Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010
Андрей Жуков сказал, что этот способ разбирают в Литинституте. Сейчас, дескать, это модно, новация такая.
Сторож Володька дежурил в мою смену.
— Фу! Кошмарный сон приснился!
— Какой?
— Бой под Ляояном. Русско-японская война 1905 года. Я — самурай, иду в атаку на наших. Ну и ну… — Он тяжело дышал и хлопал глазами — искренне и глубоко переживал измену родине во сне. Отдышавшись, пошел искать выпивку по гаражу.
Прочитал повесть Бориса Житкова «Черные паруса» — о том, как в XVII веке казак попал в плен к туркам и скитался на галерах. Забавно, но не более. Для детей.
Поражает смелость автора браться за такие сюжеты. Когда я писал «Летающий водопроводчик», ходил в библиотеку Ломоносова и лопатил литературу по Древнему Риму. Искал описание быта римлян: на чем ели, на чем спали, как умывались, были ли комары по вечерам и т. п. И еще: искал, были ли стекла в окнах. Так и не нашел. Пришлось умолчать об этом — у меня Кошкин просто подходит к окну и смотрит во двор, где двое юношей фехтуют деревянными мечами.
25 сентября 1986 г. Дома.
Прочитал повесть Андрея Столярова «Альбом идиота». Неплохо по технике. Зачем написано, не понял. О чем и сказал Столярову в телефонном разговоре. Не прямо в лоб: зачем, дескать, ты всё это набуровил, но суть моих сомнений он уловил. Андрей сказал, что я плохо знаю современную фантастику, и вообще, он никогда не объясняет сути написанного. Это его принцип. «Если человек не понимает, значит, не понимает».
— Наверное, я не дорос до таких произведений, — признался я.
— Возможно, — сказал Столяров.
27 сентября 1986 г., час ночи. Дежурю в гараже.
Сидим трендим — я, сторож Володя, водитель Зенков, который поссорился с женой и решил ночевать в своей машине, и водитель «технички» Коля Третьяков. Пьем чай с отваром чаги, покуриваем, обсуждаем возможные футбольные дела.
Коля Третьяков частенько ходит на стадион и возится с пацанами — нечто вроде тренера на общественных началах. Подбивает меня и Зенкова устроить товарищеский матч с пожарной частью еще этой осенью. Я могу стоять на воротах — стоял в детстве, стоял в юности, стоял в институте за факультет. Выше не поднимался. А в детстве мечтал стать вратарем республики, изучал книгу «Игра вратаря» и заставлял сестер кидать у меня из-за спины мяч в прислоненный к дубу теннисный стол, чтобы ловить его с отскока и развивать, таким образом, реакцию.
— Я пожарников знаю, — говорит Зенков. — Кувалды еще те.
— Форму достанем, — обещает Третьяков. — Бутсы, трусы, футболки…
И начинает перечислять, кого можно взять в команду: Петьку Ильина, Сашку Сидорского, Вовку Шлямара…
— Шлямар — бывший мент! — предостерегает сторож Володя. — Продаст!
Третьяков машет рукой — не лезь! — и продолжает загибать пальцы. Набирается из гаража человек пятнадцать.
— Погода не та, — сомневаюсь я насчет матча этой осенью. — Может следующим летом?
Звонит телефон, и я принимаю SOS от водителя «камаза». Все замолкают. Стоит в Полянах на тракторном дворе с неисправным рулевым управлением. Просит позвонить домой и прислать завтра «техничку» — сегодня уже ничего не сделаешь. Я даю трубку Третьякову, и они обсуждают совместные планы. Записываю в журнал время звонка и причину невозврата в парк. Володя бежит запирать ворота — отбой, можно подремать. Уходит Третьяков, написав сменщику обстоятельную записку, что и куда нужно завтра отвезти из запчастей. Звоню водителю домой, объясняю ситуацию. Не волнуйтесь, дескать, бывает.
— Я и не волнуюсь, — холодно отвечает жена. — Передайте ему только, чтобы он справку мне завтра предъявил.
— Какую?
— Он знает, какую. Иначе домой не пущу.
— Девушка…
Отбой.
Зенков неожиданно начинает рассказывать.
Работал он фотографом в зеленогорском «Доме быта». Только пришел на работу — звонят из милиции: пришлите фотографа в вытрезвитель. Приходит. Проверили документы, заводят в кабинет начальника — на столе чемодан. Открывают — полный денег.
— Фотографируйте! И будете понятым.
Сфотографировал, расписался в протоколе. Восемнадцать тысяч! Приводят мужика в трусах и майке, проспавшегося. Он с какого-то северного маяка, приехал отдыхать в дом отдыха «Чародейка».
— Ваши деньги?
— Мои.
— Откуда?
— Вы меня отпустите на почту, так мне к обеду еще столько вышлют.
Милицию впервые за двадцать лет увидел, даже обрадовался. Позвонили куда-то, отпустили. Зенков помог ему купить ящик вина, и тот пришел опохмелять товарищей по несчастью.
— Надо, надо мужиков опохмелить…
Сел с ящиком вина в кустах рядом с вытрезвителем и угощал выходящих, пока милиция не прогнала.
— Хотели снова забрать, но поняли, что это бессмысленно — ему всё нипочем, хоть каждый день забирай. Попросили только уйти со своим ящиком подальше.
28 сентября 1986 г. Зеленогорск.
Сегодня узнал, что умер Коля Жильцов. Остановилось сердце. Вышел из автобуса в нескольких остановках от дома, позвонил из автомата жене, сказал, что неважно себя чувствует, хочет пройтись пешком, и упал на газон. Прохожие приняли его за пьяного…
Последнее время Колю мотало, всё у него было плохо — дома, на работе, в университете, поджимали денежные долги… Не пил несколько лет — «гвоздь забил и шляпку откусил», как он сам говорил. Но недавно развязал…
Он единственный, кто писал смешно из известных мне непрофессиональных сатириков-юмористов. Только вставал на ноги как писатель. Я затащил его в семинар Б. Стругацкого — он написал фантасмагорический рассказ о женщине, которая умерла и сама организовывала свои похороны, мы вели часовые беседы по телефону, читали друг другу рукописи…
Я перекапывал грядки после картошки и вдруг стал мысленно разговаривать с Колей — так, словно он стоял рядом: по-дружески корил за пьянку и разболтанность и советовал быстрее взять ситуацию под контроль. И вот к сумеркам, не докопав грядки, сходил на вокзал и позвонил Ольге. От нее и узнал.
И вспомнилось, как Коля восторженно рассказывал мне о дочке-двухлетке: «Димка, ты представляешь, у нее точно такая же голубенькая жилка около носа, как у меня! В том же самом месте!»
И не позвонит уже Коля: «Димка! Как дела! Ну, что нового? Пишешь, гад?»
2 октября 1986 г. Зеленогорск.
Дочитал «Накануне» Тургенева. Слабая вещь при богатой стилистике. Зачем она сейчас нужна? И раньше, зачем? Ради последней фразы: «Будут ли у нас люди?» Современная критика раздолбала бы такой роман в пух и прах, случись он в наши дни.
Прочитал повесть М. Дудина «Где наша не пропадала» — об обороне полуострова Ханко и блокаде. Бесчувственная вещь. Много трагических и интересных фактов, но написано без чувств.
Сегодня весь день солнце. Золотые клены, небо голубое. Везу домой арбуз.
3 ноября 1986 г. Дома.
В Доме писателя после семинара фантастики Бориса Стругацкого зашли со Столяровым в туалет. Стоим у писсуаров, продолжаем беседу. Я говорю:
— Есть три степени свободы: свобода «от», свобода «для» и свобода «во имя»…
— Есть еще свобода ради свободы… — смотрит в потолок Столяров.
Заходит Борис Стругацкий:
— Это кто тут о свободе рассуждает?
— Это мы, Борис Натанович…
Мэтр пристроился рядом:
— Самое подходящее место выбрали…
5 ноября 1986 г. Гараж.
На дежурстве нас трое: я, новый сторож Иван Ермилов и его собачонка Чернышка, помесь лайки и фокстерьера. Карты выпали так, что теперь мне дежурить с Иваном.
Ваня пытается читать мой журнал «Нева» с повестью братьев Стругацких «Хромая судьба», клюет носом, просыпается, пялит глаза, но страницы так и не переворачивает. Чернышка, худая развеселая собаченция, лежит на стуле и, высунув язык, дышит так, словно пробежала сто километров.
Ворота закрыты, но спать рано. Точнее, жалко ложиться спать. Что во сне делать? Только сны смотреть, если приснятся.
Я в очередном творческом кризисе, не знаю за что взяться. Халтурить не хочется, а тему, которая легла бы на сердце, не выбрать.
Много начатых и брошенных вещей, а товарной продукции нет. И трудно стало с формой, с языком. Я заметил: пока не найду интонацию, нет текста, нет слов, нет движения сюжета, ничего нет. Могу целый день бродить как неприкаянный и искать интонацию. Нашлась, зазвучала внутри — и слова полетели сами. Откуда берется интонация? Наверное, она рождается на уровне подсознания, когда срослись понимание материала и любовь к нему. Как песня или мотив, которые приходят неожиданно, но далеко не случайно.
Вчера мне сообщили, что повесть «Мы строим дом» прошла комиссию при Союзе писателей и я — участник семинара молодых писателей Северо-Запада. Молодой писатель в 37 лет! Смех… Долго я раскачивался в своей бурной жизни к писательскому ремеслу. Долго. Хотя печататься в журналах и газетах начал в 23 года. Это, наверное, и помешало. Увидел, что могу, и расслабился. А сейчас приходится догонять.
