Эльфрида Елинек - Михаэль. Книга для инфантильных мальчиков и девочек

Дорис говорит: вот здесь, над диваном, я хочу повесить картину. Известный архитектор спрашивает ее: а как вы туда заберетесь? Дорис (в голубых джинсах, очень спортивная и в то же время элегантная) говорит «Хоп!», грациозно запрыгивает на спинку дивана и подчеркнуто лихо вешает картину на стену. Неожиданно она теряет равновесие, тихо вскрикивает (а-а!) и падает прямо в объятия своего будущего мужа, известного архитектора. Он крепко держит ее, держит и не выпускает. Дорис лукаво улыбается и говорит: ну давай, целуй меня, ты же только этого и ждешь! После этого — долгий поцелуй, которому нет конца. (Поцелуй.)

Ингрид глаз не может оторвать от экрана телевизора. Она говорит маме: я хочу, чтобы меня тоже кто-нибудь так полюбил. Я имею в виду, чтобы меня кто-нибудь полюбил по-настоящему, чтобы он всегда был со мной, как в кино. Я шлею в виду настоящую любовь, мама. Но, зайчик мой, ведь я же тебя люблю. По-настоящему люблю. Материнская любовь — самая чистая. На нее ты всегда можешь положиться, а на мужчину — нет. Телезрители недовольно улыбаются, ведь они точно знают из телепередач, что настоящая любовь существует. Ингрид тоже в это верит. Молодец, Ингрид! Храни в себе подольше эту святую веру в добро!

Фотомодель Гитта сидит и слушает, как фотограф Рико говорит ей: я люблю тебя. Он говорит это почти грубо. Он груб и в то же время нежен. Телезрители знают об этом, а Гитта еще нет. Она знакома только с его грубостью. Но хотя фотограф Рико говорит Гитте «я люблю тебя» так, словно осыпает ее ругательствами, он все-таки любит Гитту с нежностью. Но целует он Гитту очень грубо, хотя, как уже сказано, любовь его нежна.

Ингрид, глупая курица, по-прежнему хочет, чтобы ее кто-нибудь полюбил. Стажировке, кажется, конца не будет. Это время шло бы гораздо быстрее, если бы Ингрид кто-нибудь по-настоящему полюбил. Мама сжимает Ингрид в своих объятиях, крепко целует ее и говорит: девочка моя, я так тебя люблю! Ингрид с трудом высвобождается из рук матери. Мама, я хочу, чтобы меня по-настоящему любил МУЖЧИНА, говорит она. Тогда мама снимает с ноги домашнюю туфлю и в сердцах бьет Ингрид по ушам. Ингрид сжимается в комочек и делается совсем маленькой. И гадкой. В сущности, Ингрид всегда была маленькой и гадкой. Телезрители, у которых больше возможностей сравнивать, давно уже это заметили.

~~~

Ведь Ингрид и вправду употребила слово ЛЮБИТЬ. Она имела в виду ЛЮБОВЬ! Так что вы не ослышались.

Ровно в десять часов утра мать Михаэля, госпожа Рогальски, входит в многоэтажное здание кофейной фирмы Кёстера. На этот раз в качестве победительницы, а не побежденной. Все двери перед ней широко распахиваются. Секретарша шефа лично ведет ее по коридорам в кабинет шефа. В кабинет молодого шефа. Короче, в кабинет Михаэля. Доброе утро, дитя мое. Госпожа Рогальски, в изящном платье скромной расцветки и в шелковом плаще в тон платью, целует Михаэля. Он уже с утра выглядит таким усталым, что дальше ехать некуда. Таким усталым, как все начальники в телепередачах. На них, на этих людях, которые управляют нашей экономикой, действительно лежит большая ответственность.

Михаэль в раздражении кричит на секретаршу, но мама успокаивает его, положив свою прохладную, мягкую и добрую руку ему на лоб. Ты что, Миха? — только и говорит она. Это старинное детсадовское имя вновь приводит его в чувство. Извини, мама, я просто перегружен работой. Может быть, мне лучше зайти в другой раз, малыш? Нет-нет, мама, я все равно тебе рад. Мы сейчас отправимся на экскурсию. Фройляйн Кольбе, если кто-нибудь меня спросит, скажите, что я показываю своей маме нашу фирму.

Повсюду стоят удивленные сотрудники и разглядывают госпожу Рогальски. Однако, завидев господина шефа, они тут же быстро скрываются за своими дверьми. Теперь спустимся в подвальные помещения. Этаж за этажом, все ниже и ниже. Лязг каких-то машин, гул, жара, пот. Здесь рабочие обжаривают знаменитый кофе «Кёстер». Вот как, значит, здесь его и делают. Интересно.

Госпожа Рогальски, как всегда, разыгрывает некоторую неловкость и неосведомленность. Телезрители любят ее как раз за это обаяние, за ее душевную теплоту и мудрость. Вы ведь тоже частенько разыгрываете из себя таких вот нелепых и беспомощных дурачков. Госпожа Рогальски просит все растолковать ей подробнейшим образом. Она говорит только: ага, ах и ну-ну. Лицо ее напряжено и напоминает маску. Бригадир отправляет рядовых рабочих, которые столпились вокруг, куда-то обратно во тьму и берет все объяснения на себя. А вот здесь, милостивая госпожа, происходит отсортировка нестандартных зерен. Вручную? Бригадир смеется, но понятно, что он смеется не над госпожой Рогальски, а над ее невинными шуточками. Ну конечно нет, милостивая госпожа. У нас для этого есть специальные приспособления. Ведь если хотя бы одно из этих нестандартных зерен — мы называем их «вонючками» — попадет в партию кофе, предназначенную для продажи, то погибнет вся партия. Ее всю сразу можно выбросить. Госпоже Рогальски разрешают подойти к «вонючкам», которые уже отсортированы, и понюхать. Она подчеркнуто воротит нос и говорит: фу, как воняет. Я ведь вас предупреждал, мадам.

Михаэль, который давно уже с тревогой поглядывает на часы, спрашивает бригадира: скажите, а где же Нойман? Ведь ему давно уже пора быть здесь. И, повернувшись к матери, поясняет: дело в том, что Нойман заведует обжарочным цехом. Я тебе, кажется, рассказывал, он вместе с Кёстером основал это дело сразу после войны. Инициативы и деловой смекалки у него было поменьше, чем у папы Кёстера, но как работник он всегда был в высшей степени надежен и ответствен. Здесь, в обжарочном цеху, он незаменим.

Так где же он? Телезрители понапрасну ищут его глазами, обшаривая экран. Ничего, они еще сами не рады будут, когда познакомятся со старым Нойманом.

Бригадир как-то мнется, смущается, но ничего определенного не отвечает. Госпожа Рогальски сразу замечает, что бригадир мнется, смущается и ничего не отвечает.

И вдруг дверь, ведущая в раздевалку, резко распахивается и на пороге возникает фигура пьяного, который в полубессознательном состоянии, шатаясь, бредет к машинному отделению. Никто еще и опомниться-то не успел, но мы уже знаем почти наверняка: это Нойман. Нойман, спотыкаясь, неуверенным шагом подходит к Михаэлю и заглядывает ему в лицо.

Как уже сказано, он пьяный в стельку. Его шатает, он едва держится на ногах. Состояние плачевное. На начальника обжарочного цеха он не тянет. Он тянет на пьяницу.

Михаэль с отвращением отшатывается от него. А мудрая госпожа Рогальски и бровью не повела, она сохраняет полное спокойствие. Даже что-то вроде сострадания к этому пожилому человеку промелькнуло на ее лице.

Инга Майзе — опытная актриса, и она знает, как передать эту сложную гамму чувств на лице у госпожи Рогальски.

Вы же пьяны, говорит Михаэль. И повернувшись к бригадиру: почему вы мне об этом не сообщили? Опять к Нойману: я ведь вам уже говорил, что, если это еще хоть раз повторится, вы будете уволены. Я вас уволю, несмотря на то что вы проработали в фирме пятьдесят лет. Какая наглость! Уж не говоря о вашем легкомыслии, которое представляет угрозу благополучию фирмы и может повлечь за собой огромные убытки. Михаэль буквально рычит от ярости. Тупая физиономия Ноймана, больше похожая на морду животного, наливается ненавистью к молодому шефу, и вдруг на ней проскакивает некое подобие мысли, нехорошей мысли.

Всё, хватит. Я не могу больше принимать во внимание вашу верность и ваши услуги в прошлом. Я вас предупреждал. Для начала с первого числа вы в отпуске. Я буду обсуждать ситуацию с моим тестем. Иногда молодежь можно упрекнуть в недостатке такта, но в данном случае твердость Михаэля уместна. Вы только представьте себе, дорогие телезрители, а вдруг Нойман сделает что-нибудь такое, от чего кто-то из рабочих пострадает или, не дай бог, погибнет!

В какой-то момент телезрителям начинает казаться, что Нойман сейчас набросится на Михаэля, как будто он здесь начальник, а не наоборот. Госпожа Рогальски тихо вскрикивает, а бригадир готовится к прыжку, намереваясь заслонить собой шефа. Но старый Нойман вдруг резко разворачивается и идет прочь. Молча. Лелея черные мысли. Что-то должно случиться. Это мы теперь знаем точно.

Михаэль до сих нор дрожит всем телом. Пойдем, мама, говорит он. Такие вот случаи от бивают у меня всякую охоту руководить. Я очень сожалею, что тебе невольно пришлось стать свидетельницей этой мерзкой сцены. Но, к сожалению, с Нойманом придется расстаться. Госпожа Рогальски говорит (слава боту, они уже наверху, в прохладном коридоре, вдали от этого машинного лязга и страшной жары): этот человек выглядит так, будто у него большое горе. Настоящее горе. Ерунда, резко отвечает Михаэль. Он просто никак не может перенести, что начальник моложе и талантливее его. Госпожа Рогальски мягко, но непреклонно возражает: мне кажется, у него какие-то другие проблемы. Ты обратил внимание на его глаза, малыш? Вот еще, буду я обращать внимание на его глаза! Михаэль презрительно смеется.