Александр Снегирев - Как мы бомбили Америку
— Он украл у меня курицу! — вопила беззубая тётка в чепце, тыча пальцем в патлатого бедолагу, схваченного солдатами в красных британских мундирах.
— Он вор! — заходилась тётка.
— Вор!!! — ревела толпа зевак в шортах и кроссовках.
— Вздёрнуть вора! — крикнул мужичок, одетый в бархатный камзол с манжетами.
— Вздёрнуть!!! — подхватила толпа.
Солдаты потащили беднягу к эшафоту.
Мы шли мимо, но решили остановиться и досмотреть до конца.
Тем временем вора загнали на эшафот, подталкивая штыками. Палач завязал ему глаза. Рядом копошился священник.
— Этот человек осуждается законом города Вильямсбург на смерть! — зачитывал приговор толстяк в треуголке. Он, видимо, исполнял роль шерифа или кого-то от власти.
Туристы с фотоаппаратами наизготовку напирали. У самых нетерпеливых заранее полыхнули вспышки. Солдатам пришлось сдерживать натиск толпы, держа ружья наперевес. Спустя века казнь не утратила привлекательности.
— Пощадите! — вдруг завопил осуждённый и, пихнув священника, попытался бежать. Толпа заулюлюкала, дружно сомкнувшись. Лишать себя зрелища народ не хотел. Палач грубо скрутил бедолагу, пригнув его к полу, и заломил руки. Преступник стих…
Я вспомнил Рязань и наш последний военный городок перед назначением отца в Москву. У мамы была коричневая курица Свинушка. Я любил искать в ящике с сеном тёплые яйца и таскать пушистую Свинушку на руках. На девятое мая её решили зарубить. Срочно потребовался суп, да и переезд в Москву был на носу… Мне велели не смотреть, но я подглядел. Отец прижал кудахтающую Свинушку к деревянному, выщербленному бруску и отрубил ей голову топором. Курица какое-то время бегала без головы по траве. Мама стояла в светлом платье в голубой цветочек, опустив глаза.
Свинушку ощипали и опалили, чтобы избавиться от оставшихся перьев. Внутри у неё обнаружилось множество зарождающихся яиц в разных стадиях. Одно было совсем большое, с мягкой скорлупой, другие мельче. Они напоминали кисть жёлтых виноградин…
Священник перекрестил вора и сошёл с эшафота. Заиграла барабанная дробь. Мы встали на цыпочки.
— Именем Бога и Короля!!! — завопил толстяк в треуголке. На шею вора накинули петлю.
Барабанная дробь стихла. В полной тишине под преступником раскрылся люк, и он затрепыхался в петле. Толпа взорвалась аплодисментами и рёвом.
Перекладина опустилась и актёр исчез в люке целиком, а через секунду выбежал из-за эшафота и глубоко поклонился зрителям. Остальные участники представления тоже кланялись.
— Неплохо, — сказал Юкка. — У нас бы тоже можно было стрельцов на Красной площади вешать или юнкерам яйца отрезать.
— Да, нам есть что показать, а мы стыдимся, — посетовал я. — Не ценим свою историю.
В тот день мы купили в сувенирном магазине пару открыток со сценой повешенья и отослали домой. Пусть родные порадуются.
Комната триста семь
Однажды утром мы обнаружили, что в комнате триста семь поселилась колоритная парочка: седоусый громила-байкер и фигуристая мадам слегка за сорок. Её грудь нас сразила. Сиськи так и распирали майку, словно каменные формы сталинских работниц. Увидев эту грудь, мы потеряли покой.
На следующий день была предпринята вылазка. Когда байкер с подругой укатил в город, мы пролезли в их комнату. Постель была разбросана, на полу валялось соблазнительное дамское бельё. Я зарылся носом в подушки.
— О, мама мия! Что за баба!
Юкка сел с краю, задумчиво вертя в руках её стринги.
— Что за баба! — подвывал я.
Юкка поднёс трусы к лицу и глубоко вдохнул. Я придвинулся и тоже вдохнул. На полу стояла целая банка смазки для анального секса. Мы схватили эту банку, открыли, забрались пальцами в густую массу. Так и сидели, забыв обо всём, перемазавшись смазкой и нюхая чёрные стринги. Что за баба! Если бы вы только её видели!
— Алекс! Джей! Где вы?! — донеслись со двора крики Олимпии. Морок отступил.
Олимпии мы наврали, что возникли проблемы с пылесосом. Наведя, наконец, порядок в комнате триста семь, мы захлопнули дверь.
— Волшебная комната, — подытожил Юкка, обычно чуждый романтики.
Вывоз мусора
Работа превратилась в рутину. По утрам мы уже без всякого восторга катили хаускиперскую тележку с чистым бельём, моющими средствами и рулонами туалетной бумаги. Мы стали подолгу молчать.
Завтраки из помойки тоже потеряли очарование риска и новизны. Мы уже без сердечного трепета ощупывали пакеты, лежащие в липких мусорных баках. Мы стали профессионалами, таможенниками помоек. На ощупь мы могли определить, имеется ли в пакете достойная жратва. Мы выуживали просроченные пончики, подмоченный хлеб и запивали напитками, оставленными в номерах. Обычно это был слабый алкоголь. Лишь однажды меня посетило забытое чувство удивления. Это случилось, когда я достал из жёлтой урны на углу второго корпуса булочку с маслом, всполошив целую стаю ос, слетевшихся на прокисший джем. Сжевав булочку, я решил запить ее коктейлем со смирновкой, который оставила парочка из 307-й. Я взял бутылку, сбил крышку об угол своей тележки и жадно приложился к горлышку. Вкус был немного странный. Не самого коктейля, а горлышка, к которому я прильнул губами. Я отнял бутылку ото рта и присмотрелся. К горлышку прилип тёмный завиток лобкового волоса.
— Смотри Юк, я пью из фаллоимитатора! — радостно вскрикнул я.
— Не понял? — Юкка вышел из номера на свет.
— Этой бутылкой сисястая мастурбировала! Смотри, волос! — я показал Юкке завиток.
— Круто! Дай хлебнуть!
— Сначала я.
Глоток.
— Наверное, байкер её не удовлетворяет…
Глоток.
— Куда ему.
Мы тяжело вздохнули. Вскоре бутылка опустела, и эмоции угасли. Требовалась новая встряска. Небо услышало наши молитвы и послало ангела в виде Лаки.
— Водить умеете? — спросил хозяин.
— Ещё бы! У меня даже права есть! — похвастал я, демонстрируя купленные накануне отъезда в Америку права. Машины у меня не было, а права я завёл. «Пригодятся», — думал я и не ошибся. Лаки указал на старый пикап марки «плимут».
— Объезжаете на нём территорию, грузите мусорные баки, везёте к контейнеру за углом и вытряхиваете. Ясно?
— Ясно.
Лаки выдал ключи и отправился в офис.
Мы с Юккой были на седьмом небе. Нам выпало счастье покататься на мусорном пикапчике. Об этом можно было только мечтать.
Коричневый тарантанс не имел стёкол, сиденья шатались, педали проваливались, передвигался он скачками. Пустяки! Я раскочегарил мотор в два счёта, и рыдван с визгом рванул вперёд.
Мы принялись колесить кругами вдоль корпусов мотеля, забрасывая в кузов мусорные баки. На крутом повороте я, не рассчитав скорости, почти поставил «плимут» на боковые колёса. Чудом мы не перевернулись. Только парочка баков с грохотом покатилась по асфальту, просыпая бутылки, банки из-под пива и апельсиновые шкурки.
— Сань, успокойся, — попросил Юк.
Из окон выглянули несколько туристов.
— Я понял, что я хочу! — радостно крикнул я. — Я хочу тачку! Я буду копить на тачку! — окрылённый обретением смысла тяжёлой работы, я выскочил из кабины и слёту собрал рассыпанный мусор. Крупные детали собрал, а мелочь всякую, огрызки там, чайные пакетики оставил. Не ползать же было весь день на карачках.
— Остался последний бак на горе, и дальше едем к контейнеру, — скомандовал Юкка, когда я плюхнулся на сиденье.
— Есть! — отрапортовал я и вдавил газ. От управления пикапом я получал невероятное наслаждение. У меня появилась цель в жизни.
Объехав бассейн, в котором плескался выводок пухлых чернокожих детей, пришпоренный мною, тарантас рванул в гору. Не тут-то было. Горка была невысокая, но крутая. Да ещё асфальт был мокрый — Кис, как назло, только что его помыл из шланга. Не знаю, так это или нет, но я по сей день уверен, что это был его злой умысел. Кис отомстил за моральное поражение при рассказе про питьё моющих средств. Впрочем, это причины, а пора переходить к следствиям. Тем более, что лысые покрышки «плимута» прокручивались на месте и пикап застрял на горке, словно альпинист на скале.
Рёв мотора и визг колёс привлекли внимание публики. Из «Вестминстера» вышла пара официанток и сам Лаки показался из комнаты, называемой офисом.
— Всё в порядке, Алекс?! — крикнул Лаки.
— Конечно! — ответил я и скроил уверенное лицо. Я даже пошарил рукой под рулём, будто тяну какой-то рычаг. И вообще, на горе я не застрял, а остановился специально, чтобы проверить ходовые качества «плимута». Тут вышла Мишель.
Она смотрела на меня своими серыми глазами. На губах играла улыбка.
Не желая позорить родину и мужскую честь перед Мишель, Лаки и всей Америкой, я вдавил газ так сильно, как только мог, и сам весь подался вперед.
