Ксения Велембовская - Дама с биографией
— Во-первых, не одним. Завтра буду пить кефир, — с улыбкой возразила Люся, но мама не слушала — она уже завелась.
— Не война ведь, чтоб так-то мучиться! По сию пору помню, какая от голодухи мука бывает. В войну в деревне мы все крошечки вокруг стола подбирали. Очистки, лебеду, крапиву варили, к весне — так кору с липы. Да все одно бедовали, ой, как люто бедовали! Братик Вася в сорок втором зимой народился, а летом через год схоронили мы его с мамой. И мама наша, царство ей небесное, опосля его тоже вскорости померла. Похоронку на отца получила и померла. Одна я на всем свете одинешенька осталась… а теперича ты вот голодать взялась…
— Пожалуйста, не плачь. Сейчас не война. Сейчас девушки специально не едят, худеют, и никто пока не умер.
— То-то и оно, что пока! — утерев слезы ладонями, сердито буркнула Нюша и ушла к себе сердиться дальше.
И зачем, спрашивается, ей сердиться? Ведь все хорошо: любимая дочка с зарплаты принесла вкусных пирожных, сейчас, умница, сядет заниматься — готовиться к поступлению в институт. Работа у нее замечательная, интересная, и жизнью своей голодной она очень даже довольна. И неважно, что иногда так хочется есть, что дрожат колени, что, бывает, невозможно уснуть часов до четырех утра, а когда уснешь, видишь во сне только еду, много-много вкусной еды. Попробовать редко удается — обязательно помешает какой-нибудь злодей вроде Вовки, его матери или того горластого сморчка режиссера. Если же все-таки полакомишься чем-нибудь свежевыпеченным или шоколадным, то просыпаешься в холодном поту — в ужасе от содеянного.
Но Нюша-то обо всех этих страданиях, естественно, ничего не знает. Значит, должна жить и радоваться. Тем более что пространство для жизни и радости заметно увеличилось — к крохотной каморке прибавились две большие комнаты, распечатанные по случаю оправдавшихся слухов: скоро всех-всех будут сносить. Замечательный повод, чтобы перестать дуться на дочь и возликовать всем сердцем: осенью будет квартира в новом доме — с горячей водой, с ванной! Неизвестно, правда, где эта улица, где этот дом, но все равно же лучше, чем топить две печки в избушке на курьих ножках, бегать в туалет на улицу в ледяную дощатую будку и умываться на кухне под умывальником.
А еще от голода все время страшно холодно!
Не беда. Пятьдесят приседаний и пятьдесят упражнений для брюшного пресса — и сразу делается тепло. И для фигуры полезно.
Побегав напоследок по пружинящим половицам вокруг стола — трехногого наследства Воскобойниковой, ловко починенного Нюшей с помощью березового чурбака и ржавых гвоздей, бывших вешалками для Шуркиных «польт», — Люся забралась на свой уютный топчан, где уже месяц блаженствовала без Нюшиного храпа. Но только она открыла взятый сегодня в останкинской библиотеке томик Лермонтова, как из кухни потянуло запахом блинов. Снова нестерпимо захотелось есть, и пропала всякая охота к поэзии. Ну, и ладно. Она и так давным-давно знает наизусть и как Терек воет, дик и злобен, и про странную любовь Михаила Юрьевича к отчизне, и что скажет дядя про Москву, спаленную пожаром.
— Мам, ты это нарочно делаешь?
Мастерски, как жонглер в цирке, перебросив блин с одной сковороды на другую, хитрющая, якобы полностью поглощенная выпечкой блинов на двух сковородках сразу, Нюша отозвалась так, как будто не понимала, о чем речь:
— Да ведь масленая. Когда ж еще блинов-то поесть?
— Подвинься, пожалуйста, я погрею себе рис. У нас есть еще сковородка?
— Откудова?.. Люсинк, ну съешь хоть один блинок! Со сметанкой, а? С понедельника пост, тогда и будешь худеть. Хотя, чай, уж хватит. Ты и так тощая стала, прям как эта… запамятовала, как звать-то ее? Вчерась в тиливизире все отплясывала…
— Майя Плисецкая?
— Ага, она самая.
— Мам, зачем ты выдумываешь? Не нужно меня останавливать. Похудею еще на пять сантиметров, и тогда — все. Буду иногда и блины есть, и пирожные, — пообещала Люся. Скинула со сковородки блин, смыла с нее масло, налила водички и, поставив на огонь, выложила остатки риса из кастрюльки. — Понимаешь, я хочу быть худой. Как Нонка Заболоцкая, как Рита, которая работает со мной.
— Это ты за ентим кажный день себе косу помаленьку чекрыжишь? Чтоб на Нонку свою стриженую походить? Юбку тоже обкоротила дальше некуда. Как хошь, Люсинк, не нравится мене твоя работа! Чересчур уж вольно вы там себе ведете!
— Зато мне нравится! — рассердилась Люся.
Рывком выключила газ и ушла с холодным рисом в Шуркину комнату, за инвалидный стол. Там с трудом проглотила гадкий водянистый рис и подперла кулаком щеку: что делать с мамой?
Привыкнув за много-много лет, что послушная дочка всегда под боком — подумать только, семнадцать лет проспали в одной кровати! — Нюша страшно ревновала ее к работе, к новым знакомым, к коллегам. Станешь рассказывать ей о реквизиторском цехе с его уникальными старинными вещами, дореволюционной посудой, лампами, абажурами, искусными подделками из картона и папье-маше, вроде поросенка на блюде, которого к съемке мажут вазелином, чтобы он выглядел как из духовки, — Нюша зевает в кулак: «Спать, дочк, пора!» Хотя она неглупая и вроде даже с чувством юмора, но просто тошно становится от ее замечаний, если вдруг вспомнишь за вечерним чаем какой-нибудь смешной случай из прошедшего телевизионного дня. К примеру, как на днях пожарный-новичок, простой деревенский парень, заметив старика в кепке, курившего в неположенном месте, грозно окликнул его: «Гражданин, нарушаете!» «Здравствуйте, батенька!» — обернулся артист, загримированный под Ленина, и ошалевший пожарный испуганно попятился: «Курите, курите, Владимир Ильич!»
— А зачем он курил-то, где не положено? Нешто другого места не нашел? — сердито скажет Нюша. — Я смотрю, никакого у вас там порядку нету! Сплошное безобразие.
Про всяких знаменитостей, про дикторов, которых запросто можно встретить в коридоре, мама вообще не желает слушать — подскочит с табуретки и к радио: «Щас погоду передавать станут!» И при любом удобном случае твердит будто попугай: не нравится мене твоя работа! Ее не волнует, что дочка каждый день узнает что-нибудь новое. От той же Тамары, которая работает на телевидении уже двадцать лет, а до этого еще на «Мосфильме», и столько всего знает! К какому веку что относится (смотри, не перепутай!), из чего ели-пили (запоминай!), чем обставляли дома (записывай, если охота)… От художников-постановщиков, когда они приходят в цех отбирать реквизит, тоже случается узнать много любопытного, и люди они культурные, образованные, грамотные, как, в общем, и большинство окружающих. Постоянно звучит хорошая, правильная речь. Только слушай да мотай на ус.
И что же, бросить все это из-за Нюшиных устарелых деревенских представлений о жизни? Опять засесть дома, жевать пироги и блины, ходить в юбке по колено, с косой ниже пояса и к весне выглядеть толстой купчихой?.. Нет!
Сегодня мириться с матерью она не пошла. Улеглась на топчан и выключила свет, будто спит, но не спала, а все мучилась вопросом: почему самый близкий на свете человек не хочет тебя понять? Неужели только из упрямого желания взять верх и подчинить себе?.. Похоже, что так. Ведь и она сама не съела блинок со сметанкой из чистого упрямства — с одного блина не потолстеешь. Но съесть — значило уступить, а если начать уступать, то можно потерять и другие с таким трудом отвоеванные права.
Чтобы пойти работать, запираться на крючок в Шуркиной комнате, сесть на диету, носить брюки и подкручивать волосы на бигуди, пришлось выдержать столько боев, что Люся сама себе удивлялась.
По случаю проливного дождя Ленинский коммунистический субботник разрешили проводить на рабочих местах. В результате в субботу, когда немногочисленные в выходной день работники Телецентра имени 50-летия Октября одеваются даже наряднее, чем в будни, по длинным останкинским коридорам бродили с тряпками, ведрами и вениками «лыжники» и «туристы», приготовившиеся убирать прилегающую к Останкино территорию от мусора, скопившегося под снегом за долгую зиму. Особенно забавно выглядело начальство. Сменив строгие костюмы с галстуками на спортивные штаны, свитера и вязаные кофты, порой явно с женского плеча, предельно лаконичные и угрюмые еще вчера, когда положение обязывало, сегодня, в день коммунистического субботника, руководители демократично улыбались и шутили с подчиненными.
В редакциях женщины энергично протирали столы мокрыми тряпками, вытряхивали из ящиков разный хлам и угощали коллег домашним печеньем, бутербродами и чаем из термосов, захваченных из дома, чтобы не замерзнуть на весеннем останкинском ветру. Руководимые сегодня женщинами мужчины спускали на первый этаж большие бумажные мешки, набитые старыми или отклоненными сценариями, и здесь, возле лифтов, застревали надолго, чтобы в тесной мужской компании обсудить хоккейный матч сборная СССР — сборная Канады…
