравственную, увешанную наградами, и нравственную, отмеченную унижениями и болью за человека.
Он и грешен, он и свят. Его распятие жесточе христового, ибо он распял себя на кресте собственной совести. Его подвиг продвинул человечество на пути к внутренней свободе дальше, чем заклинания тысяч вождей.
Но человеку необходимо и личное счастье. Основы его закладываются в семье. Только неустанная охота на себя может принести в семью уважение и взаимопонимание. Если родители не спали душой, если любили ребенка, если помогали друг другу осмыслить пройденный путь и наметить дальнейший — ребенок вырастет таким, что его трудно будет загнать в общественную колею.
Разве не стоит ради этого поохотиться?
26 февраля 1994 г.
Лучше поздно…
В молодости мы открываем новые миры в книгах, в природе, в окружающих людях. В старости мы делаем открытия в себе. И это поражает ничуть не меньше. На днях я открыл собственное призвание. Не смешно ли — к шестидесяти годам!
Всю жизнь меня преследовало чувство того, что я занимаюсь не своим делом. Ещё в институте я ощутил, что медицина — не моё, но потерянные в армии четыре года заставили отнестись к учёбе серьёзно, и я стал врачом.
