Борис Карлов - Плагиат (Исповедь ненормального)
— Привет.
Телегин. Голос уже не детский, нормальный, как в сорок четыре. Но не весёлый.
— Со прибытием вас, товарисч! — приветствовал Гусев. — Отчего хмур?
— А тебе весело?
— Мне весело. Я молод, я крут, я талантлив!
— Выпил?
— Ещё не выпил. Но могу. Капуста есть?
— Что это…
— Ага! Забыл! Это деньги. Так назывались. Башли, бабульки, тити-мити.
— Я смотрю, ты уже в образе.
— А ты как этот… осёл, потерявший хвост. Ну, в мультике. Иа-Иа. А я Пятачок. А Берёзкина — Винни Пух.
— Слушай, Гусев, по поводу Берёзкиной… Давай где-нибудь пива попьём. У меня рублей сорок.
Названная сумма привела Гусева в смятение. Опасаясь, что его друг тоже с минуты на минуту «войдёт в образ» и осознает величину названной суммы, он завопил в трубку:
— Да! Срочно! В «Медведе»! Через шесть минут!
— Займи два места.
3
Пивной бар «Медведь» — прямо напротив «Сталина». То есть, тогда ещё не «Сталина», а киноцентра «Ленинград». Место знакомое, насиженное. Часто у входа вообще нет очереди. Пиво бутылочное, два-три сорта на выбор. Самое крепкое — светлое «Ленинградское», шесть алкогольных градусов — бывает редко: народ быстро перепивается. Пятиградусный тёмный портер — чаще. Почти всегда — четырёхградусное «Мартовское». Чайные, тонкого стекла, стаканы вместо пивных кружек.
Вскоре мы сидели перед десятью открытыми бутылками и жадно, стакан за стаканом насыщали обезвоженные похмельем организмы. Выпив по две бутылки, распрямили спины, огляделись, исследовали свои наборы. На вытянутой металлической тарелке кусок ставриды холодного копчения, половинка яйца и три солёные сушки. Съели рыбу, яйца, погрызли сушки, выпили ещё по бутылке, закурили.
— Ты всё помнишь?.. — заговорил Телегин, и Гусев сразу понял, о чём речь.
— Да, старик, тебе не повезло, — заговорил он сочувственно. — Выражаю. Но мы тоже хороши. То есть, не мы, а эти, бесы. Бесы в нас вселились, бесы, бесы виноваты. А мы ничего такого. Но у тебя же всё на месте? А? Что ты переживаешь.
— Ты тоже не очень радуйся. Но дело не в этом. Сегодняшнюю ночь помнишь?
— Вот эту? Нет, ещё не помню. Денька через три. Пока не помню. Пива попить, тогда…
— Она не хочет мириться.
— Берёзкина? Вот дура. Ну и фиг с ней. У нас теперь проблем с ляльками не будет.
— С кем?
— С тёлками. Ну, сейчас так говорят: с ляльками. А что было сегодняшней ночью?
— Мы сидели у Зюскевича под этими колпаками…
— Да-да, потом в голове что-то скрипнуло. И всё.
— Скрипнуло. И мы оказались в гостях у Лужина, на дне рождения Берёзкиной.
— Лужина?..
— Её первый муж. То есть, ещё не муж, жених. Партийный товарищ, инструктор чего-то там… горкома.
— Партии или комсомола?
— Партии.
— Это серьёзно. И что я?
— У него большая квартира, прямо на Невском. Гостиная, стол ломится, танцы-шманцы под магнитофон… Потом ты пел под гитару, что-то из «Аквариума». Слова забывал. Потом… мы с тобой на пару за столом с рюмками, другие разошлись по квартире или танцуют, на нас никто не обращает внимания. Берёзкину, в тот момент, когда переклинило, сильно качнуло. Она попросила полежать, Лужин её вывел. И ты вдруг подсаживаешься на измену. Безобразным голосом кричишь: «Лужин! Я твою невесту в четырнадцать лет имел. Как хотел. Понял, Лужин? Жених!.. Ты же них-хуя не знаешь. А я твою невесту и так и так…» И в таком духе.
Гусев перестал пить пиво. Ощупал подбородок.
— Били?
— Вообще-то хотели гитарой по голове треснуть. Я тебя увёл. Довёз до дома, уложил спать. Я им сказал, что у тебя контузия, после армии. Как будто ты в Афгане служил. Ну, что ты псих.
— Это хорошо, это правильно, — Гусев сосредоточенно закурил. — Лужин опасный человек, я его вспомнил. Он потом был заместителем Романова. Очень хорошо про контузию, что псих…
— Он, я думаю, не поверил. Тёртая сволочь. Так, для гостей, сделал вид, что всем это известно и не стоит обращать внимания на несчастного. Думаю, что запомнил.
— Да, теперь всё зависит от Берёзкиной. От того, как она себя поведёт по отношению к нам.
— Надо поговорить, попросить прощения, — Гусев продолжал тихо паниковать. — Мне здесь нравится, я не хочу обратно в сорок четыре! — он посмотрел в окно. — Для меня это последний шанс. Через десять лет, в девяносто четвёртом, я уже там, в «Сталине», в лакейской униформе… Тебе не представить, как достало. Только здесь, здесь и сейчас настоящий рок-н-ролл! Сейчас, пока за него не платят, пока он под запретом!
— Ладно, ладно, — Телегин попытался друга успокоить, — никто тебя ещё не трогает. Кира выйдет замуж, всё простит, будет делать нам протекцию. Ну, то есть, чтобы никто не дёргал. Даже КГБ состоит на службе у партии… я надеюсь.
— Если выйдет за Лужина, тогда нормально. Ковры, хрусталь, спецпросмотры в Доме кино, дачи, круизы, капстраны… Забудет все обиды и все свои принципы. У тебя-то какие планы?
— Напишу «Генерального секретаря».
— Опять?!
— На этот раз успею. Успею издать до перестройки. Получу своё положенное всё и ещё маленькую тележку. На Нинке-Как-Картинке женюсь.
— Вот это мудро. То, что ты на счёт Нинки. Флаг в руки, — одобрил Гусев. — Знаешь, что меня удивляет… То, что Берёзкина пригласила нас на день рождения. Ну, после всего этого.
— После чего! Что ты помнишь?
— Ну… что мы её тогда… напали на неё, чёрт попутал.
— Ты что дурак? Она же приглашала в другой жизни, когда ничего не было.
— А, ну да.
Они закосели, появилось желание добавить. Пошуршали записными книжками, возрадовались нахлынувшим воспоминаниям, позвонили туда-сюда, направились в гости. В те времена никто нигде особенно не работал, все были не прочь выпить, вопрос упирался только в деньги. А деньги у Телегина были.
4
Спустя несколько дней, едва более или менее очухавшись от пьянки, Телегин засел за пишущую машинку. В 1984-м он имел стабильную работу и хлебосольный приют в небедном родительском доме. Встреча с помолодевшей на двадцать лет матерью и начинавшем потихоньку спиваться отцом его потрясла. Здесь было хорошо. Надёжно и уютно. Ему больше не хотелось отдельной, самостоятельной жизни. Неудачная женитьба, размены квартир, переезды — всего этого впереди уже совершенно точно не было. Он не стал бы писать и «Генерального секретаря», если бы не мамаша. Он помнил, как она переживала его неудачу. Тогда, с началом перестройки, рухнула перспектива массовых миллионных тиражей, госдач и привилегий члена Секретариата союза Писателей. Мамочка напрягала партийные связи, но система уже не работала. На этот раз он успеет.
Телегин помнил все редакции своей эпопеи наизусть. В том числе самый первый, идейно насыщенный. Две трети к этому времени уже напечатаны. Оставшиеся пятьсот страниц он напечатает за месяц. Если будет лень печатать, наймёт машинистку и надиктует, не поднимаясь с дивана… Далее. — Телегин прищёлкнул пальцами. — У него в самом разгаре отношения с Ниночкой. Секретаршей главного редактора. Потом он сам станет главным, а она так и останется секретаршей. И она будет верна ему всю жизнь. А он, не понимая истинной женской красоты, будет волочиться за «роковыми» красотками и громоздить одну непростительную глупость на другую. Если он женится на Ниночке сейчас и приведёт её в родительский дом, оба они обретут покой и счастье на всю оставшуюся жизнь! Теперь у него хватит мудрости для этого решения. Должно хватить. Зюскевич думает, что изменить судьбу из прошедшего времени невозможно. Чушь, он хочет, чтобы любая его теория работала. Как бы не так! Человек всегда хозяин своей судьбы — и в прошлом, и в будущем. Завтра же он пойдёт в редакцию и сделает Ниночке предложение. Завтра же он приведёт её в дом и представит родителям как свою невесту. На этот раз всё будет хорошо.
* * *У Телегина была феноменальная память, в ячейках которой хранились тексты всего прочитанного. У Киры Берёзкиной не было ничего, кроме красоты. Красоты и опыта сорокачетырёхлетней женщины, прошедшей через мясорубку интриг модельного бизнеса. Четырежды она была замужем, имела тайных любовников, знала особенности эпохи социализма, криминала и устаканившихся двухтысячных.
Разумеется, она не собиралась повторять свои ошибки по второму разу. Товарищу Лужину дана решительная отставка. Через пару лет он попросту разорится на первых кооперативах, будет пытан паяльником, выброшен из квартиры и оставшуюся жизнь будет побираться по помойкам. То есть, на счёт помоек она точно не знает, но что-нибудь в этом роде, совершенно определённо.
О чём, о ком, о каких ещё женихах можно рассуждать, если её первая любовь, её первый настоящий мужчина… это… Нет, не может быть. Но всё равно, кто бы он ни был, наверняка, если бы не эти подонки, она прожила бы с ним долгую и счастливую жизнь. Как это удивительно! Ведь он точно напоминал ей кого-то, и она никак не могла вспомнить, кого именно, пока дежурная не прочла фамилию в больничном журнале… Какое странное совпадение. И как нелепо всё закончилось.
