Андрей Левкин - Голем, русская версия

— А ты знаешь о новой русской доктрине ограниченной ядерной войны?

— Да, это примерно когда в ядерном боезапасе передвигается переключатель, так что бомба рвется не с грибом, а в пределах одного муниципалитета.

— Муниципалитеты, кстати. Может быть, учитывая погоду, сегодня следует искать проявления Божественного именно на муниципальном уровне, а не в проявлениях жизни граждан?

— Но они же, суки, не топят. А холодно.

— Тем более. Легко понять глобальное явление Божественного— например, когда изобретают телеграф или ранцевый парашют. Можно понять его и в личной жизни, во всяком случае — там всегда множество иллюзий такого рода. Но что такое Божественное на уровне муниципальном?

— А кто, кстати, изобрел ранцевый парашют?

— Его изобрел человек по фамилии Котельников, и, глядя на Котельникова, спускающегося с неба, человек по фамилии Калашников изобрел автомат.

— Что до Божественного на муниципальном уровне, то тут я могу предположить, что это именно такая форма Божественного Покрова, которая наиболее незрима в своих проявлениях: все эти сантехники, газовщики, слесаря — все они скрипя зубами и неохотно (не отдавая себе, конечно, никакого в том отчета) исполняют волю Божественного начала, позволяющего жителям микрорайона пребывать в фазе физической жизни.

— Да, пожалуй: у них ведь есть все эти вентили и раструбы, разные резьбы, мистическим образом совпадающие, входя внутрь, друг с другом, и даже если проржавели, развинчиваются, если очень захотеть. А представить себе, как порция воды проталкивается сквозь весь водопровод города, совокупляющий все его отдельные части в единое пространство, — являя собой ту самую весть, о которой говорил Д., и состоящую здесь в факте, предъявляемом человеку в руки. Сообщая ему о том, что он существует и даже что некто — о ком он и не предполагает, что его могло бы не быть— о нем заботится.

— Словом, на сегодня хватит наблюдения водопровода и ощущения его смысла?

— Несомненно.

Водопровод был найден в квартале от станции метро "Парк культуры", он имел вид небольшого и плоского шумерского зиккурата, изображавшего из себя фонтан, в ложбинках которого мерзко подергивалась рябью вода. Зиккурат содержал воду примерно тремя ярусами, хороши были и окрестности данной воды: некий Замок, громадный дом, явно сооруженный древними спившимися монстрами, — из каких-то чухонских плит розового в девичестве цвета. Украшением и функциональной основой фонтана служили краники, исполненные в виде наконечников пожарных шлангов, латунные с виду, еще и блестели. Почему-то в каждом углу очередного (из трех) яруса квадратной горизонтальной воды они группировались по три штуки.

— Однако, весть? — сказал Вовочка с сомнением.

— Да, — сказал Тархун. — Херовая, конечно, но уж так и живем.

Резюме: таким образом, настигшая нас весть имела форму водопровода в виде фонтана. Что она означала — из нас не понял никто, но она заставила нас трепетать, сообщая через трепет о своей надмирности. Внутри же воды протекала жизнь неразумных существ, мучительно и бессмысленно продлевавших ее среди различных неорганических соединений. Смеркалось. Жизнь проступала отовсюду в ее неприглядной наготе, окна Замка загорались сизым цветом, и не было там внутри ни одной желтой электрической лампочки. Божественный Покров после его обнаружения легко сморщился и шкуркой расколдованной лягушки уплывал в сторону проходной со шлагбаумом. Жизнь сделалась удовлетворенно-прикрученной и уже не сочилась".

— Ну и как? — спросил Башилов.

Я пожал плечами. Мне нравились эти балаганы, но и этого было мало. Башилов, видимо, понял правильно.

— Знаешь, в общем я тебя понимаю. — Он стал на редкость серьезным, не видел его таким раньше. — Мне нравится, что так реагируешь. Потому что, значит, в этом есть что-то такое, что тебя все же цепляет. Тебе этого мало? Но кто может сделать лучше? Тебе надо, чтобы твое удивление, несовпадение было покрыто еще чем-то таким, чтобы тебе хотелось, захотелось чего-то. Но мы-то все — лишь промежуточные существа, как бы между человеком и ангелом. Мы умеем только намекать. Мы люди намеков. Мы можем дать только намеки, потому что не скажем, потому что не знаем даже, на что именно намекаем.

Я вернулся домой в дурном настроении. И не потому, что затеял разборку с Башиловым, и не потому, что они глупости делали, и не потому, что я оказался как-то в это вовлеченным, — ничуть ни во что не вовлеченным. А просто не было ни одного варианта выйти за пространство текущей жизни, в котором повсюду ходят тетки и обнюхивают еду, которую хотят купить. Хоть бы кто-нибудь из какой-то ампулы какое-то понимание бы внутрь впрыснул. Или что ли силы.

Ну вот Голем разве сможет. Но ведь и по человеку не поймешь, как он к тебе относится, куда уж выяснить, что он вообще такое. Да, если подумать о Башилове и о Големе разом, то это самое божественное присутствие предполагало для меня именно ампулы с пониманием и силами. А ну как у Голема завалялся допинг?

Упал, заснул. Снились мухи с пятиконечными звездами на крыльях, а также некая нефтяная труба, проходящая по жизни. Она была источником серого света, потому что именно он, незаметный, и обладает (было понято во сне) самой сильной энергией. Ее кто-то распределяет, как по карточкам, обеспечивая прожиточный минимум сил основной массе народонаселения — отчего ясна совокупная мощность этой народной и отчасти национализированной силы.

Суббота, 2 сентября

Наутро была суббота, я пошел к Галкиной, по крайней мере — отдать ей ключ от ее квартиры, уже почти месяц так и валявшийся у меня. Сделав при этом вид, что я забыл ее просьбу хранить его у себя на всякий случай. Но других поводов зайти к ней у меня уже не было.

У нее, судя по всему, планов в отношении меня тоже не было: увидев меня, она не произвела радостных движений-возгласов. Возможно, они были ей не свойственны вовсе или же ее по-прежнему напрягала служебная обстановка. В отличие от предыдущих наших свиданий, имелась существенная разница: она была в юбчонке, по виду — сохранившейся этак класса с восьмого. Расклешенная, сильно выше колен. Ноги Галчинской, впервые увиденные мной в голом виде, оказались странными. То есть красивыми, но совершенно не животными. Несмотря на мое воздержание, связанное с отъездом приходящей подруги, прямого импульса на меня они не произвели. То есть импульс был, но другой, и этот импульс она производила чем-то другим — не голыми ногами и проч. Импульс был сильным, но тоже совершенно не животным. Я никогда его ранее столь внятно не ощущал, а тягу, имевшую место к девушке, воспринимал как вполне традиционную. Похоже, что воздержание, перевод "Лона" и беседа с Херасковым по поводу хозяйственного мыла открыли мне новые горизонты восприятия. А настроение у нее было мрачным, это было очевидно.

— Да, спасибо тебе за кран, — снова поблагодарила она, забирая ключ. Ну конечно, раз уж человек сам его принес, то предложения оставить его у себя мне сделано не было. Зациклились мы на ключах-кранах, к расставанию, похоже.

— Что ты мрачная? — спросил я. — Все служба?

— Ну да, — поморщилась она.

— Что ли прямо уволить грозятся?

— Нет пока.

— А что, есть основания предполагать?

— А ты знаешь, как там увольняют? — вдруг оживилась она. Понятно, оживилась несколько болезненно.

— Где — там?

— Во власти. Или вот у нас, поскольку мы как бы аффилированная структура, так что манеры, похоже, соответствуют.

— Откуда же.

— Вызовут и скажут: "Мы так на тебя надеялись, что ж ты. Так на тебя рассчитывали". Или без пафоса: "Мы вот рассчитывали, что будет то-то, а вот нет".

— А на что рассчитывали, это хоть понятно?

— Это и есть мутный момент. Вначале тебе что-то расплывчатое скажут: то-то примерно и то-то. Но потом по этому поводу и близко не подпустят, то есть у кого-то что-то выяснить — очень трудно. Предполагается, что уж если ты работаешь, то сам должен понимать, что и как.

— То есть надо скандалить и все время к ним прорываться?

— И это отчасти, но не обязательно — не будут общаться и все. Но это частности, главное, что вот по тому, начальному заданию у тебя никто и спрашивать не станет, потому что навесят кучу всякой рутины. Ты и думаешь, что тебе эту кучу разгребать-то и надо, потому что видно, что работы тут хватает и ее делать надо. В курс других дел не вводят, не ругают, отчета не требуют. Следовательно, все идет разумно. А потом…

— То есть что ли в воду бросают и смотрят, как себя поведешь?

— Да ни на кого они не смотрят, когда им на каждого смотреть. А взглянут, так еще хуже: пару раз взглянут наудачу и запомнят для выводов впоследствии, а уж что им там показалось… ничего не объяснишь.

— Так на что они рассчитывают? По работе в смысле? Сделаешь — сделаешь, а нет — так уж извини?