Марина Ахмедова - Дневник смертницы. Хадижа
— Хадижа! — позвала меня тетя Зухра.
Я вышла из-за занавески.
— Ну вылитая ты в молодости! — сказала она бабушке, и бабушка довольно захихикала.
— Ты на какой факультет хочешь поступать? — спросила она у меня.
— Не знаю, — ответила я. — А какие там есть?
— Короче, на юридический, сразу тебе говорю — нет. — Тетя Зухра приложила руку ко лбу, как будто ей было тяжело говорить.
Золотые кольца впивались ей в пальцы. Наверное, она уже никогда не сможет их снять. Наверное, она сначала их надела, а потом потолстела.
— Дорого, — сказала она. — Сорок тысяч, короче, надо платить, и блат там не работает. Говорят, восемь человек на одно место.
— Астагфирулла! — воскликнула бабушка.
— Это тоже ничего. Там одни парни. Тебе там делать нечего. Сейчас все поступают на экономический и иностранный.
— Иностранный — что там делать надо? — спросила я.
— Как что? Иностранные языки учить. Английский, французский, арабский.
— Я тебя умоляю! — сказала бабушка. — Зачем ей языки?
— Ты не понимаешь, что ли? Невесту со знанием английского с руками отрывают!
— Пах… Эти городские моды, порядки! Честное слово, уже ничего не разберешь. Что? С мужем она будет на английском говорить? Хорошая невеста — скромная, за родителями мужа которая ухаживает, кушать готовит, стирает, убирает, детей рожает. Кто эти языки придумал, ты мне скажи?
— Вот так теперь, и все! — ответила тетя Зухра. — Хочешь дочку замуж выдать — умей крутиться.
— Хорошо, пусть идет на иностранный, это лучше, чем среди парней болтаться, — согласилась бабушка.
Она ничего в городской жизни не понимала, но не хотела сразу соглашаться, чтобы тетя Зухра не подумала, что она тут главная.
— А на экономическом что? — спросила я.
— Уже все решили! — стала ругаться бабушка. — Какой тебе экономический? Языки идешь учить! Попробуй мне потом замуж не выйти.
— Иностранный даже факультетом невест называют, — сказала тетя Зухра. — Там одни девушки учатся.
— Вот это хорошо, — закивала бабушка головой. — Вот это так и надо — чтобы от парней отдельно. И, смотри мне, попробуй, тебя кто-нибудь с парнями увидит! Хоть слово одному скажешь, я тебя так изобью.
— Бабушка, да не собираюсь я с ними разговаривать. Зачем мне?
— Кафе-мафе — чтоб этого тоже не было!
— Зачем мне, да?
— Откуда я знаю зачем? У Зумки дочь образованная. В брюках она прошлый раз приезжала. Аллах, какой позор был! Мимо годекана она пошла, мужчины чуть папахи со стыда с головы не уронили.
— Это юбка-брюки была. Там не видно было, что брюки.
— Как не видно?! Ты мне будешь рассказывать?! Все видно было! Кому надо было, тот все увидел! Абидатка специально за ней до родника пошла, чтобы посмотреть. Видно, что это не юбка! Хоть режь меня, видно! А ты что, со мной споришь? Ты посмотри какая — за языком она в карман не полезет!
— «За словом» надо говорить, бабушка.
— Убью я тебя один день! Точно убью! Языкастая какая. Постоянно меня поправляет. Ты скажи ей, Зухра, как мы со своей бабушкой разговаривали — глаза от земли поднять не смели, слова лишнего не говорили. А эта меня еще поправляет. Что стало с молодежью? Мы другими были — скромные, старших уважали, языком не трепали. А теперь у всех языки — три километра, да! Во-о-от такие! — Бабушка подняла руку, приложила к локтю ладонь ребром, как будто хотела отрубить себе руку, и затрясла ею в воздухе. — Такими языками полы только подметать! Такие длинные, я тебе говорю, от нашего села до другого дотянутся!
Тетя Зухра схватилась толстыми пальцами за бока. Ее щеки покраснели, как яблоки. Запрыгали. Глаза превратились в щелки.
— Ой, не могу… — простонала она. — У тебя у самой какой язык…
Тетя Зухра захохотала. Она вскидывала голову, чтобы проглотить воздух, нажимала пальцами на бока, как будто выдавливала из себя бульканье. Бабушка тоже захохотала, раскрыв рот и показав два длинных желтых зуба, других у нее спереди не осталось. Бабушка, хоть и была маленькой, хохотала на весь дом. А тетя Зухра только булькала. Она смеялась внутри, бабушка — снаружи.
Потом они успокоились, только стонали, поглаживая бока.
— Смешинка в рот попала, — сказала тетя Зухра.
— И не говори, — ответила бабушка с одышкой. Она достала из кисета табак и понюхала. — Апч-хи!
Тетя Зухра провела рукой по лицу сверху вниз.
— Хадижа… — позвала она таким прерывающимся голосом, как будто только что спустилась с горы. — Там пакеты я оставила в багажнике. Иди принеси и померь. Это все тебе.
Аман… Аман! Аман!!! Чего только не было в этих пакетах. Я чуть с ума от радости не сошла. Это все мне, не верила я. Такая красота мне не снилась даже! Платья из блестящей ткани, однотонные, юбки ниже колен, черные, у одной снизу — кружево, так красиво! Кофточки гипюровые. Туфли на каблуке. Это городская одежда, сразу видно. Аман! Чем я заслужила такое счастье?
Я сняла с себя длинную юбку в складку, вязаную кофту, шерстяные гольфы и кинула их на пол. Я еще хотела наступить на них, чтобы показать, как они мне надоели. Я надела юбку, белую шелковую блузку, а сверху — пиджак под юбку. Это комплект. Обула туфли. Побежала в Надирину комнату, чтобы посмотреть в трюмо. Как необычно ходить на каблуках.
Из зеркала на меня выскочила чужая девушка. Ама-ан… Неужели это я, не узнавала я себя в зеркале. Аман…
Я стояла в этом костюме посередине комнаты и крутилась в разные стороны. Мои руки, мое лицо, мои волосы, но из зеркала смотрела как будто не я. Никогда не было у меня такой облегающей дорогой одежды. Хоть бы Махач меня увидел, мечтала я. Хоть бы они сегодня приехали в село! Генерал приезжал, его жена приезжала, а Махач — нет. Я больше его не видела с тех пор, как упала на дороге, когда он еще смеялся надо мной. Вот бы он увидел меня теперь, в этой красивой одежде, посмотрим, как он стал бы смеяться.
Я подошла к зеркалу, приблизила к нему свое лицо. Из окна сбоку било солнце. Оно упало мне левый глаз. Правый оставался черным, а в левом солнце просветило коричневое дно. Я пощипала щеки пальцами, они стали розовые. В нашем селе ценится, когда кожа цвета кровь с молоком. Никогда не видела, чтобы кто-то наливал в молоко кровь. Зачем тогда так все говорят?
Если идти от нашего дома по горной дороге, в десяти километрах есть гора, с которой женщины собирают глину и мажут ею лицо. Говорят, от такой глины лицо становится белым и гладким.
Я распустила волосы. Они у меня доставали до пояса. Я схватила их руками у корней и взбила, чтобы они были пышными, бросила пряди на грудь. Ама-ан… Это — я… Вот, значит, как одежда меняет человека. Не зря я всегда мечтала о красивой одежде. Мы себе никогда ничего не могли позволить. Раньше дядя привозил мне одежду из России, но Надира стала на него обижаться, что он ей ничего не привозил, только мне. И он перестал мне тоже привозить. Как обидно мне было! Зачем Надире новая одежда, думала я. Она же не ходит в школу, где ее дразнят, если нет ангоровой кофты? Вот я видела кофту у сестры Махача — ангоровая, вся пушистая, бусинками спереди расшита. Такие очень дорогие на рынке. Несколько тысяч рублей стоят. И то надо ехать за ними в Махачкалу на Восточный рынок.
А теперь по мне скажешь, что я сельская? Ни за что! Хоть бы Махач увидел меня такой! Как я хотела тогда, чтобы Махач увидел меня. Интересно, какой он стал? Наверное, высокий, воображала я, как генерал Казибеков. Когда я буду ходить в такой одежде по городу, наверное, все иномарки будут возле меня останавливаться. Наверное, все будут в меня влюбляться с первого взгляда. Может быть, я встречу кого-нибудь получше Махача. Я же все равно не знаю, высокий он или низкий. Хоть бы тетя Зухра разрешала мне распускать волосы и красить ресницы! Как я этого хотела!
Я представляла, как буду учиться в университете, как приду туда в первый день в красивой одежде. Я никогда даже издалека не видела университет. Мне было страшно. У меня ослабли ноги, и я присела на Надирину кровать. Как колотилось мое сердце от мечтаний. Так приятно мечтать. Я всегда любила мечтать. Представляла, как я иду к роднику… Теперь у нас во дворах стоят водокачки, мы оттуда воду берем, только все равно на родник ходим, чтобы дома все время не сидеть.
Иду я к роднику. И вдруг сзади меня едет машина — иномарка. В ней за рулем сидит Махач. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, кто там едет, и он видит меня, мы встречаемся глазами, и он в меня влюбляется. Хочет на мне жениться, но генерал ему не разрешает, потому что мы по сравнению с ними бедные, и еще, наверное, за него уже засватали девушку. Но он меня все равно любит больше всех. Потом он подъезжает вечером к нашему дому на иномарке, я быстренько выбегаю, сажусь в нее, и мы уезжаем в город. Потом он сразу присылает сватов к моему дедушке и дяде, и генерал, чтобы не опозориться, играет нам свадьбу. Мы приезжаем в город и живем там в большом доме, где есть все — и красивые занавески, и полированная мебель, и большой телевизор, и музыкальный центр. Вот так я мечтала. Но я же всегда знала, что это никогда не сбудется, что это все я могу себе только представлять. Никогда Махач на мне не женится. Он в городе, наверное, видел других девушек — нарядных. А я ходила в длинной юбке, гольфах и галошах. Волосы закрыты платком, глаза всегда смотрят вниз. Я такая страшная была в старой одежде, честное слово! Тем более, богатые парни редко женятся на бедных девушках. Родители им не разрешают. Бабушка тоже всегда говорила, что надо за такого же по положению выходить, как мы сами, потому что, если ждать богатого, время можно упустить, потом вообще никто жениться не захочет. Салиха про родственницу свою рассказывала, троюродной племянницей она ей бывает. Она очень красивая была, к ней свататься начали с шестнадцати лет. А у них ничего из богатства не было, они бедно жили. У нее даже красивой одежды не было. Ничего, кроме красоты, она не имела. Она всем отказывала, хотела в городе жить красиво. Такие парни, говорят, к ней сватались, что любая другая бы сразу выскочила. А эта такая гордая была. Так четыре года прошло, богатый к ней не посватался. Уже другие тоже перестали ходить. Она сидела-сидела, потом вышла за первого, который пришел. Салиха говорит, он был хуже всех, что приходили к ней раньше. Как она, эта девушка, потом себе локти кусала за то, что столько времени перебирала, а нормального упустила. Бабушка говорила, что нельзя быть слишком разборчивой, а то Аллах накажет. Если нормальный, надо соглашаться. Поэтому я мечтала о Махаче, но не мечтала о том, чтобы это сбылось. Я даже у Аллаха этого не просила. Знала, Он мне не даст. Но теперь оказалось, что мои мечты начали сбываться. Бывает же такое! Наверное, я так сильно мечтала, что Аллах дал мне то, чего я хотела, но не просила. Мне надо было радоваться этому.
