Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
— Конечно, участвует, — сказал старик. — Иначе откуда бы он о нем знал?
— Я имею в виду, что он связан с Бредфордом, — сказал Эл. — С тем типом, с которым ты собираешься вести переговоры через Хармана.
— Если бы между ними не было связи, — сказал старик, — то как бы Харман об этом знал? — Он разволновался. — В этом же все дело! Я знаю, что они связаны; вот в чем все дело!
— Я имею в виду финансовую связь, — сказал Эл. — Этот торговый центр в финансовом отношении принадлежит ему.
— Значит, он и в самом деле в него верит, — сказал старик. — Если намерен вкладывать в него собственные деньги. Это доказывает, что он считает его надежным. Он предоставляет мне возможность сделать хорошее вложение — в предприятие, в которое вкладывает сам. Конечно, так оно и есть, а вот вы ничего не знаете. Держитесь от этого подальше… — Он замахал руками и на Эла Миллера, и на Лидию. — Да, бабью и желторотым лучше держаться от этого подальше! Предоставьте это мне. Как я скажу, так и будет!
Теперь никто из них не улыбался, глядя на него; исчезла язвительная ухмылка Эла, и безжизненная застывшая греческая улыбка Лидии тоже пропала. Выглядел Эл теперь подавленным. Он скреб по полу ботинком и ощупывал край своей куртки, затем начал то застегивать, то расстегивать на ней «молнию». Старику показалось, что Лидия начала отступать. Лицо ее ничего не выражало. Она вроде как не могла больше совладать с ситуацией; это для нее было чересчур. И, видя это, он ощутил триумф, ощутил вкус победы.
— Послушайте, — сказал он. — Никто из вас даже не видел этого места. Так что вы можете о нем знать? Вы когда–нибудь ездили в округ Марин? — Они не отвечали. — Только я там был, — сказал он. — Вы говорите о том, чего никогда не видели. — Повернувшись к Лидии, он крикнул: — А ты и мистера Хармана никогда не видела, так что вообще ничего не знаешь!
Они смотрели на него, ничего не отвечая. Поле боя оставалось за ним.
— Ты бы лучше поехал да посмотрел, — сказал старик Элу. — Поезжай туда и посмотри.
— К черту, — сказал Эл. — Не желаю я этого видеть. Я просто даю тебе совет. Мой совет.
— Разумеется, — сказал старик. — Просто совет. А смотреть ты не хочешь, потому что знаешь, что если все увидишь, то признаешь, что был не прав. — Он был так возбужден, что дыхание со свистом вырывалось у него из легких; он их уделал, обоих сразу. — Я занимался бизнесом долгое время, гораздо дольше, чем ты. А ты просто бездельник. Только и умеешь, что штаны просиживать. Знаешь, чем ты занимаешься? Ты… — Он прервался.
— Я продаю подержанные машины, — деревянным голосом сказал Эл.
— Неграм, — добавил старик.
Эл смолчал.
— И это все, на что ты способен в жизни, — сказал старик.
— Я задумал еще пару дел, — сказал Эл.
— Но ты, по крайней мере, не выжил из ума, — со смехом сказал старик. — Не правда ли?
Эл глянул на него и тут же отвел глаза.
— Как я, — сказал старик.
Эл пожал плечами.
— Можешь приехать и навестить меня, когда я буду сидеть там наверху, — сказал старик. — В моей новенькой автомастерской, с механиками. Где все будет с иголочки.
— Хорошо, — сказал Эл.
У него уже не было сил. Не оставалось никакого желания спорить.
Лидия выскользнула из комнаты. Вероятно, вернулась на кухню или в свою спальню; так или иначе, но ее не было. Они остались наедине.
— Смоталась на семинар, — сказал старик.
— Что? — пробормотал Эл.
— На занятия.
— Что ж, я, пожалуй, пойду, — сказал Эл.
— Увидимся, — сказал старик.
Сунув руки в карманы, Эл прошел в прихожую и к входной двери.
— Не унывай! — крикнул вслед ему старик. — Взбодрись.
— Конечно, — сказал Эл, оборачиваясь. — Удачи.
— И тебе того же, — сказал старик.
Эл открыл дверь. Он помедлил, начал было что–то говорить, но потом закрыл дверь за собой. Вскоре старик услышал, что входную дверь снова открыли, украдкой. Вышла вслед за ним, сказал он себе. И при этом радостно рассмеялся. Сидя в банном халате на кушетке, он смеялся, думая о том, как Лидия и Эл втайне совещаются снаружи, на крыльце, пытаясь что–нибудь придумать. Найти какой–нибудь способ его остановить.
Открывая дверцу своей машины, Эл Миллер услышал позади себя чей–то голос. Лидия Фергессон поспешно спустилась с крыльца и прошла по тротуару.
— Послушайте, мистер Миллер, — сказала она. — Задержитесь на минутку, мне надо с вами поговорить.
Он уселся за руль и стал ждать.
— Я полагаюсь на вас, — сказала она, не сводя с него черных глаз.
— Черт, — сказал он. — Я ничего не могу поделать. — Он чувствовал злость и опустошенность. — Управляйтесь с этим сами.
— Он бы мне никогда ничего не рассказал, — сказала она. — Он не сказал мне ни слова, только о том, что упал; он пошел бы и отдал все деньги этому мошеннику, не обмолвившись ни словом, и оставил бы меня ни с чем. Вот как он ко мне относится.
Эл захлопнул дверцу, завел двигатель и поехал прочь.
Какого черта я сюда приезжал? — спросил он себя. Почему не мог остаться дома?
Оба они психи, сказал он себе.
Как мне из этого выпутаться? У меня и собственных забот хватает. Со своими пусть разбираются сами, у меня нет времени. Я и собственных–то проблем не могу решить, даже с ними не могу разобраться, а они ведь такие простые. Все, что мне надо, это найти новое место для «Распродажи машин Эла».
А потом откуда–то из глубины явилась другая мысль; он ничего о ней не знал, но тем не менее она в нем присутствовала. Надеюсь, его все–таки облапошат, думал он. Надеюсь, Харман отберет у него все, что у него есть. Это как раз то, чего он заслуживает, чего заслуживают они оба — и он, и эта его психованная гречанка–жена.
Мне следовало бы найти способ обчистить его самому. Вот именно, это как раз то, что надо.
Он проработал с Джимом Фергессоном много лет, и, конечно, если кто и заслуживает получить его деньги, то это он, Эл Миллер, а не какой–то преуспевающий клиент, который разъезжает на «Кадиллаке» и знает старика лишь как типа, который смазывает его машины. Я знаю его лучше, чем кто–либо, сказал Эл себе; я — его лучший друг. Почему же все отойдет Харману, а не мне?
Но если я попытаюсь обчистить старика, подумал он, то где–нибудь напортачу и угожу в тюрьму. Не стоит даже и пробовать; я не смогу ни провести старика, ни шантажировать Хармана. У меня просто нет такого таланта.
Почему мне не дано быть таким же, как он? — спросил он себя. Я — неудачник, а Крис Харман — таков, каким следовало бы мне быть; у него есть все, чего нет у меня.
Но, задумался он, как становятся таким, как Харман?
Легкого способа не существовало. Проезжая по улицам, Эл Миллер рассматривал все возможные пути; пытался понять, как человек вроде него может стать человеком вроде Криса Хармана. Это для него было совершенной тайной. Головоломкой.
Неудивительно, что все смотрят на меня свысока, подумал он.
Вот что я сделаю, решил он, — пойду к Харману в дом и, когда он подойдет к двери, скажу ему, что хочу на него работать. Что хочу быть продавцом грязных пластинок. Вот что я ему скажу. Он сможет для меня что–нибудь подыскать; если не это, то что–нибудь другое. Я могу чинить прессы для пластинок. Или работать у него дома, с его машинами; у него теперь нет механика. Могу посвятить все свое время его «Кадиллаку» и «Мерседесу–Бенц», полируя и смазывая их и выравнивая передние колеса. Что мне следует сделать, думал он, так это проявить настоящее честолюбие и придумать нечто выдающееся; я, например, мог бы сказать ему, что умею исцелять больные машины или больные прессы для пластинок. Наложением рук. Или с помощью пения. Придумать что–то такое, что по–настоящему привлечет его внимание. Разве не так поступали великие американцы в прошлом? У всех у них было чутье. Когда им было, скажем, девятнадцать, они заявлялись в офис к Эндрю Карнеги на минутку и говорили, что никогда не экономили бечевку или что требуют двадцать пять долларов за час своего времени. И это срабатывало.
Мне надо придумать именно такое, сказал он. Надо думать, пока мне в голову не придет по–настоящему потрясающая новая идея, которая его разберет. Если не дотяну, то я обречен; буду продолжать, как сейчас, и никогда не добьюсь ничего большего.
Это мой шанс пробиться и сделаться кем–то.
От этого, думал он, зависит вся моя жизнь, все мое будущее. Справлюсь ли? Должен. Да, я должен, ради Джули, ради себя; в сущности, ради своей семьи. Мне нельзя больше ждать, нельзя и дальше плыть вот так, по течению. Возможность сама стучится в двери — в виде этого парня, Криса Хармана; если я не отзовусь, то другого шанса уже не будет. Так оно всегда происходит.
А потом ему в голову пришло кое–что еще. Похоже, я свихнулся, подумал он. Все эти тамошние дела, этот спор со стариком — вот из–за чего я спятил. Я не в своем уме.
