Светлана Саврасова - С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции
Утром к нам зашел Реджи поправить здоровье травяным чаем и сказал:
– Эта твоя подруга… Какое очарование! Какой такт! Какой ум светится во взгляде!
– Ну да… – говорю.
– Она не говорит по-английски, Реджи! Это ее главное достоинство! Я взял бы ее второй женой, но первая – переводчица, так что толку бы не было, ха-ха-ха, – блеснул чувством юмора Лысый Череп.
А полгода спустя мы приехали на двух машинах в наш Дворец бракосочетаний.
– Просим невесту пройти в ту дверь. Отдельно! Нет, нет, пока без свидетельницы.
Это был сигнал, но я его пропустила. Мне хотелось, чтобы как можно скорее начался свадебный банкет. Столько всего было вложено в подготовку этого мероприятия, что не могло произойти уже ничего, что бы могло ему помешать. Ну разве что какая-нибудь бюрократическая ошибка. Но в тот момент, когда свидетельницу не пустили к невесте, можно было начать что-то понимать. А впрочем, все равно уже было слишком поздно.
Мы ждем и ждем в зале. Цветы здесь, цветы там. Разодетый служащий то появляется перед дверьми с ослепительной улыбкой, говоря sorry-sorry, то исчезает. Наконец, заходит и говорит – приглашаем свидетельницу в комнату невесты. Я спускаюсь вниз; на стенах синие отблески, как в родильном отделении во время Чернобыля… В комнате двое полицейских – мужчина с автоматом и женщина с дубинкой и наручниками; Алена, судорожно сжимающая букет белых роз; и крысомордый Стив Билз из иммиграционной службы.
– Привет, Стив, как дела?
– Привет, Таня, помоги нам, пожалуйста.
– Конечно. А в чем дело?
– Мы высылаем мисс Алену в Москву самолетом, рейсом в 20.00. Мы должны найти ее сына. Спроси, пожалуйста, где он.
– Стив, но ведь у них есть разрешение от властей на заключение брака.
– Да черт с ним, с этим браком… Пусть потом женятся в Москве. У меня приказ о ее высылке из страны. Где ее сын?
Я делаю длинный доклад на тему депортации, но Стив меня прерывает:
– Где ее сын?
– Не торопись! Я обязана перевести все, что ты сказал. И вообще, я не знаю, каков мой статус? Ты берешь меня переводчицей под свою личную ответственность, несмотря на то, что я подруга задержанной? Или ты будешь искать другого переводчика, а я просто буду тебе помогать в частном порядке и без каких-либо обязательств, пока не появится этот другой переводчик?
Стив не может принять решения. Он хочет выслать двух человек самолетом в Москву через шесть часов, хочет получить похвалу от начальства, может быть, даже дополнительный день отпуска.
Я говорю Алене:
– Иди в несознанку с сыном? – Только интонация может меня выдать, поэтому я говорю вопросительными предложениями. – Валяй дурака и отвечай что хочешь, а я отфильтрую? Тут нет магнитофона, ОК?
– А где мои права человека?
Я настолько дурею от такой жуткой ахинеи, что поворачиваюсь к Стиву и спрашиваю его:
– Что?
– Что «что»? Что она сказала?
– Что делать, Стив? Вроде ее сын решил не приходить на регистрацию, потому что у него как раз экзамен в колледже, но он придет позже – на банкет.
Стив хватает висящую на ремешке радиостанцию.
Неужто он пойдет на то, чтобы отправить полицейских в колледж? Я же шепчу Алене:
– Заткнись, идиотка. Проснись же.
Мне хочется дать ей в морду. Встряхнуть. Пробраться через эти ее накрашенные глаза и оценить состояние испуганного, залитого адреналином мозга. Права человека? Кретинка. Здесь и сейчас, как везде и всегда, Германия 1938 года! Видишь этого типа из иммиграционной службы? Это гестаповец. Видишь этих вооруженных полицейских? Видишь за окном этот «черный воронок» с бешено вращающимся синим проблесковым маячком? Если не успеешь на рейс в 20.00, то попадешь в лагерь под названием «Эмиграционный центр» и останешься там безо всякой связи с окружающим миром. И, может быть, будешь там сидеть до следующего рейса в шесть утра завтрашнего дня, а может – в шесть утра через полгода, а то и через одиннадцать лет, как тот курдский беженец или другой Том Хэнкс.
Стив, конечно, понимает неадекватность моего перевода. Но найти кого-нибудь другого он не может. Тогда он решает перенести это представление в полицейский следственный изолятор, где есть магнитофоны. Там уже не пофильтруешь. Это вынуждает меня к решительным действиям. В тюрьму, так в тюрьму!
– Я поеду на машине мужа, – говорю.
– Поедешь с нами, – настаивает Стив.
Я усмехаюсь. Смотрю ему прямо в голубые фашистские глаза.
– Ты не мой муж, darling. А я вроде еще пока не задержана. Встретимся в изоляторе. Дорогу я знаю.
Выхожу из комнаты. Иду наверх к гостям. Объявляю им:
– В нарушение всех возможных прав человека Алену задержала иммиграционная служба. Езжайте все за нами в следственный изолятор. Звоните всем знакомым членам парламента, в газеты, куда только сможете. Позвоните ее сыну и спрячьте его где-нибудь, потому что только его отсутствие мешает немедленной депортации. Садитесь всей компанией в комнате ожидания и требуйте встречи с комиссаром. Скандальте!
Я говорю все это Реджи и его ближайшим друзьям, старым тори, которые до сих пор убеждены, что Индия и Австралия сильно жалеют о том, что больше не являются подданными Британской империи. Шок. Общий. У каждого свой.
Затем последовали четыре часа допроса под магнитофон. С большим трудом постепенно удалось изложить Стиву историю этого брака: информация о помолвке была опубликована в двух общенациональных газетах: в «Таймс» и «Геральд Трибьюн». Обычно за фиктивный брак беженка платит будущему мужу до тысячи фунтов, и пусть Стив подумает, мог ли 84-летний Реджи, внучатый племянник основателя Сингапура, живущий в настоящее время в одном из наиболее дорогих домов на самой дорогой улице Веймута, вот этот Реджи, который сидел за одной партой с князем Оболенским в школе Вестминстерского аббатства, кстати, бежавшим от революции почти сто лет назад, польститься на тысячу фунтов за согласие на фиктивный брак?! Постепенно рассказали Стиву и обо всей проделанной нами домашней работе по легальности этого брака: что социальная служба, курирующая мигрантов, была проинформирована о росписи неделю назад и подтвердила, что это ее не касается, что в настоящее время каждый демократично вступает в брак с кем ему угодно. И даже, что четыре дня тому назад Реджи был приглашен на беседу с руководителем этой самой социальной службы, который сказал ему: уважаемый сэр, мисс Алена попала под амнистию для нелегальных иммигрантов, поэтому если вы женитесь на ней для того, чтобы помочь ей остаться у нас, то не стоит, потому что мы и так приняли гуманитарное решение оставить ее с сыном в нашем сказочном королевстве. Ибо как раз вступила в силу амнистия для иммигранток матерей-одиночек, ожидавших рассмотрения их дела более четырех лет. Алена как раз контингент, целевая группа! Мне об этом сообщили из иммиграционной службы, хотя официальные бумаги еще не готовы.
И вот до Стива наконец дошло. На чьем-то письменном столе в его конторе лежит постановление об амнистии. А на его стол положили постановление о депортации по сигналу из ЗАГСа. Оказывается, вот так действует эта гестаповская демократия: если вы приходите в ЗАГС подавать заявление на вступление в брак, а секретарше этот брак кажется подозрительным, то после вашего ухода эта гестаповская мисс перестает улыбаться и поздравлять, хватает телефонную трубку и звонит куда полагается. И по этому сигналу приезжают полицейские с оружием, дубинками, наручниками и бесплатным билетом до Москвы или другого какого Лиссабона.
…Ну а через месяц, когда уже почти все забылось, получаю письмо из полиции, в котором говорится, что я нарушила основной долг переводчика, т. е. соблюдение нейтралитета, и стала на сторону допрашиваемого лица. И поэтому я уволена.
Я ответила, что в тот момент была не переводчиком, а свидетельницей со стороны невесты на процедуре бракосочетания и переводила частным образом. Я не заполняла формуляр AD36 и не получила ни пенса за эту, как вы утверждаете, работу, можете проверить это по своим ведомостям. А они снова – ВЫ УВОЛЕНЫ!
И вся наша улица писала письма в поддержку моей версии событий. А нас всех посылали и посылали. И уже после того, как нас послали бессчетное количество раз, молодая супружеская пара получила наконец официальное извинение от статс-секретаря «Хоум Оффиса» за допущенную его службой ошибку. Копии этого письма оказалось достаточно для моего возвращения на работу. Без единого извинения и без компенсации потерянного за полгода заработка…
Но в тот вечер, когда самолет в Москву уже улетел, а Аленин сын был спрятан у каких-то героических старых тори, мы вернулись из изолятора всей свадебной компанией к Реджи и Алене. Голодные и с увядшими букетами цветов. В тишине уселись за праздничный стол. Потом выпили. Но не увлекаясь, потому что следующим утром нужно было снова ехать во Дворец бракосочетаний оформлять брак.
