Видади Бабанлы - Когда молчит совесть
Догорел стог, и на месте его легла груда пепла. А черный дым продолжал тянуться со скотного двора. До самого утра не прекращали борьбу с огнем измученные люди. И лишь когда рассвело и наступило утро, дым поредел, растаял, едкий туман, окутавший двор, рассеялся. Но поздно, — скотина задохнулась в хлеву. Вот раздолье было в тот день собакам: пищи хоть отбавляй!
Через два дня после пожара вернулся домой Мургуз Султан-оглы. Жена встретила его горькими причитаниями.
— Наши дети обречены на голод! — вопила она. — Где взять для них молока и сыра? Лишили нас хлеба насущного…
И без того смуглое лицо Мургуза потемнело от гнева. Он пришел на пожарище и долго стоял возле груды пепла. В глазах его, как отблески минувшего пожара, то и дело вспыхивали яростные огоньки. Вернувшись в дом, он молча ходил по комнате, засунув руки в карманы галифе. Наконец немного успокоившись, решительно произнес:
— Это дело вражеской руки. Чуют бандиты, что пришел их последний час, и кусаются перед смертью…
Он замолчал, размышляя о чем-то, потом улыбнулся и обратился к жене ласково и успокаивающе:
— Что поделаешь, Месма, нет борьбы без жертв. Не тревожься, наши дети не останутся голодными. Уничтожим врагов и заживем на славу. Не мучай себя, все образуется…
Наутро Мургуз оседлал коня и уже собрался было в путь, но Месма обеими руками ухватилась за стремена и заголосила.
— Не уезжай! — обливалась она слезами. — Пожалей детей своих, Мургуз! Молю тебя, не уезжай! Тяжко на сердце у меня, камнем давит мою грудь. Не к добру это! Если ночью враг сожжет дом, мы даже крикнуть не успеем, никто не услышит, никто не придет на помощь! Не уезжай сегодня!
Но Мургуз ответил жене спокойно и твердо:
— Не надо бояться, Месма, враги наглы, но трусливы. Не пойдут они на такое преступление. Не до нас им сейчас. Им бы свою шкуру спасти…
Конь нетерпеливо бил копытом, фыркал, и не успел Мургуз отпустить поводья, как тот рванулся и полетел стрелой. Мгновенье — и всадник скрылся из глаз рыдающей Месмы.
Не прошло и недели после пожара, как на семью Мургуза обрушилась новая беда.
* * *В селе, где жила семья Мургуза, была школа-пятилетка. Окончив ее, старший брат Сохраба перешел учиться в соседнее село. Уходил он из дома утром, возвращался на закате. Однажды, как всегда, он отправился в школу. Наступил вечер, а мальчика все не было. Не вернулся он и к ночи. Месма не сомкнула глаз, плакала, прислушиваясь к каждому шороху. Все тихо, и вдруг на рассвете собака с отчаянным лаем кинулась со двора.
Но вот лай стих, и собака жалобно завизжала и умолкла.
Месма поначалу обрадовалась: наверное, сын вернулся! Она быстро встала с постели, подошла к двери и уже протянула руку, чтобы открыть ее, как вдруг, точно какая-то невидимая сила остановила ее, сердце отчаянно заколотилось. Обессиленная, она прислонилась к стене.
Во дворе раздался звонкий стук лошадиных подков. Может, приехал Мургуз? А вдруг он встретил сына и привез домой? Осмелев, Месма снова потянулась к засову, но в эту минуту во дворе раздался повелительный окрик:
— Эй, хозяин, выходи!
Голос был незнакомый, и Месма задрожала от страха. Сквозь грубый смех Месма различила слова:
— Выходите, хозяева, я привез вам гостинец!
Возле самой двери с грохотом упало что-то тяжелое. Где-то в ночи, удаляясь, мерно стучали копыта. Собака молчала, словно ее и не была во дворе.
«Что за гостинец? Кто этот поздний гость? Почему молчит собака?» — в страхе спрашивала себя Месма. Сжавшись в комочек, стояла она возле двери, не находя сил ни открыть ее, ни вернуться к постели.
Сохраб не спал, его разбудил незнакомый голос. Мальчик лежал под одеялом без кровинки в лице и с трудом переводил дыхание. Холодный ужас охватил все его существо. Широко раскрытыми глазами глядел он на мать, замершую у двери. Сколько так прошло времени, он не помнил. Наконец Месма, с трудом повернув к сыну лицо, чуть слышным голосом позвала к себе и велела открыть дверь.
От страха еле передвигая ноги, Сохраб добрался до двери и поднял засов, показавшийся ему пудовым. Светало. В соседних дворах появлялись люди, пастухи гнали в стадо скотину. Опираясь на плечо Сохраба, Месма переступила порог:
— Сын мой! — отчаянно вскрикнула она и без чувств повалилась на землю.
Сохраб ничего не понимал. Только казалось ему, что сердце вот-вот разорвется на части. Мать бездыханная распласталась на земле. «Что случилось? Почему она так напугалась?» — думал он, не замечая окровавленного мешка, валявшегося у самых Дверей. Из мешка торчала полусогнутая человеческая рука.
— Мама… — прошептал он, склонившись над матерью.
Месма лежала посреди двора. Она упала на очаг, волосы рассыпались, смешались с золой, и, если бы не судорожное подергивание плеч и слабые стоны, изредка вырывавшиеся из груди, ее можно было принять за мертвую.
Сохраб хотел закричать, позвать на помощь, но язык не слушался, голоса не было. Он беспомощно открывал рот, глотал воздух, пока наконец какие-то невнятные звуки не вылетели из его горла. Он снова позвал мать, но она не откликнулась. И тогда он заревел отчаянно, неистово, призывая на помощь соседей.
Прибежали люди, перенесли Месму в дом. Женщины уложили ее на кровать, стали приводить в чувство. Прошло очень много времени, пока она наконец открыла глаза. А мужчины тем временем развязали мешок. Страшный «гостинец»! В мешке лежало тело старшего брата, изрубленное на куски.
Сохрабу не показали убитого. За Мургузом послали гонца. Он приехал только к вечеру…
Двор был заполнен людьми. Толпа расступилась, пропуская отца. Мургуз подошел к сыну и опустился перед ним на колени. Дрожащими руками хотел он развязать новый палас, в который бережно завернули убитого, но соседи помешали ему. Мургуз не проронил ни слова. Беспомощно, полными слез глазами взглянул он на людей, спрашивая, почему не позволяют проститься с сыном. Тяжелое молчание было ему ответом. Мургуз закрыл лицо руками. Два горьких всхлипа вырвались из его груди, дыхание было учащенным и хриплым, могучие плечи мелко вздрагивали — Мургузу не хватало воздуха.
Узнав, что приехал муж, Месма как обезумевшая выбежала из дому и, расталкивая родных и соседей, бросилась к нему. Всем телом повисла она на нем, как ястреб, жаждущий крови.
— Верни мне мое дитя! — вопила она, тряся Мургуза за плечи. — Верни, слышишь! Из-за тебя погубили его!
Пена выступила на ее губах, глаза закатились, она без чувств рухнула на землю, корчась в судорогах. Отчаянный материнский вопль словно послужил сигналом, и безмолвный до этого двор огласился женскими причитаниями и рыданиями…
Сохраб, прижавшись к отцу, беззвучно плакал. Кто-то из стариков сказал громко:
— Уведите ребенка, ему нечего тут делать!
Какая-то старая женщина взяла его за руку и, вытирая фартуком мокрые от слез щеки мальчика, приговаривала:
— Не плачь, стать мне твоей жертвой! Не вернуть слезами твоего брата. Пойдем, я накормлю тебя, ты ведь голодный…
Сохраб и вправду ничего не ел со вчерашнего вечера. Он был очень голоден и потому послушно шел за незнакомой женщиной куда-то далеко, на противоположный край села.
Когда он возвратился домой, плач и причитания прекратились. Соседи, понурив головы, разбрелись по двору. Стоя группами в три-четыре человека, они негромко перешептывались о чем-то, совещались. Мургуз Султан-оглы, засунув руки в карманы галифе, молча шагал по двору своей обычной твердой походкой. Порой он останавливался, отдавая распоряжения. Потом, словно измеряя шагами двор, продолжал ходить взад и вперед. Решительный шаг, суровое спокойное лицо, гордое и красивое. Казалось, не над его головой разразилась беда, не сын, изрубленный на куски вражеской рукой, лежит во дворе.
Сохраб горестными испуганными глазами неотступно следил за отцом. Султан-оглы заметил сына, кивком головы подозвал к себе и, нагнувшись, поцеловал в лоб, обнял за шею. Выпрямившись, он взял мальчика за руку и стал вместе с ним ходить по двору, как бы говоря окружающим: «Взбесившиеся хищники отняли у меня старшего сына, но младший со мной!..»
Убитого хоронили торжественно. Взрослые мужчины провожали его в последний путь. Султан-оглы запретил причитать над покойником. Месму на кладбище не пустили. Детей и женщин тоже.
По обычаю соседи несколько дней не покидали дом Султана-оглы. На седьмые сутки он устроил поминки, а утром погрузил на арбу пожитки, усадил жену и сына и отвез их в соседнее село к дальним родственникам. Хотел быть уверенным в их безопасности. А сам уехал добивать врага.
Борьба оказалась тяжелой и долгой. Страшась за Сохраба, Мургуз при первой же возможности отправил его в Баку, учиться.
Почти четыре года неустанно, день и ночь вел вместе с другими коммунистами Мургуз Султан-оглы жестокую борьбу с кулацкими националистическими бандами. Наконец врага уничтожили, как любил выражаться Мургуз, «с корнем». Но и после победы не наступило для Мургуза спокойной жизни. В селе начали организовывать колхоз, и Мургуз Султан-оглы с новой энергией ринулся в бой…
