Таня Валько - Арабская жена
— Ух ты, умница выискалась! — Ахмед уже не скрывает злости. — Ну ничего, ливийский народ все равно выживет, — заявляет он, и я впервые убеждаюсь, как сильны в нем патриотические чувства.
Отворачиваюсь к окну, а про себя делаю вывод: эту тему затрагивать не следует.
Металлическая громадина «боинга» прорывается сквозь слои туч, и я наконец вижу внизу долгожданный кусочек суши, маленький островок.
Мы кружим над морем, на котором уже удается различить плывущие миниатюрные яхты и пароходы, а затем — бирюзовую полосу прибрежных вод, светлые песчаные пляжи и оранжевые просторы земли.
— А мы на пляж ездить будем? — спрашиваю я, внезапно оторвавшись от окна, и, не дожидаясь ответа, снова возвращаюсь к осмотру окрестностей.
— Конечно, конечно, — слышится приятный голос мужа за моей спиной. — Это ведь наш отпуск.
— А пляж где-то вблизи от вашего дома?
— От нашего дома, дорогая.
— Ну да. Так пляж где-то близко?
— Не так уж и близко. До красивого побережья нужно проехать около сотни километров.
— О-о… — разочарованно тяну я.
— Ничего, у нас неплохие автострады, а на пляж едут, чтобы провести там целый день, — успокаивает меня он. — Мы будем устраивать пикники и барбекю у моря. Тебе понравится. — Он смеется, и искорки счастья поблескивают в его черных как сажа глазах.
Вновь воодушевленная, я хлопаю в ладоши, словно маленькая девочка, и целую его в щеку.
Море решительно прячется где-то за хвостом самолета, а мы идем на посадку, направляясь к аэродрому, которого еще не видно. Ровные ряды невысоких раскидистых деревьев стоят, будто шеренги солдат во время муштры, а между ними — оранжевая земля.
— Что это за сады?
— Оливковые рощи и цитрусы, гектары цитрусов! — гордо отвечает он, словно все они принадлежат ему.
Самолет наконец приземляется.
— Жаль, что нам еще так долго ехать, — сетую я, потому что чувствую себя усталой, а перед нами еще около четырехсот километров пути. — Сегодня уже ничего толком не увидим, ведь в Триполи мы будем только ночью.
— Если захочешь, поедем через центр города — там жизнь никогда не замирает, а освещение такое, что и из космоса, кажется, видно. Да, из космоса видны две достопримечательности: Великая Китайская стена и ливийская Зеленая площадь, — с гордостью говорит Ахмед. — А в центре Триполи — десятки ресторанов, кафе и толпы покупателей. Там никогда не бывает тихо и ночь сливается с днем.
— Ладно, ловлю тебя на слове. — После его слов я даже немного радуюсь.
Похоже, мои опасения действительно преувеличены. Виной всему людская болтовня и пропаганда масс-медиа: они, как всегда, приукрашивают, переворачивают все с ног на голову и лгут. А дурочки вроде меня верят всему, каждому их слову. Хватит уже этих треволнений, пора начинать радоваться отпуску.
Аэропорт на острове Джерба — маленький и замызганный. Все облеплено грязью, в углах валяются окурки и пластиковые стаканчики. Туалет, в который нам с Марысей пришлось зайти, просто ужасен — дыра в кафельном полу, залитом мочой и измазанном дерьмом. О том, что в уборной принято спускать за собой воду, здесь, похоже, не слышал никто, даже те, кто строил эту будку. Что было духу мы выбегаем оттуда, боясь, что еще мгновение — и мы потеряем сознание от невыносимой вони. Из ресторана доносится оглушительно громкая восточная музыка, а сексуально-мяукающий голос из мегафона протяжно сообщает какие-то крайне важные сведения на незнакомом мне языке.
— Ахмед! Саляма! — кричит высокий седоватый мужчина, стоящий за барьером для встречающих.
— Это мой отец. Идем. — Ахмед берет на руки Марысю и увлекает за собой меня.
— А-а-а-а-а!!! Зоуджа, зоуджа!!! Джамиля джиддан!!![7] Мийя, мийя!.. — Пожилой мужчина произносит какие-то слова, которых я, конечно же, уразуметь не в состоянии. Но, кажется, они означают что-то хорошее, иначе Ахмед не улыбался бы до ушей. — Сах! — напоследок восклицает мой свекор. Что ж, сах так сах, раз уж я все равно ничего не понимаю.
— Куда нам теперь? — обеспокоенно спрашиваю я.
— На автостоянку, любовь моя. — Ахмед крепко обнимает меня, и глаза всех присутствующих обращаются в нашу сторону. — Ничего не бойся. Я с тобой.
И мы садимся — кто бы сомневался! — в «мерседес». Правда, он не серебристый, а черный как смола и очень большой.
— Значит, теперь в палатку посреди пустыни? — шучу я, а сама чувствую себя крайне неуверенно.
— Как пожелаете, мадам, — загадочно отвечает Ахмед.
А вдруг так и будет? Я снова полна опасений… Ну и трусиха же я!
Мужчины заняли передние сиденья и оживленно беседуют. При этом они энергично жестикулируют и кричат, как будто ссорясь. Но о ссоре не может быть и речи: они улыбаются и каждую минуту похлопывают друг друга где ни попадя — по рукам, плечам, бедрам, даже по голове.
Машина мчит с головокружительной скоростью, а мы с Марысей наблюдаем совершенно незнакомый нам мир. Дорога тянется через пустыню, которую время от времени разнообразят одинокие кустики и небольшие селения, расположенные вдоль трассы. Люди, попадающиеся на нашем пути, одеты бедно, на женщинах — длинные разноцветные платья, волосы прикрыты полинявшими платками, а их фигурки словно срисованы с гравюр прошлого века. Мужчины тоже носят платья, но бежевого или мышиного цвета, а на головах у них нечто наподобие тюрбанов. В качестве транспортного средства используется преимущественно тележка, запряженная осликом или неказистой изголодавшейся лошадкой. Глядя на все это, я даже не хочу ни о чем расспрашивать. Порой на скутере промчится кто-то более современный; часто в прицепе за ним едет вся семья, включая и маленьких детей.
— Ну, у нас все немного по-другому, — говорит Ахмед, и я встречаю его озабоченный взгляд. Кажется, он наблюдает за моей реакцией.
— Угу… — Разговаривать мне не хочется, но скрыть испуганное выражение лица не получается.
Тем временем мы подъезжаем к большим воротам, перед которыми вытянулась вереница машин. Мужчины лихорадочно мечутся туда-сюда, кричат и размахивают руками, женщины со скучающими минами сидят в машинах, ни о чем не заботясь, а дети без всякого присмотра носятся как сумасшедшие между автомобилями. Ослики и скутеры остались позади; теперь вокруг нас элегантные лимузины и побитые, поцарапанные, почти разваливающиеся на глазах шестиместные такси.
— Что это такое? — взволнованно спрашиваю я.
— Это граница, любовь моя, — успокаивающим тоном сообщает Ахмед. — Ты и оглянуться не успеешь, как будем уже дома.
— Но ведь в этой очереди мы простоим до завтра! — разочарованно говорю я.
— Ничего не бойся, не всякий обязан в ней стоять.
И наш «мерседес», сделав несколько непозволительных маневров и нарушив все возможные правила дорожного движения, включая запрет на езду по «встречке», пробивается на совершенно свободную полосу. Ахмед выходит из машины, убирает дорожный конус, преграждающий путь, и мы не спеша подъезжаем к таможенной будке. Над проездом виднеется большая черная надпись: VIP.
Мужчины выходят из автомобиля, приветливо здороваются с людьми в мундирах; всего минута — и мы вновь в пути.
— Ну что, все не так уж плохо? — Довольный собой, Ахмед гордо выпячивает грудь.
Теперь уж мы разгоняемся на полную катушку. Трехполосная автострада почти пуста. Везде вплоть до горизонта простирается безлюдное плоскогорье. Кое-где пригибаются к земле маленькие засохшие кустики — вот и весь пейзаж. Монотонный ландшафт и переживания прошедшего дня клонят меня в сон.
— Эй, сони, побудка! — слышу я будто сквозь туман. — Мы уже дома. — Ахмед, улыбаясь до ушей, гладит по лицу только что проснувшуюся Марысю.
Мы постепенно приближаемся к центру города, и все больше фонарей, ярких реклам и магазинных витрин освещают сумерки. Пара минут — и вокруг уже светло как днем, а уличная толпа стала еще гуще. Я замечаю, что восемьдесят процентов прохожих — мужчины. Одеты они в элегантные итальянские костюмы, молодежь щеголяет в джинсах и цветных футболках или рубашках. Лишь изредка можно увидеть прохожего в традиционном арабском платье. Женщин мало, идут они только группами; почти все носят длинные плащи блеклой расцветки, а на головах платки. К счастью, попадаются и одетые на европейский манер, но это преимущественно девочки-подростки или совсем юные девушки. Столики на летних площадках ресторанов и кафе тоже оккупированы мужчинами.
— Ахмед… — Я осторожно трогаю мужа за плечо, желая расспросить его об этой аномалии.
— Потом, потом, — отмахивается он от меня, будто от назойливой мухи, а сам почти приклеивается носом к боковому стеклу, жадно поглощая глазами этот свой давно не виденный мир.
Неплохое начало! Я закусываю губу и глажу воодушевленную Марысю по голове. Она задает множество вопросов, а я ни на один не могу ей ответить.
