Татьяна Булатова - Мама мыла раму

– Да что ты, Тонь! – захлопотал на глазах помолодевший Солодовников. – Да плюнь ты на меня, дурака. Да если бы я знал… – верил и не верил Петр Алексеевич.

– И что б было-то? – проревела совсем расклеившаяся Самохвалова.

– Тонь… – вконец растрогался счастливый Солодовников. – Да прости ты меня!

– Одного схоронила, – вела свою партию Антонина. – В сорок восемь овдовела. Ну, думаю, теперь поживу. Женщиной себя почувствовала. И ты туда же!

Петру Алексеевичу стало стыдно за причиненное неудобство, и, пытаясь загладить вину, он стал целовать Антонину Ивановну в лицо, скороговоркой приговаривая:

– И в глазки! И в щечки! И снова в глазки!

Самохвалова с готовностью подставляла свои то глазки, то щечки, а потом как-то незаметно завелась, заалела, завздыхала и совсем было притянула к своей груди Петра Алексеевича, но тот аккуратно высвободился и взял ее за руки:

– Ты это, Тонь, не обижайся. Не могу я…

Антонина Ивановна обескураженно посмотрела на своего поклонника, провела скукоженной от яичного белка ладонью по его осунувшемуся лицу и глупо хихикнула:

– Все яйца Тоня разбила?

Солодовников потупился.

– Да ладно, чего уж ты. Бывает! Неужели я не понимаю…

Простились как добрые друзья:

– К себе не зову. Сам понимаешь: у меня Катька и гости. Холодильник тебе забила. Красоту навела.

Петр Алексеевич молча внимал и в знак согласия постоянно кивал головою.

– На Новый год побрейся, не сиди рохлей. Телевизор смотри… А может, – Антонина замялась, и в глазах Солодовникова зажглась надежда. – Может, к детям на Новый год поедешь?

Петр Алексеевич снова сник:

– Не поеду. Зачем? Кому я там нужен?

– Как это кому?! – возмутилась Самохвалова. – Ты же им отец.

Петр Алексеевич ничего не ответил, а напоследок повел себя совсем уж странно: открыл дверь и жестом предложил Антонине удалиться.

– Ухожу-ухожу, – заулыбалась предательница. – Не скучай!

– Тонь, – наконец-то решился Солодовников. – Мне нотариус нужен. Ты мне телефон своей Евы не дашь?

– А зачем тебе? – насторожилась Самохвалова.

– Да по квартире… – уклончиво ответил Петр Алексеевич.

Антонина на память продиктовала телефон Евы Соломоновны Шенкель. Начала было спускаться, вернулась и огрызком карандаша внесла телефон подруги в дежурный список абонентов на случай непредвиденной ситуации:

– А то забудешь.

– С Новым годом! – нелепо выкрикнул ей в спину Солодовников и старательно закрыл входную дверь.

«Дан приказ ему на запад. Ей – в другую сторону…» – бодрилась Самохвалова, пробираясь по заснеженному району к трамвайной остановке. По скопившимся на тротуаре людям поняла, что трамвая долго не было, и приготовилась ждать. На душе было тоскливо – хотелось вернуться, по-хозяйски погрозить Солодовникову пальцем, потом погладить по голове и наградить приглашением на праздник. «Куда-а-а?!» – останавливала себя Антонина Ивановна, приплясывая от холода. В трамвае смотрела на пассажиров, веселившихся в предвкушении новогодних радостей, и морщила нос: многие мужчины были подвыпившими. От непричастности ко всеобщему возбуждению Антонина вконец загрустила и закрыла глаза, чтобы побыстрей оказаться дома.

Сойдя на своей остановке, печально побрела к гарнизонному магазину, прошлась мимо пустых полок, зачем-то купила бутылку водки и направилась в сторону дома. Около подъезда обнаружила сердитую Санечку с полным ведром мусора:

– Не приехала мусорка, – сообщила ей соседка и пнула пластиковое ведро ногой.

– Ну и ладно, – успокоила ее Самохвалова.

– К школе придется тащить, – посетовала тетя Шура и предложила прогуляться за компанию.

Антонина отказалась, сославшись на занятость, и вошла в подъезд. Резко пахнуло кошками. «Отравить их, что ли!» – разозлилась Самохвалова и с силой нажала на звонок. За дверью раздалась птичья трель.

– Кто? – пискнула натренированная Катька.

– Открывай! – рявкнула Антонина и ввалилась в квартиру.

– Где была? – равнодушно, скорее по привычке, поинтересовалась девочка.

– Твое какое дело?

– Просто так…

– Просто так – сначала здороваются! – напомнила Самохвалова.

– Да мы же виделись, – встречно напомнила Катька.

– Глаза б мои тебя не видели, – призналась мать и, разувшись, прямо в пальто протопала в комнату. Посидела на стуле, поджав ноги, а потом строго спросила:

– Никто не звонил?

Катька отрицательно помотала головой.

– Ну и слава богу, – удовлетворенно произнесла Антонина Ивановна. – Женька приходила?

   – Нет, – легко наврала Катя, глядя Антонине прямо в глаза.

– И чтоб не приходила! Пока гости…

– Я знаю.

– Вот и все! – подвела итоги Самохвалова и наконец-то сняла пальто.

До поздней ночи Антонина Ивановна строгала салаты, перетирала посуду, что-то бубнила под нос, пока не обнаружила, что через шесть часов встречать поезд. Тогда Самохвалова спешно переоделась в ночную сорочку и, стараясь не шуметь, накрутила свои рыжие кудри на металлические бигуди. Спать легла на тахту, предварительно заведя будильник на шесть пятнадцать, и ритмично засопела, местами переходя на храп.

Утром, разбудив дочь, Антонина вымелась из квартиры, оставив перечень ценных указаний юной хозяйке:

– Приберись давай, а то, как шишига, растрепанная.

– Больно надо, – скривилась Катька.

– Правильно, – съехидничала Антонина Ивановна. – Одной вот тоже было не надо: теперь ни детей, ни плетей. Терпенье и труд все перетрут! – вдруг перешла она к народному взгляду на жизнь. – А в твоем случае особенно: терпенье и труд!

– Терпенье и труд, – буркнула Катя, закрывая за матерью дверь. – В моем случае…

Девочка подошла к трельяжу, развернула зеркала таким образом, что отразилась одновременно во множестве блестящих плоскостей, и подтянула ночную сорочку так, что обнажились коленки. Катька выставила одну ногу, вторую, вильнула бедрами и, сосредоточенно глядя на себя в зеркало, распустила косу. Волосы распались на три волнистых потока. Получилось красиво. Катерина почувствовала это и так закинула голову назад, что волосы разом удлинились и покрыли всю ее детскую спинку.

– Тер-пе-э-э-нье и-и-и тру-у-уд… – пропела девочка, удовлетворенная своим отражением.

День начинался как никогда правильно: с ощущения собственной неотразимости. Правда, пока только в собственных глазах.

«Где, интересно, этот дурак спать будет? В моей комнате?» – размышляла Катька в ожидании гостей.

При встрече стало ясно: дурак не поместится в квартире, потому что двух метров ростом. И худой. Разве таких берут в связисты? Их же на поле боя видно невооруженным глазом – никакой маскировки. А если еще и шапку-финку с надписью SPORT с головы не снимать, вообще у врага именины сердца наступят: не человек, а Александрийский маяк!

Фамилия – Андреев, зовут – Андрей, отчество, наверное, – Андреевич. Может, другое. Как можно было так назвать человека? Андрей Андреев, Петр Петров, Иван Иванов…

Руки у москвича до колен, пальцы узловатые, а на них все подушечки стертые. Якобы от гитары. Да ладно, от гитары! Грызет, наверное, как Пашкова, а маме рассказывает – от гитары. Гадость! Взять противно: вот он их все время и прячет.

– Господи, Лиза, сколько ж мы лет не виделись! – растроганно причитала Антонина, не зная, куда усадить почетную гостью.

– Лет восемь, – морщила лоб худая, как жердь, московская знакомая. – Еще Сеня был жив. Вы нас в порту встречали. В августе, кажется. В Астрахань плыли. Катюшка еще, помнишь, все время Андрея за руку держала, отпускать не хотела.

– Не помню…

– Да как же ты не помнишь?! – горячилась Елизавета Алексеевна.

– Вот не помню, и все. Сколько воды утекло! Я уж лет пять как вдова. Да и ты…

– Да уж… – согласилась тетя Лиза. – Володи-то скоро как три года нет.

– Болел? – отстраненно поинтересовалась Самохвалова.

– Нет. В одночасье ушел. Вечером на желудок жаловался, а утром… – Елизавета Алексеевна испуганно посмотрела на сына. – Не буду, не буду, – пообещала она. – Новый год все-таки.

– А помнишь?! – зашлась смехом Антонина Ивановна. – Как в Монголии Вовка унитаз устанавливал… Посреди кухни… Ты ему еще говоришь: «Вова, тут кухня!» А он: «Какая тебе на хрен разница: поела – и на горшок…»

– А Сеня?! – подхватила эстафету Елизавета Алексеевна. – Ты Борьку еще грудью кормила, а он: «Мамуля, а мне молоко за вредность?»

Вспоминая молодость, женщины так увлеклись, что не заметили, как оказались на кухне, сделав общение практически интимным. Дети, если к их числу можно было отнести семнадцатилетнего юношу, сидели в зале, изнемогая от скуки и чувствуя себя не в своей тарелке. Катька избегала смотреть, оказывается, на хорошо знакомого Андрея. А тому вообще до этой пигалицы никакого дела не было.