Сюзанна Кейсен - Прерванная жизнь
Потом он вернулся в Рид в Орегоне, а я вернулась к продаже чесночниц и формочек для выпекания булочек. Довольно скоро будущее начало закрываться передо мной, и я быстро о нем позабыла.
Зато он вовсе обо мне не забыл. Окончив университет, весной он возвратился в Кембридж и нашел меня в больнице. При этом он сказал, что летом выезжает в Париж, но мне напишет. Заверял, что написать не забудет.
Лично я все эти обещания серьезными не считала. Перед ним открывалось будущее, передо мной – нет.
Когда он возвратился из Парижа, у меня было не самое лучшее время. Нас покидала Торри, меня мучил страх за собственные кости, меня не оставлял вопрос, сколько же времени я провела в стоматологическом кресле. Мне не хотелось с ним встречаться, поэтому заявила медсестре, что у меня паршивое настроение.
– Даже не паршивое, я взбешена.
Но мы поговорили по телефону. Он переезжал в Энн Эрбор. Лично на меня это никакого впечатления не произвело.
В Энн Эрбор ему не понравилось. Через месяцев восемь он возвратился и снова захотел встретиться со мной.
У меня же был период получше, мне дали кучу привилегий. Мы ходили в кино, готовили обед у него на квартире, в семь часов вечера в телевизионных известиях наблюдали за подсчетом тел во Вьетнаме, а в половину двенадцатого мне вызывали такси, и я возвращалась в больницу.
Летом того же года на дне лифтовой шахты обнаружили тело брата моего приятеля. Лето было жаркое, труп уже частично разложился. В этом месте его будущее закончилось – на дне шахты, в жаркий день.
Как-то в сентябре я вернулась в больницу раньше обычного, еще до одиннадцати. В комнате были Джорджина и Лиза.
– Он спросил, не стану ли я его женой, – сообщила.
– И что ты на это ответила? – поинтересовалась Джорджина.
– Он спросил, не стану ли я его женой, – повторила я.
Когда я говорила это во второй раз, то чувствовала себя еще больше ошеломленной.
– Ну а ему! Что ты ответила ему?
– Я сказала: да.
– Ты и вправду хочешь за него выйти? – спросила Лиза.
– Вправду, – подтвердила я, хотя и не была абсолютно уверена в этом.
– А что потом?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, что будет потом, когда вы уже поженитесь?
– Не знаю, – ответила я. – Я об этом не думала.
– Так лучше подумай, – посоветовала мне Лиза.
Я попробовала. Закрыла глаза и подумала о нас, как мы сидим на кухне, помешиваем в кастрюлях, режем овощи, подумала о похоронах нашего приятеля, о том, как мы идем в кино.
– А ничего, – сказала я. – Тишина. Просто не знаю. Все так, как будто я неожиданно оторвалась от скалы. – Я рассмеялась. – Смею предполагать, что когда я выйду замуж, моя жизнь остановится.
Она не остановилась. И спокойной тоже не была. В конце концов я его бросила. И сделала это сознательно. Точно так же, как Гаранс потеряла Баптисту в толпе. Я чувствовала, что мне нужно побыть одной. Мне хотелось вступить в будущее самостоятельно.
РАЗУМ И МОЗГ
Вне зависимости от того, как мы это называем – разум, душа или характер – нам хотелось бы думать, что обладаем чем-то большим, чем только «оживляющее» нас сборище нейронов.
Только большая часть того, что мы называем разумом, это просто мозг. Память – это особое отражение клеточных изменений, происходящих в соответственных местах внутри головы. Настроение – это эффект действия такой, а не иной кучи нейронных переключателей. Избыток ацетилхолина, недостаток серотонина – и у тебя депрессия.
Так что же остается для разума?
От недостатка серотонина до мыслей о том, что мир «стар, скучен и ничего не стоит» ведет долгий путь; еще более долгая дорога ведет к написанию пьесы о человеке, охваченном подобными мыслями… Вот где-то здесь и находится сфера действия разума. Нечто берется за перевод всего этого бормотания нейронов.
Вот только, разве этот переводчик не воплощен, не метафизичен? Не является ли это неким числом – причем, громадным – параллельно действующих различных функций мозга? Если бы всю эту сеть мельчайших, одновременных действий, которые и формируют мысль, идентифицировать, расположить по порядку и сделать из нее громадную карту, тогда «разум» можно было бы увидать.
Переводчик абсолютно уверен, что такую карту изготовить невозможно, равно как нельзя увидеть разум. «Твой разум – это я», – говорит он. – «Ты не можешь разобрать меня на дендриты и синапсы».
Он переполнен различными претензиями и правотой. Например, он говорит: «У тебя депрессия по причине стресса на работе». (И никогда не скажет: «У тебя депрессия по причине недостатка серотонина»).
Но иногда его переводам не веришь, например, когда порежешь палец, а он визжит: «Умрешь!» Иногда его претензии слишком неправдоподобны, когда, к примеру, он утверждает, будто бы «двадцать пять шоколадных пирожных вполне заменят тебе хороший обед».
Частенько он сам не знает, о чем говорит. Когда же наконец решаешь, что он ошибается, тогда, собственно, кто или что предпринимает это решение? Какой-то другой, чрезвычайный, стоящий выше переводчик?
А собственно, почему останавливаться только на двоих? В этом и таится проблема всей модели. Она не имеет конца. Каждый переводчик нуждается в начальнике, перед которым следует отчитаться.
Но, при рассмотрении данной модели нечто определяет суть нашего восприятия сознания. Имеется мысль, но одновременно имеется размышление о этой мысли, и вам не кажется, что это были две одинаковые вещи. Мысль и размышление о мысли должны быть отражением совершенно различных сторон функционирования мозга.
Имеется в виду то, что мозг обращается к самому себе, и, обращаясь к самому себе, модифицирует собственное восприятие. Чтобы построить новую версию такой не-совсем-фальшивой-модели следует представить первого переводчика в качестве зарубежного корреспондента, высылающего сообщения из мира – при этом, в данном случае, мир означает все то, что находится снаружи или внутри нашего тела, не исключая таких вещей, как уровень серотонина в нашем мозгу. Зато второй переводчик – это комментатор; в кратких печатных рецензиях он анализирует присылаемые сообщения. Оба они дополняют друг друга в собственной работе. Комментатор нуждается в фактах, корреспондент – во взгляде со стороны. Оба влияют друг на друга. Оба ведут диалог.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Боль в левой ноге, чуть повыше пятки.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Полагаю, это из-за тесной обуви.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Проверял. Снял сапог. Все равно больно.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Осматривал?
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Именно сейчас этим и занимаюсь. Вижу покраснение.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Кровь идет?
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Нет.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ну так успокойся.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ладно.
Но через минуту приходит следующее сообщение.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Боль в левой ноге, чуть повыше пятки.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Да знаю уже.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Продолжает болеть. И имеется небольшое утолщение.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Просто водянка. Успокойся.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ладно.
Через две минуты.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Не прокалывай.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Как только проколю, мне станет легче.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Тебе так только кажется. Оставь.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Ладно. Но ведь болеть продолжает.
Похоже, что психическое заболевание может лежать в проблеме сообщения между этими двумя переводчиками.
К примеру, классический пример коммуникационного замешательства.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: В углу комнаты стоит тигр.
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Это не тигр, а всего лишь стол.
ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОДЧИК: Тигр! Это ведь тигр!
ВТОРОЙ ПЕРЕВОДЧИК: Не дури, подойди и хорошенько присмотрись.
И вот тогда все дендриты, нейроны, уровни серотонина и ацетилхолина, равно как и переводчики, собираются в кучу и бегут рысцой в угол комнаты.
Если ты не сумасшедший, то аргументация второго переводчика, что мы имеем дело не с тигром, а со столом, первого переводчика убеждает. Но если ты сумасшедший, тогда победит мнение первого переводчика, будто мы встретились с тигром.
Здесь вся штука в том, что первый переводчик и вправду видит тигра. На пути передачи информации между нейронами имеется какой-то дефект. Либо призванные для передачи информации химические вещества не те, что следует, либо импульсы передаются неправильным путем. Вероятнее всего, такое случается довольно часто, но в акцию вовремя включается второй переводчик и дефект исправляет.
Представь, что сидишь в поезде, стоящем на станции, рядом стоит другой поезд, отправляющийся в противоположном направлении, и вот этот второй поезд трогается. Ты уверен, что это именно твой поезд тронулся. Стук колес этого второго поезда звучит как стук колес твоего состава, опять же видишь, что второй поезд постепенно исчезает из виду. Может пройти какое-то время – может с полминуты – прежде чем второй переводчик выловит ошибку в ошибочном рассуждении первого переводчика и скорректирует ее. Столько времени пройдет, потому что очень трудно усомниться в правоте впечатлений, переданных органами чувств. Мы все сконструированы так, чтобы полностью доверять им.
