Юрий Поляков - Парижская любовь Кости Гуманкова
Затем пьяная щедрость овладела и Другом Народов: он выставил бутылку виски, прикупленную для подарка кому-то в Москве, а я, чтобы не отстать, банку икры, которую так и не смог продать, несмотря на приказ супруги моей практичной Веры Геннадиевны.
– В следующий раз берите икру только в стеклянных банках! – посоветовал Торгонавт.– В железных, как у вас, покупать боятся… Бывали случаи, когда наши впаривали кильку с зернистой этикеточкой!
Потом пели:
Хас-Булат удалой,Бедна сакля твоя…Золотою казнойЯ осыплю тебя…Дам коня, дам кинжал,Дам винтовку свою,А за это за всеТы отдай мне жену…
Начали дружно, хором, но постепенно те, кто забыл или не знал дальше слова, замолкали. Я сошел с дистанции где-то в середине, когда начал проясняться вопрос о том, что молодая жена Хас-Булата состоит в нежных отношениях с князем, пытающимся выторговать ее у мужа. До конца смогли допеть лишь Пипа Суринамская и Гегемон Толя. Честно говоря, я понятия не имел, что все закончится так скверно, мне почему-то всегда казалось, что они договорятся. В общем, Хас-Булат убил свою неверную жену – «спит с кинжалом в груди», а князь снес Хас-Булату саблей голову – «голова старика покатилась на луг…».
Появился Спецкор, сообщил, что наше хоровое пение разносится далеко по ночному Парижу, и выставил свою бутылку зеленогрудой, уже начинавшей исчезать из продажи «андроповки».
– «Прощай, мой табор, пью в последний раз!» – провозгласил Поэт-метеорист, закусил и рассказал, как у них в Союзе писателей направляли поздравительную телеграмму автору этой знаменитой песни, но на почте ошиблись и вместо «пою» отстукали «пью». Старикан страшно обиделся, так как увидел в этом намек на беззаветную любовь к алкоголю, которую он пронес через всю свою долгую жизнь.
Ко мне подсел пьянехонький Торгонавт и с доверительной слезой, совсем по-рыгалетовски, поведал свою печальную историю мальчика из творческой семьи, насмотревшегося на мытарства родителей-вхутемасовцев и выбравшего себе профессию ненадежнее. Нет, сначала-то он хотел стать инженером – тогда это еще ценилось, но отец подхалтуривал – красил праздничное оформление для большого универмага – и всегда брал с собой сына, подкормиться. Было это после войны, а бездетная директриса магазина всегда угощала или конфетами, или эклером.
– И знаешь, что самое интересное? – тряс меня за плечо полуплачущий Торгонавт.– Я ведь ни о чем не жалею, хотя мои акварельки хвалил сам Фальк… Он дружил с папой…
Потом хором уговаривали Пейзанку примерить платье от Кардена. Она отнекивалась, объясняла, что ей жалко портить ленту, завязанную изумительной розочкой, но товарищ Буров заявил, что изготовление розочек из ленточек – его прямая обязанность, после чего Пейзанка смирилась и ушла переодеваться. Ни с того ни с сего хватились Диаматыча, и я уже было собрался что-нибудь наврать, но Друг Народов предположил, что профессор, по всей вероятности, выбрал свободу и попросил у французов политическое убежище. Все просто повалились от хохота! Вернулась Пейзанка. Платье было умопомрачительное, элегантно-легкомысленное, с той изящной небрежинкой, которая, наверное, и стоит таких денег.
– Горько! – завопила Пипа Суринамская и, не удовлетворившись кратковременным поцелуйчиком смущенной Пейзанки и ослабшего Поэта-лауреата, сгребла Гегемона Толю и показала, как на своей свадьбе она целовалась с генералом Суринамским, тогда еще лейтенантиком.
Дальше – нашли по телевизору парад клипов и начали танцевать. Естественно, товарищ Буров заграбастал Аллу и в процессе музыкального топтания посреди номера все крепче и крепче прижимал ее к себе – она даже уперлась кулачком ему в грудь. Он что-то шептал Алле в лицо, и мне казалось, я чувствую его разгоряченное, пьяное дыхание.
– Давай набьем Бурову морду! – присев рядом со мной, предложил Спецкор.– Ишь, бурбоншце! Терпеть не могу, когда пристают к чужим женщинам. А ты чего скуксился – борись!
– Не умею…
– Вот-вот! Ты обращал внимание, что у роскошных баб – мужья обычно жлобы жлобами? А почему? А потому что, когда нормальный парень видит классную девочку, что он испытывает?
– Что? – спросил я.
– Он испытывает не-ре-ши-тель-ность! А вдруг я не в ее вкусе? А вдруг она не то подумает?.. А вдруг за ней ухаживает кто-нибудь в кожаном пальто, а на мне папин габардин? Точно?
– Точно! – поразился я верности его наблюдений.
– А какой-нибудь хмырь с немытой шеей, даже не посмотрев на себя в зеркало, подвалит и цап мертвой хваткой…
– Ты поссорился с Мадлен?
– Нет. Оказалось, что она замужем…
Аллу от товарища Бурова освободила Пипа Суринамская: обняв рукспецтургруппы, она показывала, как нужно танцевать классическое танго, а попутно рассказывала, что генерал, будучи еще курсантом и завоевывая сердце своей будущей жены, гусарил и даже пил шампанское из ее туфельки.
– Шампанское на все столики! – сорвав телефонную трубку, крикнул Поэт-метеорист.– Гарсон! Ин циммер!
Клипы в телевизоре становились все круче и круче. Один изображал скандал в дорогом борделе. Мы сгрудились вокруг экрана и разнузданными криками приветствовали смертельно-сексапильную мулатку, которая, подпрыгивая на батуте, закамуфлированном под кровать, творила в полете стриптиз. Первой заметила стоящего в дверях элегантного официанта Алла, она улыбнулась ему, что-то сказала и стала искать глазами Поэта-метеориста, но он уже выпал из нашего праздника и спал, сжимая в руке стоптанный Пейзанкин туфель. Проследив взгляд Аллы, официант тонко улыбнулся, потом, шевельнув бровью, оценил наш стол с объедками колбасы, кусками хлеба, выскобленными жестянками, опрокинутыми бутылками и пакетами из-под вина, снова улыбнулся и спросил что-то.
– Кто-нибудь заказывал шампанское или это ошибка? – перевела Алла.
– Скажите ему, у нас возникли определенные организационные трудности!
– заплетающимся языком распорядился товарищ Буров.
– Я ему завтра подарю матрешку! – пьяно пообещал Друг Народов.– Завтра будет все!
Официант терпеливо ждал, рассматривая пятна вина и обломки галет на паласе. Возникла неловкая пауза.
– Я заказывал!
Алла посмотрела на меня с удивлением и перевела. Гарсон что-то уточнил.
– Сколько? Одну, две…– разъяснила она.
– Две! – самоотверженно потребовал я.
Алла снова перевела, и официант снова уточнил.
– Какой сорт предпочитаете?
– «Вдова Клико»! – не задумываясь, выбрал я, потому что о других сортах не имел ни малейшего представления, а про этот читал в каком-то французском детективе.
Алла перевела. Официант уважительно приподнял брови, поклонился и вышел.
– Безумству храбрых поем мы песню! – крикнул Спецкор и хлопнул меня по плечу, а я тем временем прикидывал, что, пожалуй, нашел лучшее применение моим сэкономленным 50 франкам. В конце-то концов! Тварь я дрожащая или право имею?!
Официант вернулся через несколько минут. В одной руке он держал серебряное ведерко, из которого торчали два серебряных бутылочных горлышка, похожих на любовников, купающихся в ванне; а в другой руке, между пальцами,– восемь бокалов с длинными и тонкими, как у одуванчиков, ножками-стебельками. Он расставил все это на краешке нашего засвиняченного стола, обернул бутылку белоснежной салфеткой, осторожно хлопнул пробкой и принялся плавно разливать шампанское по бокалам. Делел он это без особой бдительности, улыбаясь нам, но ни разу пена не переползла через края, а когда она с шипением опала, выяснилось, что в каждом бокале аптекарски равное количество шампанского.
– Снайпер! – изумился Гегемон Толя.– Махани с нами! А?
Но официант, наверное, по жестам поняв, о чем идет речь, только покачал головой и, поклонившись, вышел из номера.
– Ну, вот, товарищи…– трудно молвил наш руководитель.– Что хотелось бы сказать… Хороша страна Франция, но только за рубежами по-настоящему понимаешь, как дорога тебе родина…
– За родину! – подхватил Друг Народов.
– Обожди… – поморщился товарищ Буров и потерял ход мысли.– Что хотелось бы сказать…
– Так за что пьем? – пожал плечами Спецкор.
– Какая разница! – воскликнул Торгонавт.– Я всем оставлю мой телефон. Если нужны будут перчатки, кошельки, сумки – звоните, не стесняйтесь…
– Давайте за мужиков! – предложила Пипа Суринамская.– За наших защитников!
– Как сказал поэт Уитмен…– Это снова был Поэт-метеорист, запах спиртного действовал на него, как заклинания на зомби.– Чем болтать, давайте…
– Выпьем! – закричали все хором. «Вдова Клико» показалась мне кисловатой. Вторую бутылку, приговаривая: «Ну, я его, гниду, урою!», взялся открывать Гегемон Толя. Он долго возился с пробкой, и дело закончилось пенной, как из огнетушителя, струей. Каким-то чудом струя прошипела в сантиметре от Пейзанки, так и не снявшей своего нового платья, и точнехонько ударила в Аллу.
