Кадзуо Исигуро - Остаток дня
Тем временем отцу не было ни лучше и ни хуже. Насколько я понял, он большей частью спал; спящим я его и находил, когда, выкроив минутку, поднимался в его комнатушку под крышей. Первая возможность с ним перемолвиться выпала мне только к вечеру на второй день после того, как он снова слег.
Отец и на этот раз спал, когда я вошел. Но горничная, которую мисс Кентон прислала сидеть с ним, завидев меня, встала и принялась трясти его за плечо.
– Вот глупая! – воскликнул я. – Немедленно перестань!
– Мистер Стивенс наказал его разбудить, сэр, если вы придете.
– Пусть спит. Переутомление – оно его и уложило.
– Он непременно велел, сэр, – ответила девушка и снова потрясла отца за плечо.
Отец открыл глаза, повернул голову на подушке и поглядел на меня.
– Надеюсь, папеньке уже полегчало, – сказал я.
Он помолчал, не сводя с меня взгляда, и спросил:
– Внизу все под присмотром?
– Положение довольно сложное. Сейчас самое начало седьмого, так что папенька вполне может представить, что творится на кухне.
По лицу отца пробежала досада.
– Но все под присмотром? – переспросил он.
– Да, об этом, смею сказать, можно не беспокоиться. Я счастлив, что папеньке полегчало.
Он медленно вытащил руки из-под одеяла и погасшим взглядом уставился на тыльные стороны кистей. Так продолжалось какое-то время.
– Я счастлив, что папеньке основательно полегчало, – наконец повторил я. – А теперь мне нужно спускаться. Как я сказал, положение довольно сложное.
Он еще поразглядывал руки, а потом произнес:
– Надеюсь, я был тебе хорошим отцом.
Я улыбнулся и сказал:
– Как я рад, что тебе уже полегчало.
– Я горжусь тобой. Хороший сын. Надеюсь, я был тебе хорошим отцом. Хотя навряд ли.
– К сожалению, сейчас у нас масса дел, но утром мы сможем поговорить.
Отец по-прежнему разглядывал руки, словно они чем-то ему досаждали.
– Как я рад, что тебе уже полегчало, – повторил я и ушел.
* * *Спустившись, я застал на кухне форменный ад, а весь персонал в состоянии крайнего напряжения. Однако я с удовольствием вспоминаю, что, когда через час с небольшим был подан обед, моя команда проявила чудеса расторопности и профессиональной невозмутимости.
Великолепная банкетная зала во всем ее блеске – зрелище всегда достопамятное, и тот вечер не был в этом отношении исключением. Правда, сплошные ряды облаченных в вечерние костюмы джентльменов, решительно подавляющих своим числом представительниц прекрасного пола, производили довольно мрачное впечатление; но, с другой стороны, в двух огромных люстрах, висящих над столом, тогда еще горел газ, дававший приглушенное, очень мягкое освещение, – не то что сейчас, когда провели электричество и люстры заливают помещение ярким, слепящим светом. За этим вторым и последним обедом участников конференции – большинство намеревалось разъезжаться после ленча на другой день – гости почти совсем избавились от скованности, которая бросалась в глаза на протяжении всех предыдущих дней: застольный разговор стал оживленней и громче, да и наполнять бокалы нам приходилось все чаще и чаще. В завершение обеда, организовать который с профессиональной точки зрения было довольно несложно, его светлость встал и обратился к гостям.
Для начала он поблагодарил всех присутствующих в связи с тем, что на протяжении этих двух дней дискуссии, «хотя временами и отличались бодрящей откровенностью», велись в духе дружбы и стремления узреть торжество добра. В эти дни все присутствующие оказались свидетелями такого единения, на которое он не смел и надеяться; на предстоящем утром «подведении итогов», он уверен, каждый из участников конференции возьмет на себя обязательства предпринять определенные шаги в преддверия важной международной конференции в Женеве. После этого (не знаю, было ли так первоначально задумано) его светлость пустился в воспоминания о своем покойном друге герре Карле-Хайнце Бремане, что вышло не совсем кстати; его светлость был склонен подолгу распространяться на эту тему, ибо принимал ее близко к сердцу. Следует, видимо, упомянуть, что лорд Дарлингтон никогда не был, как говорится, прирожденным оратором, и вскоре легкий шум нетерпения, верный признак того, что аудитория устала слушать, начал усиливаться, распространяясь по всей зале. Хуже того, когда лорд Дарлингтон наконец призвал гостей встать и выпить за «мир и справедливость в Европе», уровень этого шума – возможно, по причине весьма щедрого принятия спиртных напитков – едва не перешел, на мой взгляд, границы всякого приличия.
Гости снова уселись, и общий разговор возобновился, но тут раздался властный стук костяшками пальцев о столешницу, и мсье Дюпон встал во весь рост. Зала разом притихла. Достойный джентльмен окинул публику почти что суровым взглядом и произнес:
– Надеюсь, я не посягаю на право, предоставленное кому-нибудь из здесь присутствующих, но я пока что не слышал, чтобы кто-нибудь предложил поднять бокал за здоровье нашего хозяина, достопочтенного и любезного лорда Дарлингтона.
Послышался одобрительный шепот. Мсье Дюпон продолжал:
– За последние дни в этих стенах было сказано много интересного. И много важного.
Он сделал паузу, и в зале воцарилась гробовая тишина.
– Много было сказано и такого, – продолжал он, – что косвенно или иным образом есть критика – и это еще не самое сильное слово, – критика внешней политики моей страны. – Он снова сделал паузу с мрачным, можно даже сказать – рассерженным видом. – За два дня мы выслушали несколько глубоких и проницательных обзоров нынешней весьма сложной европейской ситуации. Но ни в одном из обзоров, позволю себе заметить, не было полного понимания причин, объясняющих позицию, занятую Францией по отношению к соседнему государству. Однако, – он поднял палец, – теперь не время об этом спорить. В сущности, я все эти дни сознательно не вступал в споры, потому что приехал сюда, главным образом, слушать. Поэтому разрешите сказать, что некоторые услышанные здесь доводы произвели на меня впечатление. Но какое? – можете вы спросить. – Мсье Дюпон сделал очередную паузу, почти лениво обвел взглядом обращенные к нему лица и наконец продолжал: – Господа – и дамы, прошу прощения, – я много думал об этой проблеме и хотел бы вам доверительно заявить, что хотя между мной и многими из присутствующих остаются расхождения в понимании того, что в настоящее время происходит в Европе, да, несмотря на это, я убежден, господа, убежден в справедливости и осуществимости основных предложений, которые обсуждались в этих стенах.
Стол вздохнул, как мне показалось, одновременно и с облегчением, и с торжеством, но на сей раз мсье Дюпон чуть повысил голос и перекрыл шум:
– Я рад заверить присутствующих в том, что использую все мое скромное влияние, дабы содействовать определенным переменам во французской политике в согласии со многим здесь сказанным. И постараюсь сделать это заблаговременно, до начала Швейцарской конференции.
Последовали аплодисменты. Я заметил, как его светлость и сэр Дэвид обменялись взглядами. Мсье Дюпон поднял руку, то ли благодаря за аплодисменты, то ли кладя им конец.
– Но прежде чем поднять тост за нашего хозяина, лорда Дарлингтона, мне бы хотелось снять с души небольшой груз. Кто-то, возможно, скажет, что снимать груз с души за обеденным столом несовместимо с хорошим тоном. – Оживление и смех в зале. – Я, однако, сторонник откровенности в таких делах. Как существует необходимость официально поблагодарить лорда Дарлингтона, который нас здесь собрал и без кого не возник бы нынешний дух согласия и доброй воли, так существует, я полагаю, и необходимость открыто осудить всякого, кто прибыл сюда злоупотреблять гостеприимством хозяина и тратить силы лишь на разжигание взаимного недовольства и подозрительности. Такие персоны не только вызывают отвращение в глазах общества, но и представляют исключительную опасность в нынешней обстановке.
Он опять замолчал, и воцарилась гробовая тишина. Потом заговорил, спокойно и четко:
– В отношении мистера Льюиса у меня всего один вопрос. В какой мере его гнусное поведение отражает позицию нынешней американской администрации? Дамы и господа, позвольте мне самому попытаться ответить, ибо от господина, способного, как показали эти несколько дней, на столь черный обман, не приходится ждать правдивого ответа. Так что я рискну предложить собственную версию. Америка, разумеется, обеспокоена тем, как мы будем платить ей долги в случае замораживания германских репараций. Но за последние месяцы мне довелось обсуждать эту тему с несколькими весьма высокопоставленными американцами, и у меня сложилось впечатление, что в этой стране мыслят куда дальновидней, чем можно судить по присутствующему здесь ее представителю. Те из нас, кому дорого будущее процветание Европы, с удовлетворением воспримут тот факт, что в настоящее время мистер Льюис – как бы это лучше сказать? – уже не имеет того влияния, каким пользовался раньше. Вы, возможно, сочтете, что мне не подобает говорить об этом так резко и прямо. Но на самом деле, дамы и господа, я еще проявляю снисходительность. Как видите, я умалчиваю о том, что именно рассказывал мне этот господин – о каждом из вас. И делал это так примитивно, так нагло и грубо, что я просто не верил собственным ушам. Но хватит уличать. Пришло время благодарить. Дамы и господа, прошу вас последовать моему примеру и поднять бокалы за лорда Дарлингтона.
