Ален Роб-Грийе - Ластики

– Она имела в виду, что тот, другой, еще с ним разберется: разбитые горшки – это про машину и все остальное!

– Ну и дела!

Уоллес сидит у окна, в направлении движения; место рядом с ним свободно. Эти два голоса – женские голоса с простонародными интонациями – раздаются с сидений позади него.

– Он ушел, а она ему крикнула: «Всего хорошего!»

– А он встретил того?

– Пока неизвестно. Как бы там ни было, если они встретятся, ужас что будет!

– Ну и дела…

– Надеюсь, завтра все выяснится.

Такое впечатление, что развязка этой истории не затрагивает интересы ни той, ни другой. Те, о ком идет речь, им не друзья и не родные. Более того, чувствуется, что жизнь обеих женщин надежно защищена от подобных неприятностей, но люди из народа любят обсуждать скандальные происшествия со знаменитыми преступниками и коронованными особами. А может быть, это просто пересказ романа с продолжением из какой-нибудь газеты.

Проделав долгий извилистый путь у подножия суровых зданий, трамвай въезжает в центральные кварталы города, как уже успел заметить Уоллес, не лишенные приятности. Он узнает Берлинскую улицу, ведущую к префектуре. И оборачивается к кондуктору, который обещал предупредить его, когда нужно сходить.

Первое, что он видит перед собой, это ярко-красный рекламный указатель – огромная стрелка, а под ней надпись:

Получится так, что он делает крюк по дороге в клинику; но ведь тут всего два шага, и он сворачивает в указанном направлении. Свернув еще раз – по указанию еще одного рекламного панно, – он оказывается перед магазином, который открыли совсем недавно: об этом свидетельствуют его ультрасовременное оформление и забота о рекламе. Странно видеть такой роскошный и большой магазин на тихой улочке, малолюдной, несмотря на близость к оживленным магистралям. Фасад магазина, явно обновленный, отделан пластиком и алюминием; левая витрина оформлена как обычно – ручки, бумага для писем, школьные тетради, – а правая, очевидно, должна привлекать внимание зевак: на ней выставлен «художник», рисующий пейзаж «с натуры». Манекен, одетый в перепачканную краской блузу, с пышной «богемной» бородой, за которой не видно лица, трудится у мольберта; слегка откинувшись назад, чтобы можно было охватить взглядом и рисунок, и натуру, он наносит последний штрих на пейзаж, нарисованный тонко очинённым карандашом, – по-видимому, копию картины какого-нибудь знаменитого мастера. На холме среди кипарисов возвышаются развалины древнегреческого храма; на первом плане разбросаны обломки колонн; далеко, в низине, раскинулся целый город, с триумфальными арками и дворцами – несмотря на удаленность и скученность построек, все они прорисованы с необычайно тщательностью. Но перед художником, вместо вида Древней Греции, стоит огромная фотография какого-то перекрестка в современном городе. Высокое качество фотографии и удачное расположение придают панораме необычайное сходство с реальностью, тем более поразительное, что она перечеркивает рисунок, призванный ее воспроизвести.

И вдруг Уоллес узнает место, изображенное на фотографии: маленький домик, окруженный высокими домами, решетчатая ограда, живая изгородь – это особняк на углу улицы Землемеров. Без всякого сомнения.

Уоллес входит в магазин.

– Какая оригинальная у вас витрина! – говорит он.

– Занятная, правда?

От восторга у молодой женщины вырывается короткий гортанный смешок.

– Правда, – соглашается Уоллес, – очень любопытно.

– Узнаете пейзаж? Это развалины древних Фив.

– Да, а фотография вообще замечательная. Вы не находите?

– Верно. Очень хорошая фотография.

Судя по выражению ее лица, она не находит в этой фотографии ничего особенного. Но Уоллесу хотелось бы узнать о ней побольше.

– Не просто хорошая, – говорит он. – Видно, что это работа большого мастера.

– Да, конечно. Я дала ее увеличить в лабораторию, где есть специальное оборудование.

– Надо было еще, чтобы снимок получился предельно четким.

– Да, наверное.

Она уже смотрит на него профессиональным взглядом, приветливым и вопрошающим: «Что вы желаете?»

– Мне нужен ластик, – говорит Уоллес.

– Прекрасно. Какой именно ластик?

В этом-то все и дело, и Уоллес очередной раз начинает описывать то, что ему нужно: мягкий, легкий, рассыпчатый ластик, который от давления не деформируется, а крошится; ластик, который легко разрезается на куски, а срез у него блестящий и гладкий, как перламутровая раковина. Несколько месяцев назад он видел такой ластик у одного друга, но друг не сказал, где его купил. Он думал, что эти ластики легко достать, но с тех пор так и нашел ничего похожего. Это был желтоватый кубик со стороной два-три сантиметра, с чуть закругленными – возможно, от длительного употребления – уголками. Марка изготовителя, отпечатанная на одной из граней, стерлась до того, что ее уже нельзя было разобрать: остались только две средние буквы – «ди»; но там должны были быть еще как минимум две в начале и две в конце.

Молодая женщина пытается дополнить эту надпись, но у нее ничего не получается. И тогда она показывает ему все ластики, какие есть в магазине, – ассортимент у нее действительно очень хороший, – и с жаром расхваливает их достоинства. Однако все они либо слишком мягкие, либо чересчур твердые: ластики «хлебный мякиш», податливые, как глина, или жесткие, сероватые, царапающие бумагу, – пригодные лишь на то, чтобы стирать чернильные кляксы. А еще обычные карандашные ластики, более или менее вытянутые прямоугольники из более или менее белой резины.

Уоллес не решается вновь перевести разговор на важную для него тему: у нее может возникнуть впечатление, что он зашел в магазин с единственной целью – получить какие-то сведения об этой фотографии и не желает потратиться даже на маленький ластик, вместо этого заставляя ее перевернуть весь магазин вверх дном в поисках несуществующего предмета с вымышленной маркой, название которой так трудно вспомнить целиком – и понятно почему! Стало бы ясно, что его ухищрения шиты белыми нитками, ведь, назвав две средние буквы, он не давал своей жертве возможности усомниться в существовании такой марки.

Придется опять купить какой-нибудь ластик, совершенно лишний, поскольку это будет явно не тот, который он ищет, а никакой другой – даже похожий – ему не нужен, нужен только этот.

– Я беру вот этот, – говорит он, – может быть, он мне подойдет.

– Вот увидите, это очень хороший ластик. Все наши покупатели очень ими довольны.

Дальнейшие объяснения не понадобятся. Теперь надо вновь перевести разговор на… Но комедия продолжается в таком темпе, что времени на размышление почти не остается: «Сколько с меня?» – из бумажника вынимается банкнота, сдача звякает о мраморный прилавок… Развалины древних Фив… Уоллес спрашивает:

– Вы продаете репродукции гравюр?

– Нет, пока что я торгую только открытками. (Она показывает на два вертящихся стенда.) Если хотите, можете взглянуть: тут есть несколько картин из музея, а остальное – виды города и окрестностей. Если вам это интересно, многие виды снимала я сама. Вот смотрите, я заказала открытку со снимком, о котором мы сейчас говорили.

Она достает глянцевую открытку и протягивает ему. Да, это та самая фотография, которую увеличили и выставили в витрине. На открытке видны еще каменный бордюр набережной на первом плане и поручни у входа на маленький разводной мост. Уоллес разыгрывает восхищение:

– Очень красивый особняк, правда?

– Бог ты мой, ну конечно, раз вам так хочется, – отвечает она, смеясь.

И он уходит, унося с собой почтовую открытку – нельзя было не взять ее после того, как он расхваливал этот снимок, – и маленький ластик; теперь он на дне кармана вместе с тем, который куплен сегодня утром, такой же бесполезный.

Уоллес спешит: скоро полдень. Он еще успеет поговорить с доктором Жюаром до обеда. Сейчас ему надо свернуть налево, чтобы попасть на Коринфскую улицу; но ближайший переулок упирается в какую-то поперечную улицу, так он рискует заблудиться. Лучше дойти до ближайшего перекрестка. После посещения клиники он пойдет искать почтовую контору в дальнем конце улицы Жанека; это недалеко, можно добраться пешком. Теперь главное – узнать, который час.

Посреди улицы как раз стоит полицейский, очевидно, регулирующий движение напротив школы (иначе нельзя объяснить его присутствие на этом не слишком оживленном перекрестке). Уоллес возвращается на несколько шагов назад и подходит к полицейскому. Тот отдает ему честь.