Сальвадор Дали - Дневник гения
Проснувшись, я упал на колени и возблагодарил Мадонну за этот пророческий сон.
9, 10 сентября
Моя обязанность — говорить обо всем, даже самом невероятном. Моя личность исключает всякую возможность розыгрыша или мистификации, ибо я — мистик, а мистики и мистификации, по закону сообщающихся сосудов, формально противостоят друг другу.
Утром меня пришел навестить старый приятель моего отца, пожелавший удостоверить авторство давней моей картины из его семейной коллекции. Я подтвердил, что картина подлинная. Его поразило, что я смог подтвердить авторство, не видя холста. Но мне было достаточно увидеть его самого. Он, однако, настаивал на том, чтобы показать картину, которую он оставил в холле.
"Давай же, посмотри на нее…Я оставил ее возле чучела медведя".
"Это невозможно, — сказал я, — Его величество король переодевает купальный костюм как раз рядом с чучелом". Это была абсолютная правда.
"О — воскликнул тот с укором в голосе, — если бы ты не был величайшим на свете плутом, ты был бы величайшим художником".
Но ведь я говорил ему чистую правду.
Это напомнило мне мой двухлетней давности визит к Его Преосвященству папе Пию X. Одним прекрасным утром, будучи в Риме, я сбежал по лестнице "Гранд-отеля", держа в руках странный на вид ящик, стянутый веревками и кожаными ремнями. В ящике находилась одна из моих работ. В вестибюле сидел Рене Клер и читал газету. Он поднял глаза — выражение их всегда было скептическим — с темными кругами, присутствие которых было связано с тем, что он был неизлечимо болен картезианскими иллюзиями. Он спросил меня: "Куда это вы так спешите со всеми этими веревками?" Я ответил сдержанно, с чувством собственного достоинства: "Я иду к Папе, скоро вернусь. Подождите меня здесь"
Рене Клер не поверил мне тогда и сказал театральным тоном, подчеркнуто серьезно: "Соблаговолите передать ему мой нижайший поклон"
Ровно через три четверти часа я вернулся. Рене все еще сидел в вестибюле. С удивлением он показал мне газету, которую читал. Сразу после моего ухода он открыл рубрику новостей из Ватикана, где сообщалось о моем визите к Папе. В ящике, который я нес, лежал портрет Гала в образе Мадонны Порт Льигата, который я показывал Папе Римскому.
Но Рене Клер еще не знал, что среди трехсот пятидесяти причин моего визита к Папе была причина номер один — необходимость получить высочайшее разрешение на венчание с Гала в церкви. Это было достаточно сложно, ибо ее первый муж, Поль Элюар, был еще, к всеобщей радости, жив.
Вчера, 9 сентября, я проконтролировал резервы моего гения, чтобы понять, увеличились ли они, ведь цифра "девять" — последний куб в гиперкубе. Все шло, как было задумано А сегодня я получил письмо, в котором меня уведомляли о том, что в одном из американских коллекторов обнаружена книга "Покорение иррационального", которую я подарил Адольфу Гитлеру с моим автографом в виде креста вместо посвящения. С этого момента у меня появились основания верить, что я могу вернуть свой магический талисман, который заставил Гитлера потерпеть поражение в самом конце войны, проиграв последнее сражение. Более того, разве не отвел я с помощью божественных ухищрений открытую угрозу сумасшествия, достигшего кульминации в философском, эйфорическом сне о взрывающемся лебеде?
Вчера меня посетил король, и я твердо решил жениться на моей прекрасной Елене-Гала, чтобы еще раз обмануть Рене Клера, который был добрым символом вольтерианского Сен-Трапеза.
Нынешний куб номер девять, олицетворяющий мою жизненную силу гораздо мощнее "девятки" прошлого года. Сравнивая их, я уже не думаю ни о короле, ни о войне. Было просто больше отваги Вместо Рене Клера существует имя, которое запрещено упоминать, оканчивающееся на "oie" (гусь).
1957
Порт Льигат, 9 мая
Проснувшись, я чмокнул Гала в ухо, почувствовав кончиком языка толщину маленькой выпуклости родинки на мочке. В этот момент я вспомнил о Пикассо. О Пикассо — самом живом из всех людей, которых я когда-либо знал, у которого на мочке левого уха тоже была родинка. Эта отметина, скорее оливковая, чем густо-золотая и чуть-чуть выступающая, — точно такая же, что и у моей дорогой Гала. Она, видимо, замышлялась как ее точная копия. Часто когда я вспоминаю о Пикассо, я поглаживаю эту легкую выпуклость в уголке левого уха Гала. А это случается нередко, ибо Пикассо — человек, о котором я думаю, после моего отца, чаще всего. Оба они — отец и Пикассо — в большей или меньшей мере были для меня олицетворением Вильгельма Телля. Против их авторитета я уже в ранней юности решительно поднял героический бунт.
Эта родинка Гала — всего лишь живая частица ее тела, которое я могу охватить двумя пальцами, хотя сделать это можно только иррациональным путем, благодаря ее фениксологическому бессмертию. И я люблю ее сильнее, чем мать, сильнее, чем отца, чем Пикассо, даже сильнее, чем деньги
Испании всегда принадлежала почетная роль потрясать мир величайшими и мощными контрастами. Эти контрасты в двадцатом веке воплотились в двух личностях — Пабло Пикассо и вашего покорного слуги. Главное, что может произойти с современным художником, это:
1. Родиться испанцем;
2. Носить имя Гала Сальвадор Дали.
И то и другое коснулось меня. Как свидетельствует мое христианское имя Сальвадор, мне уготовано судьбой спасти современное искусство от пассивности и хаоса. Мое второе имя Дали, что в Каталонии значит "желать". И у меня есть Гала. Пикассо, конечно, не испанец, но в сравнении с Гала — он лишь биологическая тень в уголке ее ухода, и его зовут Пабло, как Пабло Казальса, как Папу Римского, иначе говоря, его зовут, как многих других.
10 мая
Время от времени в обществе я встречаю очень элегантных (а следовательно, весьма умеренно хорошеньких) женщин с чрезмерно развитым и низким тазом. Уже много лет такого типа женщины жаждут познакомиться со мной лично. Беседа разворачивается, как правило, таким образом:
Дама: Разумеется, я знаю, кто вы.
Дали: И я знаю.
Дама: Вы, верно, уже заметили, что я пристально слежу за Вами? Мне кажется, вы очарованы
Дали: И я так думаю.
Дама: Вы мне льстите По-моему, вы меня вообще не замечаете.
Дали: Я говорю о себе, мадам
Дама: Интересно, как вам удается, что кончики ваших усов всегда смотрят вверх?
Дали: Финики
Дама: Простите?
Дали: Да Плоды финиковой пальмы. На десерт я прошу принести финики, съедаю их и перед тем, как сполоснуть пальцы в миске с водой, я слегка провожу ими по усам. Этого довольно, чтобы они поднялись кверху.
Дама: О
Дали: Второе преимущество заключается в том, что сахар обязательно привлекает мух.
Дама: Какой ужас
Дали: Я обожаю мух. Я вполне счастлив лишь тогда, когда лежу на солнце, обнаженный и усеянный мухами.
Дама: (уже уверовав по моему строгому и убедительному тону в правдивость сказанного) Но как можно любить такое? Это же мерзость, грязь.
Дали: Ненавижу грязных мух. Люблю только абсолютно чистых мух.
Дама: Интересно, как вы можете отличить чистых мух от грязных.
Дали: Я отличаю их моментально. Терпеть не могу грязных городских или деревенских мух с раздутым брюхом, желтым, как майонез, и такими черными крыльями, как будто их вывозили в могильно-черной туши. Мне нравятся только чистые мухи, резвые, одетые в крохотный серебристо-серый валенсийский наряд, переливающийся всеми цветами радуги, прозрачный, словно слюда, с красноватыми глазками и брюшком благородного неаполитанского желтого цвета, — такие, как прелестные оливковые мушки из Порт Льигата, где, кроме нас с Гала, никого нет. Эти мушки всегда грациозно садятся на серебристую сторону оливковой листвы. Средиземноморские красавицы. Они вдохновляли античных философов, проводивших всю жизнь под солнцем и облепленных мухами… Мечтательное выражение вашего лица говорит о том, что мухи, кажется, покорили и вас… Завершая наш разговор, должен сказать, что в тот день, когда мои размышления были прерваны появлением облепивших меня мух, я понял, что это означает, что мои идеи лишены мощи того параноидального мыслительного потока, который является доказательством моей гениальности. С другой стороны, если я не замечаю мух, это вернейший признак того, что я полностью владею духовным состоянием.
Дама: Знаете, такое впечатление, что все, что вы говорите, обладает каким-то сокровенным смыслом Значит, ваши усы — это антенны, через которые вы получаете свои идеи.
В ответ на этот вопрос божественный Дали ничего не сказал.
И затем он превосходит самого себя. Он плетет свои излюбленные сюжеты, выписывает вермееровские кружева столь тонко и изящно, что от назойливой дамы не остается ничего, кроме ее низкого копчика. Вы, вероятно, уже догадались: это моя воображаемая лукавствующая любовница, которая благодаря моим кибернетическим манипуляциям, изменят своему мужу (любовнику любовницы).
