Эдуард Лимонов - Моя политическая биография
Собирались у метро «Баррикадная». У меня, как у актёра, постепенно выработались сценические предрассудки, страхи, вера в приметы. Я боялся только одного: слабой явки личного состава. Несколько раз я видел панический сон: прихожу к метро, а там никого нет: пусто! Я в ужасе просыпался. У Баррикадной 3 октября я издали увидел наши флаги. Достаточное ядро ребят стояло в некотором оцепенении в окружении анпиловских народных типажей (у него там были завсегдатаи: усатый матрос с гармошкой, три бабки-фронтовички, поющие «Три танкиста», и прочий фольклор). Я подошёл с охранником Лёшкой Разуковым — это были первые дни его службы у меня, он заступил 23 сентября. Мы пришли с Арбата пешком. В глубине неорганизованного войска союзников я стал строить наши ряды. Первыми вывел ребят с нашим штандартом «Национал-большевистская партия». Далее поставил пятерых с транспарантом «Не забудем, не простим!». Равномерно распределил флаги. В матюгальник много раз повторил, чтобы шли, держа дистанцию, шеренгами. Чтобы смотрели в затылок идущему впереди… Потом эти построения стали обычными действиями, повторяемыми на каждом шествии, но тогда анпиловцы смотрели на нас разинув рты. Тактика «кричалок» тоже родилась, если не ошибаюсь, именно на трёхлетии октябрьских событий. Дело в том, что «Трудовая Россия» обычно проводила свои шествия под тарахтящую из репродуктора старенького УАЗика с колокольчиками-динамиками на крыше советскую музыку. Время от времени музыку останавливали, и тогда ораторствовал Виктор Иванович или его помощник, обычно в пластмассовой шахтёрской каске на голове — Худяков, «Юра». «Трудовая Россия» имела в арсенале всего несколько лозунгов: «Банду Ельцина под суд!» Потом появился более современный лозунг: «Товарищ, смелее, гони Бориса в шею!» Кричали эти лозунги не часто, обычно шли колыхающимся морем, гудя.
Национал-большевики применили новую тактику: кричали всё шествие. Тексты кричалок стали составлять заранее. Все кричалки иерархически подразделялись на основополагающие, программные: («Россия — всё, остальное — ничто!», «Ре-во-люция!», «Хороший буржуй — мёртвый буржуй!», «Завершим реформы так: Сталин, Берия, Гулаг!», «Капитализм — дерьмо!») и сиюминутные, посвященные теме, по которой проводилась акция. К сиюминутным относились сочинённые для митинга у латвийского посольства: «Наши МИГи сядут в Риге!», «За наших стариков — уши отрежем!» или рожденный у стен казахского посольства: «Отберём у Нурсултана русский север Казахстана!» На нас даже союзники поначалу смотрели неодобрительно — чего кричите! Но скоро поняли преимущество возмутительно шумной колонны перед смурной и сонной, покорно плывущей под хрипящие остатки советской музыки на истерзанной кассете. И робко стали кричать свои «кричалки».
3 октября я не остался в окрестностях Белого Дома на ночь. Ребята остались дежурить. Ночью к их костру много раз подходил Анпилов, садился, долго разговаривал. Полагаю, они его покорили. У многих языки были подвешены очень неплохо. У Цветкова, у Макса Суркова. Дугин был в тот вечер с нами. Всё было «отлично, отлично», — последнее «отлично» — из дугинского жаргона, его любимое.
De facto, наше сотрудничество с Анпиловым, таким образом, началось на год раньше официального подписания соглашения между нами осенью 1997 года. Сотрудничество это, в основном совместные публичные мероприятия, многому научило национал-большевиков. До нашего романа с «Трудовой Россией» мы не знали толком, как правильно оформить уведомление о проведении митинга, куда его отнести, когда. Мы понятия не имели о маршрутах, о совещаниях с властями и ментами в мэрии перед мероприятиями — обо всей канительной бюрократии уличной политической жизни. Мы учились у анпиловцев, а они учились у нас (правда, наш пример не во всем годился им, встречался всегда в штыки, и если адаптировались наши методы, то поздно).
В деле проведения шествий и митингов или пикетов есть множество каверзных мелочей. Их нужно знать. Вплоть до такой чепухи, что в уведомление следует внести марку и номер автомобиля, на котором будут ехать ваши динамики. Если вовремя не проверить матюгальники и не заменить батарейки, то ваша акция никем не будет услышана и так далее. Всему этому, так же как и спорам с московскими управами, ментами, префектами о маршрутах, мы научились у «Трудовой России». Там было немало отличных людей. Неказистых с виду, пожилых, но добрых душой, яростных, отзывчивых. Одна «баба Оля» чего стоит! Когда летом 1998-го на Горбатом мосту сидели шахтёры, баба Оля кормила их — носила им в ведре гречневую кашу. Газеты, не утруждая себя доказательствами, называли анпиловцев «люмпенами», но на самом деле это были москвичи, и даже не совсем уж такие простые и рабочие, как хотелось бы Виктору Ивановичу. Это были москвичи, ошалевшие от внезапного наступления нового мира, зловещего и преступного. Взамен того мира, в котором они прожили большую часть своей жизни. Ошаление. Такой у них часто и был вид. Одетые в простую, неказистую одежду, с корявыми, помятыми жизнью лицами. Лосьонов по бедности они не употребляли, многим жизнь наделала рваных морщин и поубавила волос. К тому же идти на целый день на улицу (а многие приезжали из Подмосковья) — нужна сумка, обуться нужно в разношенные ботинки или кеды, одежду выбираешь поудобнее, да ту, которую не жалко, — вдруг потасовка или упадёшь. Анпиловцы всегда выглядели как бедные провинциалы, это не парад из тысяч немцовых и хакамад, это — народные массы. Остались самые смелые или самые отчаявшиеся. После октября 1993 года народ напугали так, что «массовые выступления трудящихся» (как это называли в советское время) прекратились. Собрать от двух до пяти тысяч человек было большой удачей. Анпилов втайне мечтал о 20 тысячах, с которыми он мог бы прорваться в Кремль. Я уже вспоминал мою с ним беседу в автомобиле (он был за рулём), когда я спросил его: не кажется ли ему, что мы могли взять власть 23 февраля 92 года и 17 марта 92 года, а также 9 мая 93 года, в те дни под знамёна оппозиции собралось до 500 тысяч человек. Он сказал что да, его мучают воспоминания об этом могуществе. Мы согласились с тем, что не имели нужного опыта, и потому только он не призвал массы на штурм Кремля. Спустя четыре года Анпилов мечтал о двадцати тысячах. Сейчас, я полагаю, он мечтает о пяти.
С 1995 года, когда закончился очередной виток дружбы Виктора Ивановича с Геннадием Андреевичем, в большие праздники оппозиционных митингов в Москве бывало три или четыре. КПРФ и присоединившиеся к ним профсоюзы собирались вместе и шли по своему маршруту и обычно проводили свой митинг на Лубянке или на Театральной площади. Анпилов, Терехов и мы — национал-большевики собирались на Октябрьской, шли по Дмитровке, на Болотную площадь, оттуда через мост выходили к Кремлю со стороны Васильевского спуска и там проводили митинг. Был ещё один маршрут: шли от Пушкинской вниз по Тверской, а проводили митинг у памятника Жукову, рядом с Кремлём. Совсем уж малочисленные группы коммунистов, партии-секты под руководством Пригарина и Крючкова держались особняком и от нас, и от Зюганова. Они часто шли по следам или зюгановцев или нашего шествия. Но с временным промежутком, всякий раз уговаривая власть сократить этот промежуток, в надежде отколоть от нас людей.
Между тем обстановку в стране можно было охарактеризовать как застойно-реакционную. Причём КПРФ, отказавшись от смелой борьбы с режимом, адаптировав тактику подставления бумажных протестов в колёса власти, объективно эту власть поощряла. Вялая хмурая реакция надела пока ещё не тесный намордник на страну, но уже намордник, а КПРФ больше боролась с нами — радикалами и «провокаторами», чем с ленивым удавом власти, каждый сезон заглатывающим ещё несколько кусков нашей свободы. Своим бездействием самая крупная оппозиционная партия в стране создала благоприятный климат для консолидации сторонников существующей власти. КПРФ не нападала, ещё и вопила, если кто-то другой пытался кусать власть. КПРФ помогла чиновникам победить демократов, вытеснить демократов из всех ключевых позиций. Ельцин высосал демократию как большую жирную муху. Господин Гусинский и господин Малашенко и господа из либеральных СМИ помогли господину Ельцину победить на выборах в 1996 году, несмотря на то что Ельцин физически не способен был руководить государством. Вот какой был расклад.
И всё-таки людей ещё выходило на улицы много. Больше всех могли вывести профсоюзы. Однажды они собрали на Васильевском спуске до 70 тысяч человек. И не знали, что с ними делать. Вечером несколько сотен «национал-большевиков, — как сообщил тележурналист Лобков, — камнями и бутылками атаковали милицию».
Летом 1996-го (если не летом, то весной — точно) я уговорил Д.Жвания взять на себя тяжкий труд руководства национал-большевистской организацией в Питере. Случилось это после получения мной нескольких тревожных сигналов от национал-большевиков Петербурга, своего рода SOS, пущенных ими ко мне. У них не было руководителя, и здоровые силы партии просто вымирали, а больные разлагались. Я вызвал Жвания в Москву, он приехал в кожаной куртке, длинноволосый, волосы длинные и прямые, — похожий на перса и на образ латиноамериканского революционера, каких показывают в добротных фильмах. Ему было 27 лет, и он отлично разбирался в теоретических и практических вопросах революции. Он работал с нами давно, но в партию вступать медлил, предпочитая сохранять свою «Рабочую борьбу» и даже выпускать листок. Я сказал ему: «Дима, у меня мало людей с вашим опытом и вашим уровнем революционного развития. Вы знаете, что перспективы вашей «Рабочей борьбы» равны кулю, потому фактически вы — член партии и работаете на нас. Вы знаете обстановку в Питерской организации. Она нездоровая. Ветераны партии рассказывают малолеткам об избирательной кампании Дугина и умершей легенде Курёхине и пьют водку, приходят новые люди, смотрят на это безобразие и долго не задерживаются. У меня, кроме вас, никого нет. Вы должны поднять организацию. Возьмите её хотя бы ненадолго, пока не отыщется лидер».