Жозе Сарамаго - Книга имен

Сеньор Жозе только успел улечься в постель, как раздался стук в дверь, и это явно был не сердобольный сослуживец, всерьез воспринявший христианское правило навещать страждущих и заключенных, потому что до обеденного перерыва было еще далеко, а добрые дела творятся только в неслужебное время. Входите, откликнулся он, не заперто, дверь открылась, и на пороге появился тот заместитель, которому давеча болящий поведал о своей болезни: Шеф поручил мне справиться, принимаете ли вы какое-нибудь лекарство, пока доктор не пришел. Нет, сеньор, не принимаю, у меня дома нет ничего подходящего. В таком случае возьмите вот эти таблетки. Очень вам благодарен, вы позволите, чтобы мне не вставать, я потом с вами рассчитаюсь, скажите, сколько я вам должен. Это был приказ шефа, а шефа не спрашивают, сколько ему должны и чем обязаны. Да-да, конечно, извините. И хорошо бы принять одну прямо сейчас, и зам, не дожидаясь ответа, шагнул в комнату. Нуда, разумеется, большое вам спасибо, вы очень добры, и не мог же сеньор Жозе пресечь его путь словами: Стой, ни с места, прохода нет, это частная собственность, и не мог прежде всего потому, что так с начальством не разговаривают, а во-вторых, ни в изустных преданиях, ни в писаных анналах Архива не осталось свидетельств о том, чтобы какой-нибудь шеф-хранитель когда-либо беспокоился о здоровье одного из своих младших делопроизводителей до такой степени, что присылал ему гонца с таблетками. Зам и сам был несколько смущен подобной новацией, по собственному почину он бы никогда на это не пошел, но во всяком случае, сбитый с толку, но не с пути, двигался уверенно, словно был превосходно осведомлен, куда пришел, и знал все углы в этом доме, а именно так и обстояло дело, ибо до градостроительных метаморфоз он и сам жил точно в таком же. Первое, что бросилось ему в глаза, было огромное влажное пятно на полу: Что это, спросил он, протечка, и сеньор Жозе, поборов искушение ответить утвердительно, чтобы не пришлось пускаться в дальнейшие объяснения, предпочел все же сообщить о некоей собственной небрежности, потому что не хватало только, чтобы вскоре явился сюда водопроводчик, который потом представит по начальству доклад о том, что краны и трубы, несмотря на весьма преклонный возраст, находятся в полной исправности, а потому и не могут быть ответственны за появление этого сырого пятна. Зам меж тем уже приближался с облаткой и стаканом воды, и миссия брата милосердия несколько даже смягчила столь присущую чертам его властного лица суровость, тотчас, впрочем, закаменевших сызнова благодаря тому, что можно было бы определить как смесь возмущения с недоумением, когда, приблизившись к одру, он заметил на прикроватном столике ученические формуляры неизвестной девочки. Сеньор Жозе уловил перемену в тот самый миг, как она возникла, и, если бы стоял, почувствовал бы, что земля уходит из-под ног. Мозг моментально отдал приказ мускулам той руки, что находилась ближе к столику: Живо убери это, дура, но тут же, с той же стремительностью, отменяя первоначальный импульс, удержав руку и тем самым как бы признавая, что сию минуту была допущена глупость, послал вослед ему другой: Ради бога, закрой как-нибудь. И потому с проворством, совершенно неожиданным для человека, пребывающего в глубоком упадке физических и нравственных сил, что, как всем известно, есть первейшее следствие гриппа, сеньор Жозе приподнялся в кровати, словно подаваясь навстречу милосердию зама, протянул руку сперва за таблеткой, которую сунул в рот, а потом — за водой, призванной облегчить прохождение ее по иссушенной страданием гортани, а одновременно, воспользовавшись тем, что матрас находился вровень со столиком, поставил на формуляры локоть другой руки, предплечье же и открытую ладонь властно двинул вперед, как бы преграждая путь заму и говоря ему: Стой где стоишь. Значение имела только наклеенная в уголку фотокарточка, служащая главным отличием школьного формуляра от свидетельств о рождении и прочих житейских событий, и не хватало нам только в Главном Архиве получать ежегодно фотографии всех, кто там зарегистрирован, да какое там ежегодно — ежемесячно, еженедельно, ежедневно или даже ежечасно, и, о Боже мой, как время летит, и сколько же понадобится лишней работы, и какое множество новых младших делопроизводителей придется принять на службу, ежеминутно, ежесекундно, а клей, подумать только, а расходы на ножницы, а дополнительные заботы по верному подбору кадров, призванные исключить мечтателей, которые будут бесконечно пялиться на фотографии, витая в облаках и предаваясь идиотическим грезам. На лице зама появилось выражение, какое обретало оно в самые скверные дни, когда на всех столах громоздились кипы бумаг, а шеф вызывал его к себе и интересовался, вполне ли тот уверен, что справляется со своими обязанностями. Благодаря фотокарточке он и не сомневался, что формуляры, лежащие в изголовье у его подчиненного, не из Главного Архива, но поспешность, с которой сеньор Жозе прикрыл их, продолжая, однако, делать вид, что сделал это случайно или по рассеянности, показалась заму подозрительной. Насторожило уже и влажное пятно на полу, а теперь еще и эти формуляры неизвестного образца, с приклеенными в углу фотографиями какой-то, как успел он заметить, девочки. Пересчитать формуляры, лежащие стопкой, он не мог, но по толщине ее понял — не меньше десяти. Как странно, десять формуляров с фотографиями, что им тут делать, думал зам в недоумении, которое усилилось бы безмерно, знай он, что все они выписаны на одно лицо, и лицо это, миловидное и грустное, принадлежит, судя по снимкам, приклеенным к двум последним формулярам, совсем уже взрослой девушке. Оставив упаковку таблеток на ночном столике, он удалился. А выходя, оглянулся и увидел, что локоть его подчиненного по-прежнему опирается на стопку бумаг. Надо будет шефу доложить, сказал он себе. Едва лишь притворилась за ним дверь, сеньор Жозе быстрым движением, словно опасаясь быть застигнутым с поличным, сунул их под матрас. И некому в этот миг было сказать ему, что уже поздно, сам же он думать об этом не хотел.

Сказано было: грипп, дня три постельного режима. Некоторое время назад сеньор Жозе на подгибающихся ногах, со звоном в ушах, поднялся с кровати и пошел открывать: Простите, доктор, что заставил вас ждать на улице, сами видите, каково это одному жить, и врач пробурчал, входя: До чего же погода мерзкая, закрыл зонтик, с которого бежала вода, поставил его в угол у двери и, когда сеньор Жозе, стуча зубами, снова залез в постель, спросил: Ну, на что жалуемся, и, не дожидаясь ответа, добавил: Грипп. Посчитал пульс, велел открыть рот, несколько раз проворно ткнул стетоскопом в грудь и спину и повторил: Грипп, и еще скажите спасибо, что грипп, а не пневмония, дня три постельного режима, а дальше посмотрим. Он только присел к столу, чтобы выписать рецепт, когда дверь, что вела прямо в Архив, открылась и появился шеф собственной персоной. Добрый день, доктор. Отвратительный день, сеньор хранитель, добрый он был бы, сиди я сейчас в тепле своего кабинета, а не разгуливай по улицам в такую погоду. Как поживает наш пациент, осведомился хранитель, и врач ответил: К счастью, всего лишь грипп, я велел полежать в постели. Но сейчас это был не всего лишь грипп. Укрытый до кончика носа, сеньор Жозе дрожал, как в лихорадке, дрожал так, что ходуном ходила железная кровать, на которой был распростерт, но озноб этот, который принято называть потрясающим, объяснялся не тем, что вновь начался жар, но леденящим страхом и глубочайшей растерянностью: Шеф здесь, у меня, проносилось в голове у больного, меж тем как шеф спросил: Ну, как себя чувствуете. Благодарю вас, немного получше. Принимали лекарство, которое я вам прислал. Конечно. Был эффект. Еще бы. Ну, теперь эти больше не принимайте, а принимайте те, что доктор прописал. Разумеется. Если только это не одно и то же, дайте-ка взглянуть, ну да, так и есть, ах, еще и уколы, ну, я об этом позабочусь. Сеньор Жозе не мог поверить, что человек, сложивший и бережно спрятавший в карман рецепты, это и есть его начальник, главный хранитель Архива, шеф, который, насколько он знал, а знание это досталось ему нелегко и стоило дорого, никогда бы не повел себя таким образом, нипочем не явился бы лично справиться о его самочувствии, а само предположение, что он сам, собственной персоной займется приобретением медикаментов для захворавшего младшего делопроизводителя, выглядело бы совершеннейшим абсурдом. Нужна будет сестра делать уколы, промолвил, припомнив, доктор, склонный оставить эту проблему на усмотрение того, кто расположен и способен ее решить, и, уж разумеется, не этого гриппующего бедолаги, осунувшегося и обросшего сероватой щетиной, лежащего в разоре и неуюте своего бедного жилища, где на деревянном полу виднеется мокрое пятно, совершенно явно появившееся от неисправности канализации, о, сколько печальных житейских историй мог бы поведать доктор, не сковывай его обязанность хранить профессиональную тайну. А вот на улицу выходить в подобном состоянии я вам категорически запрещаю, прибавил он. Не беспокойтесь, доктор, сказал шеф, я позабочусь и об этом, позвоню нашему архивному фельдшеру, он купит лекарство и будет приходить делать уколы. Редкий вы начальник, сказал на это врач. Сеньор Жозе слабо кивнул, и это был максимум того, что он мог бы сделать, ибо он, наделенный исполнительностью и послушанием, парадоксальным образом внушавшими ему гордость, не был ни угодлив, ни подобострастен и никогда бы не выдавил из себя какой-нибудь льстивой глупости вроде: Побольше бы таких шефов Главных Архивов, или: Нет на свете вам подобного, или: Таких людей больше не встретишь, вас в бронзе отлили, а изложницу разбили, или: Ради него я, при моих-то головокружениях, лезу на любую верхотуру. И сеньора Жозе томит сейчас другая тревога, гнетет иная печаль, он мечтает, чтобы начальник удалился тотчас же, чтобы ушел первым, раньше врача, и трепещет при мысли, что может остаться с ним наедине и под прицелом роковых вопросов: Что же все же это за пятно такое, или: А что за формуляры лежали на вашем столике в изголовье, Откуда вы их принесли, Где взяли, Чья это фотография. И всем видом своим, выражающим нестерпимое страдание, как бы говорит: Дайте хоть помереть спокойно, и, закрыв глаза, тотчас в испуге снова открывает их, когда: Что ж, надо идти, сказал врач, станет хуже — дайте знать, но я полагаю, оснований для беспокойства нет, это явно не пневмония, и: Буду вас держать в курсе дела, доктор, говорил шеф, пока провожал доктора к дверям. Сеньор Жозе, услышав, как хлопнула дверь, снова закрыл глаза, подумал: Что же теперь будет. Звук твердых шагов хранителя слышался все ближе, но вот они стихли у кровати. Сейчас он наверняка смотрит на меня, думал сеньор Жозе и не знал, что делать — притвориться ли спящим, сделать вид, что медленно погружается в сон, как это свойственно больным, утомленным от посещений, но подрагиванием век уже выдал свое притворство, и можно было, конечно, попытаться изобразить слабый страдальческий стон из разряда тех, что душу рвут, но все же обыкновенный грипп не причиняет таких уж мучений, и обманешь им разве что какую-нибудь балду, балду стоеросовую, но уж никак не хранителя, назубок и как свои пять пальцев ведающего тайны царств видимых и незримых, их ведающего, а также ими. Открыл глаза и — вот он, хранитель, стоит в двух шагах от кровати, лицо его непроницаемо, а взгляд устремлен на него, на сеньора Жозе, которому в голову пришла спасительная мысль — надо поблагодарить Главный Архив за хлопоты, пространно и красноречиво изъявить признательность, и тогда, может быть, удастся избежать вопросов, — но в тот самый миг, когда он уже открывал рот, готовясь произнести вышеупомянутое: Не знаю, право, как вас благодарить, — шеф повернулся спиной, бросив только: Лечитесь, и в единственном этом словечке прозвучали разом и снисходительная участливость, и непререкаемая властность, и только лучшим из лучших начальникам удается так гармонично, без малейшего зазора свести воедино столь противоположные чувства, а за то подчиненные их и чтят. Сеньор Жозе попытался хотя бы ответить: Большое вам спасибо, однако шеф уже вышел, деликатно, как и полагается в доме, где лежит больной, притворив за собой дверь. У сеньора Жозе болит голова, но это сущие пустяки по сравнению с тем, какая буря чувств бушует в душе. Сеньор Жозе пребывает в таком смятении, что первым его побуждением, едва лишь закрылась пресловутая дверь, было запустить руку под матрас и проверить, на месте ли еще формуляры. Дальнейшие действия еще сильнее оскорбляли здравый смысл, ибо он поднялся с кровати и на два оборота запер дверь, ведущую в Архив, чем в полной мере уподобился человеку, который навешивает замки да щеколды после того, как жилище уже ограблено. Улечься снова в постель было четвертым по счету деянием, третье же состояло в том, что он обернулся, подумав: А что, если шеф вздумает вернуться, не благоразумней ли, чтобы избежать подозрений, оставить дверь лишь на защелке. Положительно, к сеньору Жозе в полной мере применимо речение насчет клина, выходящего неизменно и вне зависимости от того, как ты кинешь.