Сибирский папа - Терентьева Наталия

Я кивнула. Я была почти уверена, что Гена там. Нас забирали в три разные полицейские машины-грузовики с крошечным зарешеченным окошком сбоку. Я это окошко не забуду никогда. Я ехала, тесно прижатая к девушке, которая что-то жарко говорила по-арабски – непонятно кому, никто ей вроде не отвечал, но она говорила и говорила, возможно, у нее был в кармане телефон, и она говорила по громкой связи. А я смотрела на это окошко и думала – вдруг нас посадят, и я три, пять, семь лет буду смотреть на небо сквозь такое окошко?

Нас было очень много в грузовике, люди перекрикивались, все пытались звонить домой, друзьям. Напротив меня сидела Байхэ, я не сразу ее увидела, потому что ее зажали соседи. Заметив меня, она кивнула мне и улыбнулась. Когда нас довезли до отделения, я увидела, как из другого автобуса спрыгнул Гена, стал озираться, увидел меня, неловко махнул рукой. Что уж тут махать: держал-держал меня за пояс брюк, да не удержал, лег на землю, спрятался.

Кащея с нами вместе почему-то не забрали, он написал мне несколько сообщений. Как я поняла, он сам приехал в отделение и теперь пытался побыстрее вызволить наших и вообще решить как-то дело миром, чтобы не оказалось, что иностранцев-то отпустят и извинятся перед ними, а наши будут отвечать – неизвестно за что.

От Гены сообщений не было. Телефоны и сумки у нас у всех отобрали, у некоторых в довольно грубой форме – у тех, кто не понял, что произошло и почему они должны расстаться с телефонами, если они «ведут репортаж» с места событий.

На самом деле, благодаря нашим самодеятельным журналистам и блогерам о происшествии сразу стало известно, быстро подъехало местное телевидение, которому не хватает сенсаций, а тут – пожалуйста! В отделение полиции привезли три грузовика студентов-активистов, из них – внимание! – девятнадцать иностранцев! Я, кстати, ни в грузовике, ни в нашей камере, куда нас запихали в отделении, не увидела ни одного из тех местных ребят-националистов, которые и затеяли всю эту свару. К сожалению, не обошлось без жертв. Кому-то сломали нос, кого-то все-таки избили, у меня вот непонятно что с рукой… Я осторожно потрогала плечо.

– Что? – тут же спросил отец. – Болит? Едем сейчас на рентген.

– Нет, – сказала я, просто потому что не привыкла к такому категоричному тону.

Со мной никто никогда так не разговаривал и не разговаривает. Пробует Кащей, поначалу у него даже получалось, когда у меня еще не появились некоторые сомнения, когда я еще не видела тех фотографий в сети – темноволосой девушки с крупным носом и большим ртом. Конечно, ее почти никогда с ним не увидишь, может быть, я всё и придумываю.

– Да, – в тон мне ответил отец. – Я уже договорился, нас ждут. Самый лучший врач.

– Я не привыкла к самым лучшим врачам, – ответила я, по-прежнему ощущая дискомфорт оттого, что я не знала, как его называть. «Папа»? Предать папу, моего настоящего папу? Этого человека я знаю в общей сложности меньше суток. Несколько часов. Называть отцом? Странно как-то, пафосно. По имени? Анатолий? Да ну, ерунда какая-то. Поэтому я пока не называла никак.

– Придется привыкать, – улыбнулся он, – и к лучшим врачам, если они понадобятся, и ко мне. Даже не думай, я не смогу теперь жить, как раньше. Считай, что этих девятнадцати лет не было, ты родилась сегодня, сразу стала взрослой, и я должен отдать тебе всё, что положено. И что касается нашего общения, и что касается всего остального.

Я не успела ничего ответить, потому что позвонил Кащей. Он звонит редко, только в самых крайних случаях.

– Я узнал, что с тобой всё в порядке, но мне сказали такую странную вещь… Тебя забрал отец?

– Да.

– Точно отец?

– Да.

– Но тебя же в Москве провожали родители… я видел… Он прилетел?

– Нет.

– То есть… гм… И ты ничего мне… Ладно, я понял. Ты скоро приедешь в гостиницу? Мы собираемся на разговор, обсуждение.

– «Мы» это кто? – спросила я под пристальным взглядом отца.

Кажется, мне мало было одного ревнивца – моего папы, теперь у меня появился второй ревнивец, который как коршун сейчас нависал надо мной, чтобы услышать то, что ему не предназначено, увидеть хотя бы краем глаза фотографию: у меня на телефоне высветилась довольная хитрая физиономия Кащея.

– Мы – это мы. Не могу больше говорить, приезжай, Мария. У тебя есть деньги на такси?

– Есть.

Я сама нажала отбой.

– Поехали на рентген, – сказала я, чувствуя, как неприятно стала ныть рука при малейшем движении.

Был бы перелом, сильнее бы болела, я бы вряд ли могла сейчас так разглагольствовать. Но лучше удостовериться. Кто-то так наступил мне на плечо своим огромным ботинком, что кость могла и треснуть.

Врач, который даже вышел нам навстречу из кабинета, улыбнулся отцу, как самому лучшему другу.

– Анатолий Сергеевич!.. Что стряслось?

– Вот, Борис Михайлович, посмотри девушку. – Отец стоял за мной, крепко держа руку на моей спине. Такой неожиданный тыл…

– Какая девушка… – Невысокий крепкий врач, ровесник отца, быстро посмотрел на меня и потом на отца, потом опять на меня. – Хм…

– Похожи, правда? – засмеялся отец. – Это моя дочь.

– То есть…

– То есть дочь. Из Москвы. От первого брака. Никак не могла до меня доехать. А доехала – так ей руку свернули в первый же день. Там, в парке, слышал, наверное?

Врач покачал головой:

– Да слов нет… Мракобесы! Заходи. Как зовут?

– Маша.

– Мария Анатольевна, – с гордостью произнес отец.

Я услышала эту гордость, ее не спутать ни с чем.

– Ввязалась в драку с местными.

– А что им надо-то было? – спросил Борис Михайлович, осматривая мою руку. – Так подними, не больно?

– Да пришли задрать московских, на место поставить. Им лишь бы поорать. И в сеть попасть. Они же всё снимали – это особый вид развлечения.

– Что им будет?

– Никому ничего не будет. Полно иностранцев, и так скандал – как теперь улаживать, непонятно. Уже все на ушах стоят, губернатор пылит, ему из Москвы звонили. Телевизионная бригада летит, не отвертишься теперь, прозвенели на всю страну. Перестарались наши, экологов закрыли, не разобрались.

– Так они вроде какую-то мировую революцию собирались у нас начать, всё у олигархов отобрать, да? – подмигнул мне Борис Михайлович. – Отберете, а дальше что? Себе? Или поровну между всеми в стране поделите? На медицину не забудьте, а то скоро лечить некому и нечем будет. И некого. Побежденные болезни возвращаются. Так, ну-ка, Мария свет Анатольевна, согни руку. Где больно?

– Нигде не больно. – Я чуть шагнула назад. – Какая мировая революция? Ничего себе ком покатился… Ой, немножко вот тут больно.

– Рентген все-таки сделаем, но я думаю, просто очень сильный ушиб. Чем тебя так?

– Ногой наступили.

Борис Михайлович покачал головой.

– Анатолий Сергеевич, ты такую красивую дочку больше не отпускай туда, где ей ногой на плечо наступают, хорошо?

– Я ее больше вообще не отпущу, – подмигнул мне отец. – По крайней мере, надолго.

Мы вышли из клиники, отец держал в руках большой бумажный конверт с моим рентгеном.

– Никогда не была еще в такой шикарной поликлинике, – честно сказала я. – Даже не представляла, что бывает так красиво в медицинских учреждениях. Это платная клиника, для богатых, да?

Отец пожал плечами:

– Да. На всех такого не хватает. Если кому-то очень хорошо, то остальным – ничего. С медициной у нас в области, если честно, совсем плохо. Боря – отличный врач, он и оперирует сам. Так что ему верить можно. Надеюсь, у тебя быстро пройдет боль. Хорошо, что нет перелома.

– Да я не о себе… Как-то всё это неправильно…

Отец прищурился.

– Значит, все-таки мировая революция? Не зря вас в кутузку посадили? Ладно, шучу. Давай решим. Время ближе к ужину, у меня дел сегодня больше нет. Ты поедешь ко мне? Я насильно тебя тащить не буду. Ольга, моя жена, тебя ждет. И еще тебя ждет твой брат. У тебя есть брат, понимаешь?