Луиджи Малерба - Сальто-мортале

Черное облако все ширится, заполняет небо, их миллионы миллионов, сплошные тучи этих мух. Муравьи в страхе разбегаются. Тучи становятся все чернее. Думаете запугать меня? Ошибаетесь! Ну налетайте, если вы меня избрали мишенью.

ПОПРОБУЙТЕ СЪЕСТЬ МЕНЯ ЖИВЬЕМ.

Что вам от меня надо? Разве вы не знаете, что у оврага Священников лежит мертвец, мясник? Вот и летите туда.

Туча мух с гулом заползает мне в глаза, в уши. Я вдыхаю воздух, и мухи сотнями влетают мне в рот. Значит, по-вашему, я не должен дышать? Я всегда дышал и буду дышать, а вы улетайте, если не хотите, чтобы вас самих съели.

Радио хрипит, красные огни антенны в Санта-Паломба больше не видны. Может случиться авиационная катастрофа. К счастью, они не летят мимо, и очень хорошо делают.

Небо до самого горизонта затянуто тучами, все вокруг почернело. Вижу, как по лугу стелются тени, все разбегаются кто куда. Хотел бы я знать, куда они несутся, куда вы несетесь? А как почернел священник из Павоны! Может, я тоже почернел, но я себя не вижу. По небу, точно гонимые ветром, летят мухи. Кто-то раскрыл зонтик. Он тоже черный. Внезапно откуда-то налетела волна холодного воздуха. Первые капли утонули в пыли раскаленной дороги. В небе слышится свист, крики, сверкают молнии, начинается дождь. Между тем

ПОШЕЛ ГРАД.

Стоп, начали падать градины. Значит, эта туча в небе — вовсе не мухи.

Такое случается не впервые. Бывало, с неба падали градины величиной с куриное яйцо и разбивали все, даже пробивали черепичные крыши домов. Град уничтожал весь урожай винограда, повреждал машины, разбивал уличные фонари, убивал много птиц во время полета. Однажды градом убило буйвола возле Мондови. В другой раз — слона в Дюссельдорфе, в Германии. Джузеппе, дружище, что делал слон в Дюссельдорфе? А что он, по-вашему, должен был делать? Ничего плохого.

Град начинается, когда испарения проходят сквозь холодные слои воздуха, а это бывает обычно весной. Иногда град выпадает вместе с дождем — так случается во время больших римских дождей. В двадцати километрах отсюда находится Веллетри — самый дождливый городок в округе. Там за год выпадает больше всего осадков, об этом и «Черная борода» пишет.

Но вот небо прояснилось, черная туча растаяла, и теперь воздух стал прозрачным. Поля совершенно белые, и дороги и крыши домов тоже совсем белые. Приятно на них смотреть. Белый цвет — совершенен, но иной раз и совершенство не радует: кому нужен этот град?

А этот гул, этот приближающийся гул! Антенны Санта-Паломба снова заработали, по радио передают вечерние известия. В них сообщается:

СИЛЬНЫЙ ГРАД

ВЫПАЛ В ПАВОНСКОЙ ДОЛИНЕ.

Большой ущерб причинен виноградникам и фруктовым деревьям, жертв, к счастью, не было. Как не было? А мясник для этих господ с радио в счет не идет? А тот второй, не знаю его имени?! Джузеппе, дружище, они умерли до того, как начался град. Ну хорошо, «до», «после», такие вещи случаются одна за другой и связаны единой цепью, мясник, с вашего позволения, тесно связан с фараонами.

По главной улице Павоны проходят люди, они видят, что железные жалюзи на окнах дома спущены, а на дверях висит надпись:

СЕМЕЙНЫЙ ТРАУР.

Иными словами, жена и сын покойного заперлись в доме. Умер Тутанхамон. Я молчу, ведь я был с ним едва знаком.

Между тем небо было голубое. И лишь пролетавший самолет оставил белую струю. Мимо стаями проносились птицы. Джузеппе, вокруг происходит столько страшного, а ты утешаешь себя какими-то бреднями! Как это бреднями? Небо — больше всего на свете, его даже нельзя измерить, нет пока таких цифр. А между тем недавно открыли число большее, чем бесконечность. Ну хорошо, открыли, но ведь никто не умеет пользоваться этим невероятным числом. Я, когда вижу голубое небо, останавливаюсь и любуюсь им. А вы, если хотите, можете его измерять.

Мне холодно, это близится старость. Нет, просто вечером воздух холодный. Да нет, я спиной чувствую груз лет, а может, это обыкновенная простуда? А между тем это давят годы, их было так много! Ну ладно, зато иной раз старость приводит меня в хорошее настроение, особенно когда я говорю себе: это единственный способ прожить долго. Так что оставьте меня в покое.

Жаль, что болят оба колена. Было бы лучше, если б у меня вообще не было коленей. Но они есть, и их надо беречь. Болит спина — лучше бы ее не иметь. Глаза тоже болят oт яркого света, и голова болит. Было бы куда лучше не иметь ни глаз, ни головы,

ЛУЧШЕ БЫЛО БЫ ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ИМЕТЬ.

Бродить повсюду свободным и счастливым, как птица. Джузеппе, дружище, ты же отлично знаешь, что у птицы, как и у тебя, есть глаза и голова. Без конца все сравниваешь, и каждый раз ошибаешься, лучше этого не делать. А ты дай мне возможность ошибаться. Да, но у птиц тоже есть глаза и голова, и они тоже стареют. С той разницей, возразил я, что и в старости они продолжают летать.

Вряд ли кто-нибудь скажет: я видел, как пролетала очень старая птица; старые и молодые, они одинаковы и летают одинаково. Быть может, если хорошенько приглядеться, разницу можно заметить в момент взлета. Как это очень старым птицам удается взлететь? Садиться куда легче, но при взлете мотор должен работать вовсю. Поэтому куда больше катастроф происходит при взлете, чем при посадке. Три года назад в Орли из-за неудачного взлета погибло сто одиннадцать человек: взорвался реактивный двигатель. Такое случается довольно редко, но все-таки случается. На второстепенных авиалиниях, к примеру африканских, взлет всегда очень опасен, потому что там до сих пор летают устаревшие «дакоты» с поршневым двигателем — самолеты времен второй мировой войны. К счастью, их осталось немного: почти все уже разбились. В Испании до сих пор летают «суперконстеллейшн» — сверхтяжелые самолеты, которым очень трудно взлетать. Иной раз им так и не удается подняться в воздух, и они разбиваются об ограничительные знаки. Этих самолетов, к великому счастью, тоже осталось немного — почти все уже разбились. Из-за них погибло много пассажиров.

Реактивные самолеты взлетают куда лучше, чем устаревшие самолеты с поршневым двигателем, но иногда у них взрывается мотор, как это случилось в Орли. Старость — большое препятствие для полета. Однако никто еще не видел, чтобы очень старая птица не могла взлететь из-за старости.

А вот если человек старый, это видно сразу. Старики ступают тяжело, они бредут вдоль стен и изгородей, волоча ноги, у них болят колени. Одни люди стыдятся старости, другие — еще и смерти, и когда наступает этот миг, они прогоняют всех и говорят:

УХОДИТЕ, Я ДОЛЖЕН ПРИГОТОВИТЬСЯ К СМЕРТИ.

Есть такие птицы, которые живут очень долго, но в конце концов тоже становятся старыми и дряхлыми. Орел, сокол, ворон и некоторые южноамериканские попугаи, с вашего позволения, живут больше ста лет. Но потом и к ним приходит старость, и они начинают терять перья. Мы же в старости теряем волосы. Мы — то есть человеческие существа.

Холод пронизывает меня до костей, иногда мне бывает холодно даже летом, когда ярко светит солнце. Внезапно тебя охватывает дрожь — это приближается Вечная стужа. Все равно что жить на Северном полюсе, где вокруг сплошной лед, и все дома изо льда, и не знаешь, куда податься. Даже высморкаться не можешь — луч солнца покажется и сразу же исчезнет. Лучше держаться подальше от Северного полюса, пусть туда отправляются исследователи Арктики, если им очень уж хочется.

Мне холодно и сейчас, когда я иду по улице и чувствую, как постепенно улетучивается все мое человеческое тепло. Загляни в бар, Джузеппе. Зайди выпей чего-нибудь горячего. Я ищу бар, но никак не могу найти. Между тем бары есть, их было много, вдоль дорог по ночам ярко сверкали цветные рекламы. Я должен найти бар прежде, чем мое тело совсем закоченеет, мне нельзя терять ни минуты. Останавливаю прохожего, но он ничего не знает. Наконец еще издалека вижу вывеску, гласящую:

«ЦЕНТРАЛЬНЫЙ БАР».

Ну, вот я и нашел бар. «Центральный бар». Но центральный по отношению к чему? Центром чего вы себя считаете? Земли? Так знайте — центр земли находится совсем не здесь.

За стойкой стоит бармен с усталым лицом, он смотрит на меня с таким видом, точно думает: что он хочет заказать, этот старик? Настой ромашки? Вот ромашка, говорит бармен. Ромашка «Бономелли». Ну хорошо, ромашка «Бономелли», но почему вы так на меня смотрите? Я устал, у меня дрожат руки, одежда моя промокла, глаза покраснели и слезятся, лицо покрылось бледностью, но все равно это я, Джузеппе, прозванный Джузеппе, — так меня именовали всегда.

Полиция все же нашла очки, валявшиеся в траве у оврага Священников. Если это не очки мясника, то что им делать в траве? Да ничего, а что они, спрашивается, должны делать? Откуда они взялись? А откуда взялись трава и земля? Почему вы не вызовете экспертов из отдела научной криминалистики? Любопытно, что они скажут. Да они знают не больше нашего. Порой эти вопросы полиции — откуда что взялось — вызывают у меня смех.