Владимир Сотников - Фотограф (сборник)
– Не сомневайся, обязательно поедем на той неделе! – крикнул уже издали Минович. – Сена много!
Тенишев шел по улице и чувствовал себя здесь совершенно одним. Все окна удивленно смотрели на него, будто спрашивая: откуда ты появился здесь? И Тенишев вспомнил, что так он спрашивал сам себя много раз – откуда он здесь появился? Именно он и именно здесь. Могло быть по-другому? Мог он быть Витькой, Сашкой – кем-нибудь из ребят? И неужели они все видят так же – вот этот видимый мир? Это и есть взгляд каждого человека? Как люди выбирают куда смотреть?
Тенишев приближался к своему дому и все спрашивал и спрашивал себя, не отвечая. Отвечать он не умел – сколько ни пытался это сделать, лишь прекращались вопросы, и Тенишев замолкал внутри себя. А ему нравилось это бесконечное занятие – спрашивать самого себя. Казалось, что только так и можно думать.
Вот и дом – ждет его больше всех на свете. Тенишев почувствовал, что вот-вот заплачет. Никого не было рядом – и он всхлипнул и вздрогнул всей грудью, будто прорвалось и освободилось что-то внутри.
Почему старик не стал уговаривать его поехать обратно, а словно поспешил от него избавиться? Не хотел больше присматривать за ним? У него, конечно, и без того много забот. Но может, не поздно еще побежать к старику и попроситься?
Тенишев вспомнил опять дорогу и звезды, на которые смотрел ночью. И подумал, что старик прав – сейчас можно все вспоминать. И дорогу, и две березы на пригорке, и звезды, и храп лошадей ночью…
И Тенишев понял, что все существует и само по себе, и как его воспоминания. Как две жизни. Первая быстрая, как говорил старик, вторая – медленная и бесконечная. И в воспоминаниях лучше, спокойнее – как дома. Кажется, что был здесь всегда, и даже не получается спросить у себя: откуда я здесь появился?
Он сел на скамейку у дома и закрыл глаза. И вот уже опять закрутилось колесо и посыпался с обода песок… А ведь это старик просто отпустил меня, подумал Тенишев, отпустил домой, к себе, вспоминать…
Через много лет, когда Тенишев понял, что вторая жизнь – в воспоминаниях – становится главной и даже, наверное, единственной, он с каждым повторением памяти все искал ее начало. И ему казалось, что время этой жизни началось с тоненькой струйки песка, который неостановимо лился с обода колеса на уплывающую назад колею дороги.
КОШКА
Июль
Кошка сидела на крыше. Она пригрелась на теплом месте и задремала. Вот уже и солнце припекло, и птицы умолкли, а кошка не двигалась с места. Куда спешить? Люди еще спят, и никто не позовет.
Вот скоро откроется дверь, выйдет на крыльцо хозяин, тогда и можно будет заглянуть вниз и зацарапать коготками по жести. Хозяин поднимет руки и стащит ее, приговаривая что-то ласковое. И время пойдет совсем по-другому, и заколышется в блюдечке перед самыми глазами молоко, колеблемое язычком. Зашипит чайник на плите, хозяин сядет на крыльцо и станет смотреть на золотистые сосны, освещенные солнцем. Тогда и кошка, умывшись, сядет рядом и будет смотреть в ту же сторону – совсем как хозяин. А потом выйдет и маленький мальчик, и станет ее гладить, и приблизит свое лицо, и она, конечно же, дотянется своим мокрым носиком до его носика. И мальчик засмеется, довольный.
Потом он возьмет чашку и станет собирать землянику под соснами. А кошка будет стараться подлезть под его руки, чтобы понюхать – что там, в чашке? «Не мешай, Дуська, – опять засмеется мальчик, – ты не любишь ягод. Ешь лучше свои травинки». И она, послушавшись, найдет самую длинную травинку и пожует ее, щурясь от удовольствия.
Мальчик сядет за стол завтракать, поглядывая то на свою чашку с ягодами, то на кошку, которая любит еще раз позавтракать – уже сухим кормом. Она всегда старается при этом, чтобы кусочки разгрызались с громким хрустом – тогда мальчик хвалит ее.
Кошка вылижется, сидя в пятне солнечного света, и ее куда-нибудь позовут – наверное, на речку. Она побежит по узкой тропинке в высокой траве, но только до кустов. За кустами был луг со страшными коровами, от одного вида которых у кошки дыбом поднималась шерсть и хотелось вернуться домой. Но она еще долго сидела в кустах, выглядывая, как далеко уходят по лугу хозяева.
Однажды ее понесли на речку на руках, но было так тревожно – ни одного дерева рядом, на которое можно было бы забраться в случае опасности, – что кошка всю дорогу испуганно мяукала, оглядываясь. И хорошо, на руках ее больше не носили. Так что она и не боялась, знала – добежит до кустов и вернется обратно. Будет ждать мальчика дома.
Она вообще любила ждать. В перерывах между прогулками сидела на своем любимом крыльце и смотрела на тропинку. Все знакомые кошки и даже собаки давно поняли, что это ее территория, и обходили эту тропинку стороной. Одна только глупая собака бросалась к ней с лаем – но кошка, заприметив ее издали, или шмыгала в открытую дверь дома, или забиралась на яблоню.
Время шло привычно. Медленно и приятно. Всегда, заслышав издалека хозяйскую речь, кошка бросалась навстречу и знала, что ее обязательно погладят и похвалят. А мальчик, как всегда, дотянется до ее носика своим. Ткнется и засмеется при этом. Так было изо дня в день. Так будет и сегодня.
Что-то долго спят хозяева, прислушалась кошка. Уже и солнце припекает вовсю. В городе она в такое время перебиралась к будильнику и сидела рядом с ним, дожидаясь, что он вот-вот запищит. Но здесь первыми звуками были шаги хозяина и стук открывшейся двери.
Вот, наконец-то! Она зацарапала по жести и наклонила голову вниз.
Хозяин поднял руки и стащил ее с крыши, приговаривая что-то ласковое. Кошка сразу же замурлыкала. И хозяин тоже засмеялся, посмотрел на золотистые сосны долгим взглядом и сказал:
– Июль… Середина лета… Покой. Да, Дуська? Как середина жизни.
ОШИБКА
Август
Ночное шоссе было пустынным, чернел лес по сторонам, вверху сияли звезды.
Это моя пустыня, подумал Тенишев, глядя в темноту дороги. И еще подумал, что не до середины прошел он свой путь, оказавшись в этом сумрачном лесу, а чуть ли не полностью, чуть ли не полностью он прошел его. Потому и чувствует такое совпадение с внешним миром.
Он ошибся, когда попросил водителя остановиться, не доехав до места. Пансионат можно было узнать по белым воротам, и Тенишеву показалось, что они мелькнули справа в свете фар. Водитель хоть и знал, куда едет Тенишев, но сразу же остановился. Быстро развернулся и исчез в обратном направлении. Какое ему дело до чужих ошибок. Он не хотел выходить за пределы своей жизни даже в мелочах. Наверное, обрадовался, что избавляется от ночного пассажира.
Ну и ладно, решил Тенишев, сейчас я сам по себе. Один на ночной дороге под звездами. И вдруг обрадовался той пустоте, которая возникла в неостановимом течении времени. Вот его провал, пустота и бесконечность, думал Тенишев, глядя вверх.
Он шел в направлении Млечного Пути, и это вытянутое звездное облако покачивалось от шагов.
Казалось, за годы его жизни звезд стало больше, крупными ясными гроздьями они собирались под взглядом. Тенишев вспомнил свою детскую догадку о существовании особенного звездного языка, на котором человек не говорит, а думает – наедине с собой. Он всю жизнь, оказывается, и думал на этом языке. И сейчас между звездами, в провалах черного неба он читал себя, соединяя взглядом чувства, как иногда в странных снах читал одну и ту же книгу, слова которой наяву исчезали.
И прожитая жизнь вдруг встала перед ним таким же сном, приближенным к тому ясному пониманию, которое всегда подразумевалось существующим где-то рядом, вокруг, стоило лишь оглядеться ясно и спокойно. Он ошибался в самом главном – в том, что не замечал жизнь в мельчайших подробностях, в которых она вспыхивала и утоньшалась в своем значении. В любой подробности можно было увидеть маленькую разгадку, которая крупицей укладывалась в мозаику. А он всегда торопился, надеялся, что вот-вот увидит большую картину, забывая при этом остановить взгляд на самой маленькой ее части.
С неба созвездиями смотрели на него очертания прожитой жизни, потому что не в словах хранила себя память, а в повторении чувства, с которым Тенишев видел звездное небо когда-то давно и – сейчас.
Маленьким мальчиком он разыскивал на чужой улице отца. Они приехали в этот городок еще днем, купили школьную форму и учебники, погуляли в парке, и к вечеру отец отвел его к знакомым, а сам ушел. Тенишев сидел у раскрытого окна и смотрел на ветки акации, слушал, как шуршат на ветру сухие стручки, и ему казалось, что с этим звуком разгорались мерцающие звезды. Тревога и несправедливость покинутости были и в этом мерцании, и в шорохе, будто кто-то осторожно подсказывал издалека разгадку тайны одиночества, которую так не хотелось узнавать.
Невыносимо было оставаться на месте, внутренняя потребность собственного движения и шороха заставила его перелезть через подоконник и спрыгнуть в темноту палисадника. И одиночество набросилось, как тень молчаливой хозяйской собаки. Именно так, с воспоминанием о собаке, встало перед ним это чувство, будто уперлось лапами в грудь. Он оглянулся на окно, но одиночество втягивало в темноту, просачивалось сквозь штакетинки забора, и это незнакомое раньше чувство требовало разгадки, продолжения. И связывалось на своем противоположном конце с отцом. Больше никого не было в мире – только он и отец. И пространство между ними было заполнено чувством одиночества. Впервые он зримо увидел это чувство. Под звездным небом, в темноте воздуха, маленький мальчик показался себе взрослым, потому что вдруг понял, как он думает – совсем не словами, а взглядом, отражение которого ищет среди звезд.
