Верхний ярус - Пауэрс Ричард
Вселенная — это баньян, ее корни наверху, а ветки внизу. Иногда слова тонкой струйкой текут вверх по стволу к Дугласу, словно он все еще висит вверх ногами в воздухе: «Дерево спасло твою жизнь». Правда, они не утруждаются сообщить зачем.
ЖИЗНЬ ВЕДЕТ ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ. Девять лет, шесть работ, две недоразвитые любовные интрижки, три автомобильных номера, две с половиной тонны доброго пива и один постоянно возвращающийся кошмар. Заканчивается очередная осень, наступает зима, а Дуглас Павличек берет молоток с шаровым бойком и делает выбоины в слегка шоссированной дороге, которая идет мимо лошадиного ранчо к Блэкфуту. Цель — заставить людей притормозить, чтобы он мог стоять у забора и хотя бы немного рассмотреть их лица. Скоро ноябрь, и ему придется отказаться от такого удовольствия.
Благодаря этой задумке у Дугласа выдается хорошая суббота после того, как он кормит лошадей и читает им. Схема работает. Если машина притормаживает, он вместе с собакой мелкой рысью идет рядом, пока водитель не открывает окно сказать «привет» или достать пушку. Так проходит парочка милых бесед, настоящих обменов любезностями. Один парень даже останавливается на минуту. Дугги понимает, что его поведение может показаться несколько эксцентричным. Но это Айдахо, и когда все время проводишь с лошадьми, твоя душа постепенно расширяется, пока людские нравы не становятся лишь костюмированной вечеринкой, которую благоразумно не принимать за чистую монету.
На самом деле в Дугги растет убеждение, что величайший недостаток человеческого вида в его непреодолимом стремлении путать истину с согласием. Самое большое влияние на то, во что будет верить или не верить тело, оказывает мнение, транслируемое другими телами на общей полосе частот. Посади трех человек в комнату, и они решат, что закон всемирного тяготения — это зло, и его надо отменить, так как чей-то дядя накидался до чертиков и свалился с крыши.
Дугги как-то пытался внушить эту идею другим, правда без особого успеха. Но кусочек стали, плавающий рядом с позвонком L4, небольшая заначка из пенсии отставника, Крест ВВС (заложенный), запоздалое «Пурпурное сердце», чей реверс напоминает Дугласу сиденье туалета, и умелые руки, — все это делает его приверженцем категоричных мнений.
Павличек по-прежнему слегка хромает, размахивая молотком. Лицо у него стало длинным и лошадиным, словно он неосознанно имитирует животных, за которыми ухаживает. Он живет один семь месяцев в году, пока старые владельцы ранчо курсируют по другим хобби и домам. Горы окружают его с трех сторон. Единственное телешоу, которое он может посмотреть, это муравьиные бега. И все равно какая-то малая часть Дугласа хочет знать, нравятся ли его личные, немногочисленные мысли кому-то еще. Чужое одобрение: болезнь, от которой умрет вся человеческая раса. И все равно он проводит вторую субботу октября, работая перед домом и надеясь, что хорошая выбоина замедлит народ.
Он уже собирается оставить свой пост и отправиться в сарай почитать Ницше с бельгийским тяжеловозом по кличке Вождь Много Подвигов, когда через холм чуть ли не на скорости звука переваливает красный «Додж Дарт». Заметив ряд выбоин, машина идет идеально управляемым юзом. Дугги вместе с собакой бегут к ней вприпрыжку. К тому времени, как они добираются до места, окно уже опущено. Оттуда выглядывает ярко-рыжая женщина. Дуглас сразу видит, что им много о чем можно поговорить. Им просто суждено стать друзьями.
— А почему тут такая раздолбанная дорога?
— Повстанцы, — объясняет Дуглас.
Она тут же поднимает стекло и уезжает прочь, наплевав на подвеску. Даже взглядом собеседника не удостаивает. Игра окончена. Почему-то это очень расстраивает Дугласа. Очередная последняя соломинка. Не остается жизненной силы даже для того, чтобы почитать «Заратустру» коню.
В эту ночь температура сильно падает, жесткие снежинки царапают лицо, словно вся природа превратилась в калифорнийский салон по отшелушиванию. Дуглас отправляется в Блэкфут, где покупает месячный запас фруктовых коктейлей на случай, если рано придут заносы. В конце концов он оказывается в бильярдном баре, разбрасываясь серебряными долларами, как отработанными кусками алюминия.
— Ты должен быть готов сжечь себя в собственном пламени, — сообщает он доброй части клиентов. Это слова бывшего заключенного номер 571, которому вечно придется говорить о том, что он не дал одеяло сокамернику, когда должен был. Дуглас возвращается домой после восемнадцати раундов восьмерки, и в кармане у него больше денег, чем до поездки в город. Всю наличку он закапывает на северном пастбище, вместе с остальной заначкой, пока земля не слишком промерзла.
Зима здесь длиннее списка долгов цивилизации. Дуглас строгает. Из кучи оленьих рогов делает лампу, вешалку для пальто, стул. Думает о рыжей и таких, как она, великолепных, недосягаемых. Слушает, как животные делают гимнастику на чердаке. Заканчивает Ницше в мягкой обложке и начинает собрание сочинений Нострадамуса, сжигая страницу за страницей в очаге, как только прочитывает ее. До белого каления ухаживает за лошадьми, каждый день ездит на них по кругу на внутренней арене и читает им «Потерянный рай», так как Нострадамус уж слишком его расстраивает.
Весной Дуглас берет 22-й калибр и отправляется с ним в чащу. Но не может нажать на спуск даже при виде хромого зайца. Что-то с Дугласом не так, и он это понимает. Когда в начале лета приезжают владельцы ранчо, он благодарит их и увольняется. Даже не уверен, куда поедет. С самого его последнего полета ответственным за погрузку такое знание было настоящей роскошью.
Дуглас хочет двигаться дальше на запад. Проблема в том, что единственный маршрут туда, кажется, все равно снова ведет на восток. Но у Дугласа есть его потертый, но надежный «Форд Ф100», новые шины, приличный запас налички, ветеранская инвалидность и друг в Юджине. Прекрасные проселочные дороги идут сквозь горы до самого Бойсе и дальше. Жизнь настолько хороша, насколько она была с тех пор, как он упал с неба в баньян. Радио в каньонах то появляется, то исчезает, как будто песни приходят откуда-то с луны. Кантри и блюграсс сливаются с техно. Дуглас все равно не слушает. Он словно завороженный смотрит на стены голубых елей и субальпийских пихт, тянущихся на мили и мили. Сворачивает на обочину, чтобы облегчиться. В этих горах он мог бы помочиться прямо на середину шоссе, а человечество осталось бы не в курсе. Но дикость — это скользкий путь, как он часто говорил лошадям, читая книги. Потому Дуглас сходит с дороги и углубляется в лес.
И там — флаг приспущен, глаза смотрят в чащу, мочевой пузырь скоро снимет блокировку — Дуглас Павличек видит куски света сквозь стволы там, где тень должна бы царствовать до самого сердца леса. Он застегивает ширинку и отправляется на исследование. Углубляется в подлесок, но даль оборачивается близостью. Поход оказывается чрезвычайно коротким, и он снова выскакивает… это даже поляной не назвать. Скорее поверхностью луны. Пустыня, усеянная пнями, расстилается перед ним. Земля кровоточит красноватым шлаком, перемешанным с опилками и валежником. Во всех направлениях, насколько можно видеть, все вокруг походит на ощипанную дичь. Как будто сюда ударили лучи смерти с корабля пришельцев, и мир теперь просит разрешения умереть. Раньше Дуглас видел что-то подобное лишь раз: когда он, «Доу» и «Монсанто»[20] помогали расчищать участки джунглей. Но здесь вырубка куда эффективнее.
Спотыкаясь, Павличек снова вступает в тень скрывающих пустыню деревьев, пересекает дорогу и вглядывается в лес с другой стороны. Лунный пейзаж тянется и там по горному склону. Дуглас заводит пикап и трогается с места. Маршрут напоминает лес, миля за изумрудной милей. Но теперь Дуглас видит, что это иллюзия. Он едет по тончайшей артерии притворной жизни, по маскировке, прячущей кратер от бомбы размером с независимое государство. Лес — это чистая декорация, умелое художество. Деревья напоминают пару десятков людей из массовки, которых наняли постоять в тесном кадре и притвориться целым Нью-Йорком.
