Сибирский папа - Терентьева Наталия
– А сейчас не чувствуешь?
Папа усмехнулся:
– Наоборот. Я полностью доволен своей жизнью. Я, кстати, художникам помогаю. Нахожу талантливых и помогаю. Посмотришь у меня дома картины, можем съездить к одному самородку, хочешь? Очень интересный человек. Познакомишься с ним, поговоришь. Да?
Я неуверенно кивнула, кляня себя. Куда девалась моя обычная смелость? Я словно не в своей тарелке, не могу быть собой обычной. А какая я обычная? Я с Геной – одна, с Кащеем – другая, с мамой и папой, скорее всего, – третья.
Отец улыбнулся, погладил меня по плечу, которое не болело.
– А еще у меня есть ты! Так на меня похожа. Гораздо больше, чем на Валю. Не вижу в тебе матери. В первый момент показалось – взглянула так знакомо, с вызовом… Но больше ничего нет общего. Смелая, разве что. А внешне – как будто ты только моя дочь.
Я не нашлась, что ответить на этот сомнительный комплимент, промолчала, чувствуя, что как-то предаю этим маму, но на самом деле просто не знала, что сказать. И еще я не знала, что я так похожа на него. Вот откуда у меня большие серые глаза, откуда мои брови светлой щеточкой, и ровный нос, и подбородок с ямочкой… Вообще я похожа на Вадика, все ведь всегда это говорят, те, кто не знает, что он мне неродной… Какое неприятное слово. Как мой родной и любимый папа может быть мне неродным? А этот незнакомый и чужой – родным… Русское слово «родной» – такое глубокое, многозначное.
А если серьезно, чем я могу быть похожа на папу, на Вадика то есть? Мимикой? Похожесть – это относительное понятие. Кто на кого из родственников или, скажем, из животных похож… Вот Кащей похож то на вкрадчивого лиса, то на опасного змея, то на уличного кота-бродяжку, ободранного, очень злого и осторожного, а то на домашнего Ваську-гуляку – чаще всего именно на него. Трется-трется возле ног, а потом, глядь, а его и след простыл. Придет через пару-тройку дней голодный, нагулявшийся, пройдет, не спрашивая разрешения, на свой диван… Мысли мои скатились на Кащея, и я отвлеклась.
– Не слушаешь меня? – спросил отец как будто без обиды.
– Отвлеклась, извините, – кивнула я.
– Невозможно, чтобы ты продолжала называть меня на «вы».
– Выскакивает, не привыкла пока.
– Привыкай. Послушай, Маша… – Он протянул руку и погладил меня по щеке. – Всё так сложно, и я даже не знаю, что можно тебе рассказать, ведь я не знаю, что рассказала тебе мать.
– Ничего.
– Ничего?
Я кивнула.
– Лучше бы она сама рассказала.
– Почему? Ты сделал что-то очень плохое?
– Я? – искренне удивился отец. – Я нет. Просто то, что произошло… Это было так невероятно, особенно если учитывать, каким еще ребенком Валя была…
В зал вышел Вартан, который уже несколько раз выглядывал из открытой кухни, где работали два молодых повара, а он им что-то говорил, энергично жестикулируя. При желании посетители могли видеть, как готовятся блюда. Оттого что плита была в зале, он был наполнен такими сильными ароматами, что я была уверена – они останутся и в волосах, и на одежде.
– Как долма? Нравится? – спросил Вартан, неспешно подходя к нам и улыбаясь во весь рот.
Почему-то мне казалось, что именно сегодня ему совсем не хотелось улыбаться, может быть, я это всё придумала, из-за своего настроя и всей непривычной для меня обстановки. Пока Сергеев разговаривал с Вартаном, я быстро написала ответ папе, который уже несколько раз звонил, раз десять писал «Как ты?» А ведь мог бы и забыть про меня, в Москве обо мне такой заботы обычно нет. Но я редко уезжаю из дома, а так далеко – вообще первый раз.
«Всё нормально!» – написала я ему.
«Маша, в Яндекс-новостях написано, что активисты вашей экологической конференции подрались с местными националистами. Это правда? И какие там националисты?»
«Русские! – ответила я. – За Ррру-усь-матушку! Против всех остальных и здравого смысла».
«Значит, правда. А почему ты не отвечаешь по телефону?»
Я с сомнением взглянула на Сергеева, встала и отошла в сторонку, к окну. Два плохо выглядящих человека, договаривавшиеся о чем-то за столом, напряженно посмотрели в мою сторону. Значит, о таком договариваются… специально пришли к Вартану. Сюда, видно, лишних людей не пускают. Совсем случайные не зайдут – уж очень обшарпанный фасад у заведения. А еда вкусная. И внутри темно, но уютно, как в доме у какого-нибудь горского князя в шестнадцатом веке.
Я быстро позвонила папе.
– Пап, всё хорошо.
– Ты где сейчас? – встревожено спросил папа, как будто мог меня видеть, волнуясь и ревнуя одновременно. – Почему так тихо говоришь? Ты была в кутузке? Тебя побили? Кадры такие в Интернете… Тебя водой поливали? Ты что молчишь?
– А на какой вопрос отвечать?
– На все! Маняша!.. Говорил же я Вале, что не надо тебя отпускать…
– Папа, я… – Я взглянула на отца, который радостно махал мне рукой из-за стола и стал приподниматься. Зачем? Чтобы послушать, о чем и с кем я говорю? Нет, оказывается, в зал входил еще кто-то, такой толстый, что ему открыли дополнительную створку двери. Да-да, так бывает. К этому толстому бежал, кланяясь, Вартан. И к нему шел отец, протягивая руку. Значит, кто-то очень важный.
– Маша!.. Да что происходит!.. – теребил меня папа.
– Папа, мы стоим в очереди в столовую, я голодная, плохо слышно, не обижайся.
– Да? Включи-ка видеорежим! – нашелся он.
Я понимаю, когда не доверяют девочкам, которые ходят с ночевкой на дни рождения, приходят домой поддатые, курят, обжимаются с парнями и ставят свои фотографии в Инстаграм в закрытые аккаунты, а родители подписываются к ним через какие-нибудь поддельные странички и с ужасом видят, как их маленькие любимые детки их бессовестно обманывают… А почему не доверять мне?
– Я включу, но ты меня унижаешь недоверием, – твердо сказала я, думая о том, что ведь я тоже сейчас его обманываю. Но… не в том смысле. Может, сказать правду? Он же знает о второй цели моего приезда. – Папа. Я просто в… гм… общепите, да.
– Где, не понял?
– В армянском кафе! Но не с ребятами, а с тем человеком. Ты доволен? Я была в кутузке, меня выпустили. Еще я была у врача, мне повредили плечо, но не сломали. Сейчас всё хорошо, я ем долму.
– Почему ты со мной так разговариваешь? – убитым голосом спросил папа. – Потому что тебе плохо? Как мне на всё это реагировать?
– Нет, мне не плохо. Мне сложно. Мне нужно, чтобы ты мне доверял.
– Я из новостей узнаю, что у тебя неприятности, Маняша, пожалуйста… приезжай поскорей домой. Мы с Валей уже извелись, ты не берешь трубку, эти новости… она выпила столько корвалола, что уснула на стуле… потом ее тошнило… Она говорит, что мы выплеснули с водой ребенка… Что мы с наукой потеряли тебя…
– Родители!.. Ну что мне с вами делать!.. С какой водой!.. Причем тут… Я люблю вас, передай маме, что у меня всё хорошо, и я скоро приеду.
– Послезавтра? – уточнил папа. – Ты ведь приедешь послезавтра?
– Ну да, – удивилась я. – Конечно…
Потом я долго вспоминала этот папин вопрос. Почему он так настойчиво и тревожно уточнял? Как он мог что-то знать наперед? Как вообще можно знать о том, что будет, чего еще нет? Но мы же иногда знаем – не точно, смутно, но знаем. Тревожимся, переживаем, видим сны… К нам приходят какие-то сигналы из будущего? Как? Время имеет обратное направление? Для мыслей? Потому что мысли – это волны? Материя имеет волновую природу, это я узнала приблизительно в то же время, когда научилась чистить первые молочные зубы. А про мыслительные волны мы в принципе мало что знаем…
Я вернулась к столу, села, наблюдая, как отец весело разговаривает с тем толстым человеком, как выплясывает вокруг его стола Вартан, как еще две девушки с длинными косами (интересно, настоящими?) и в национальных костюмах стоят рядом, одна с кувшином, другая с дымящимся блюдом.
Здорово, конечно, когда сохраняются национальные традиции. Только вот там, где они сохраняются, всегда крутятся люди, которым важно не то, как в древности пели песни и какие сказки рассказывали, или какие именно блюда готовили, а то, что их нация – лучше других. Причем гораздо лучше. И доказывать они это пытаются всеми доступными им средствами. Насмешкой над другими, силой, агрессией… Кажется, я становлюсь токсичной, так ведь называется мое сегодняшнее состояние?
