Кадзуо Исигуро - Остаток дня

– Мне очень жаль, мистер Стивенс. Ваш отец скончался четыре минуты назад.

– Понятно.

Она поглядела сперва на свои руки, потом на меня.

– Мне очень жаль, мистер Стивенс, – повторила она и добавила: – Не знаю, что и сказать вам в утешение.

– Не нужно ничего говорить, мисс Кентон.

– Доктор Мередит так пока и не приехал.

Она опустила голову, всхлипнула, но сразу взяла себя в руки и спросила твердым голосом:

– Вы подниметесь на него поглядеть?

– Как раз сейчас у меня дел по горло, мисс Кентон. Может, немного попозже.

– В таком случае, мистер Стивенс, разрешите, я закрою ему глаза?

– Буду вам очень признателен, мисс Кентон.

Она стала подниматься по лестнице, но я ее задержал, окликнув:

– Мисс Кентон, пожалуйста, не считайте меня таким уж бесчувственным, раз сейчас я не пошел попрощаться с отцом на смертном одре. Понимаете, я знаю, что, будь отец жив, он не захотел бы отрывать меня сейчас от исполнения обязанностей.

– Конечно, мистер Стивенс.

– Мне кажется, сделай я по-другому, я бы его подвел.

– Конечно, мистер Стивенс.

Я повернулся и все с тем же подносом, на котором стояла бутылка портвейна, возвратился в курительную – сравнительно небольшую комнату, где в сигарном дыму перемешались черные смокинги и седые головы. Я медленно обходил гостей, поглядывая, у кого опустели бокалы. Мсье Дюпон похлопал меня по плечу и спросил:

– Дворецкий, вы распорядились, о чем я просил?

– Весьма сожалею, сэр, но на данный момент помощь еще не подоспела.

– Что вы хотите сказать, дворецкий? У вас что, иссякли запасы простейших перевязочных средств?

– Дело в том, сэр, что ожидается прибытие доктора.

– Ага, очень хорошо. Значит, вызвали врача?

– Да, сэр.

– Прекрасно, прекрасно.

Мсье Дюпон вернулся к прерванному разговору, и я продолжал обход. Помню, как расступилась группа джентльменов и передо мной вдруг возникла немецкая графиня; я даже не успел предложить ей портвейна – она схватила с подноса бутылку и сама себе налила.

– Похвалите повара от моего имени, Стивенс, – сказала она.

– Непременно, мадам. Благодарю вас, мадам.

– Вы со своими ребятами тоже хорошо поработали.

– Благодарю вас, мадам.

– Один раз во время обеда я готова была поклясться, что здесь не один, а по меньшей мере три Стивенса, – сказала она и рассмеялась.

Я тоже поспешил рассмеяться и ответил:

– Рад быть к услугам мадам.

Через секунду я заметил юного мистера Кардинала; он по-прежнему стоял в одиночестве, и мне подумалось, что собрание столь высоких гостей, возможно, внушает молодому джентльмену нечто вроде благоговейного ужаса. Во всяком случае, бокал у него был пуст, так что я направился в его сторону. Мое появление, видимо, очень его воодушевило, и он протянул мне бокал.

– По-моему, это просто замечательно, Стивенс, что вы любите природу, – сказал он, пока я ему наливал. – Ей-богу, лорду Дарлингтону здорово повезло, что у него есть кому со знанием дела приглядеть за садовником.

– Простите, сэр?

– Природа, Стивенс. Вчера мы с вами говорили о чудесах мира природы. Полностью с вами согласен, все мы слишком самодовольны и не ценим великих чудес, которые нас окружают.

– Совершенно верно, сэр.

– Мы ведь об этом и говорили. Договоры и границы, репарации и оккупации. А Матушка-Природа знай занимается себе своим милым делом. Как-то странно вот так о ней думать, правда?

– Истинная правда, сэр.

– Я вот думаю, а не лучше ли было бы, если бы Всемогущий сотворил нас всех в виде… ну… как бы растений? Понимаете, крепко укорененных в земле. Тогда бы с самого начала не было всего этого вздора с войнами и границами.

Молодой человек, видимо, счел эту мысль очень забавной. Он рассмеялся, немного подумал и опять рассмеялся. Я к нему присоединился. Тут он подтолкнул меня в бок, сказал:

– Представляете, Стивенс? – и еще раз рассмеялся.

– Да уж, сэр, – ответил я со смехом, – весьма любопытная получилась бы картина.

– Но молодцы вроде вас все так же сновали бы между нами с поручениями, приносили чай и все прочее. В противном случае мы бы оказались совсем беспомощными. Представляете, Стивенс? Все мы – укорененные в землю. Каково, а?

В эту минуту сзади подошел лакей и сказал:

– Мисс Кентон хотела бы вас на два слова, сэр.

Я извинился перед мистером Кардиналом и пошел к дверям.

Мсье Дюпон решил, видимо, их охранять – стоило мне подойти, он спросил:

– Дворецкий, доктор приехал?

– Именно это я и собираюсь выяснить, сэр. Это не займет и минуты.

– У меня болит.

– Весьма сожалею, сэр. Доктор должен сейчас приехать.

На этот раз мсье Дюпон вышел за мной в холл. Мисс Кентон стояла на том же самом месте.

– Мистер Стивенс, – сказала она, – доктор Меридит прибыл и прошел наверх.

Она говорила очень тихо, но стоявший у меня за спиной мсье Дюпон сразу воскликнул:

– Ну, прекрасно!

Я повернулся к нему и предложил:

– Благоволите следовать за мной, сэр.

Я провел его в бильярдную и зажег в камине огонь; тем временем он устроился в одном из кожаных кресел и принялся стаскивать ботинки.

– Сожалею, что здесь немного прохладно, сэр. Доктор сейчас придет.

– Спасибо, дворецкий, я вами доволен.

Мисс Кентон все так же ждала меня в холле, мы молча поднялись наверх. В отцовской комнате доктор Мередит что-то записывал, а миссис Мортимер горько рыдала. На ней по-прежнему был фартук, которым она, видимо, утирала слезы; из-за этого по всему лицу у нее пошли жирные разводы, что делало ее похожей на хористку, загримированную под негритянку. Я ожидал, что в комнате будет стоять запах смерти, но из-за миссис Мортимер – или ее фартука – в комнате пахло кухонным чадом.

Доктор Мередит поднялся и произнес:

– Примите мои соболезнования, Стивенс. У него было обширное кровоизлияние. Если вам от этого будет легче, скажу, что особой боли он не должен был испытать. Спасти его не могло ничего на свете.

– Благодарю вас, сэр.

– А сейчас мне пора. Вы тут сами распорядитесь?

– Да, сэр. Однако, с вашего позволения, один очень важный джентльмен дожидается внизу вашей помощи.

– Это срочно?

– Он выразил настоятельное желание встретиться с вами.

Я спустился с доктором Мередитом, провел его в бильярдную, а сам поторопился вернуться в курительную, где все было без перемен, разве что стало веселее.

Не мне, понятно, намекать на то, что я достоин стать в один ряд с «великими» дворецкими моего поколения, такими, как мистер Маршалл или мистер Лейн, хотя, должен заметить, есть люди, которые, возможно, из ложно понятого великодушия, склонны считать именно так. Позвольте разъяснить: когда я говорю, что конференция 1923 года и в особенности описанные вечер явились поворотным пунктом в моем профессиональном развитии, то исхожу в основном из собственных, более скромных требований. Но и в этом случае, принимая во внимание груз непредвиденных обстоятельств, обрушившихся на меня в тот вечер, вы, может быть, согласитесь – не так уж я сильно и обольщаюсь, позволяя себе предположить, что перед лицом всего этого продемонстрировал, пусть в скромной степени, «достоинство», которое пристало бы и самому мистеру Маршаллу или, если на то пошло, моему отцу. В самом деле, почему я должен это отрицать? При всех прискорбных для меня событиях того вечера, я обнаруживаю, что теперь вспоминаю его с чувством законной гордости.

День второй – после полудня.

Мортимеров пруд, Дорсет

Кажется, у вопроса «что такое „великий дворецкий?“» имеется еще одно обширное измерение, которому я до сих пор не уделял должного внимания. Последнее, признаюсь, мне довольно досадно, поскольку речь идет о проблеме, которую я принимаю так близко к сердцу и над которой к тому же столько размышлял на протяжении многих лет. Но мне приходит в голову, что я, возможно, несколько поторопился закончить обсуждение требований, предъявляемых Обществом Хейса к вступающим в его ряды, и опустил некоторые существенные стороны этих требований. Прошу понять меня правильно, я вовсе не собираюсь пересматривать свои соображения касательно „достоинства“ как неотъемлемой предпосылки „величия“. Но я еще немного поразмышлял о другом заявлении, сделанном Обществом Хейса, а именно – о том, что необходимое предварительное условие членства – „служба соискателя в выдающемся доме“. Я считал и продолжаю считать, что со стороны Общества Хейса это было проявлением бездумного снобизма. Мне, однако же, представляется, что возражения тут вызывает не столько сам общий принцип, сколько, в частности, устаревшее понимание того, что такое „выдающийся дом“. Сейчас, когда я возвращаюсь к этому заявлению, мне кажется, что в нем есть своя правда: „служба в выдающемся доме“ и в самом деле необходимое предварительное условие величия дворецкого – но только если в данном контексте наделить термин „выдающийся“ более глубоким смыслом, чем вкладывало в него Общество Хейса.