Александръ Дунаенко - Есть ли жизнь на Марсе?
Кто будет ездить за мной на тракторе? Это уже на совхозном поле, где бригадир, учётчик. Там выливают сусликов и по количеству хвостиков начисляют денежное вознаграждение.
А если — просто в степи? И ты пионер и знаешь, что суслик, где он не пробежит — вредитель наших полей?
Я же был отличником, я мог подойти к проблеме творчески.
Я собирал фотоплёнки. Они были на нитрооснове и вспыхивали и горели, как сейчас китайская пиротехника.
Из плёнок делал «дымовушки». Такие, которыми наши чекисты выкуривали кулаков из погребов.
Ну и — «дымовушку» поджигал, бросал в норку. Суслик, еле живой, выползал.
Остальное было уже делом пионерской техники.
Уничтожал я сусликов не ради хвостиков, не ради пресловутого денежного вознаграждения. Но — ради идеи. Я, как пионер, как отличник, вредителей должен был уничтожать. Этого хотели, этому меня учили учителя и Родина.
Однажды ехал я по просёлку на велосипеде и вдруг остановился. Прямо у дороги суслик взялся выкапывать себе новую норку. Я стою с велосипедом. Суслик замер у своей мелкой ямки. Думает — может, если он не будет двигаться, то я его не замечу. И пройду мимо. А я его заметил. Я стоял. Суслик, выгнувшись, сидел. Мы смотрели друг другу в глаза.
Суслик — вредитель полей. Его нужно уничтожать. И пионер Саша встретился с этим вредителем лицом к лицу.
Пионер Саша бросил велосипед и упал на суслика. Не ушёл, гад, попался.
Я схватил его крепко руками. Боялся — может оцарапать, укусить. Не знал, правда, как поступить. Одно дело — догонять и стукнуть. Убить, так сказать, при попытке к бегству. Другое — лишить жизни вот просто так, когда суслик этот, хоть и вредитель, но у тебя в руках…
Я решил отвезти суслика учительнице Нине Николаевне. Она всё знает. Может, она подскажет, как правильно убивать в таких случаях сусликов. Может, сама и убьёт.
Я крепко зажал суслика в левой руке, сел на велосипед и поехал в школу.
Когда я с велосипеда слез, суслик был уже мёртвый. Я сильно его сжимал, когда ехал. Я боялся, что он меня оцарапает, или укусит. Или убежит…
Я до сих пор помню этого суслика.
Я больше не выливал водой вредителей сельхозугодий и не выкуривал их «дымовушками».
Уже много, много, много лет прошло. Я помню этого суслика. Как он смотрел на меня, вжавшись в мелкую ямку своего будущего домика. Как он думал, что, может, я его не замечу, подниму свой велосипед и поеду дальше…
Я так думаю, что школа может многое.
Школа, будучи последовательным проводником идей государства, может вылепить из учеников любых уродов.
То, чего не успела школа, доделывают газеты и радио.
Над ними — государство-педагог.
Это его кузница кадров.
Государство в любой момент может из обыкновенных людей сделать столько негодяев, сколько ему нужно для претворения в жизнь любой, самой сумасбродной, идеи.
Вожди и правительства всегда были для России кем-то вроде учителей в большой школе.
Народ, отличающийся от других высокой духовностью и своим особым путём, им безоговорочно верил.
У нас очень легко внушаемое население.
Но, вот, случается иногда такая достоевщина. Стопроцентной внушаемости, всё-таки нет. На какой-то момент можно сбить всех в стадо и заставить исполнять какую-нибудь великую идею. Уничтожать сусликов, людей, воробьёв.
Но остаются уже в этом бизнесе те, у кого призвание.
Кто и без всякой направляющей руки вождя и партии любил мучить кошек.
Раскольников старушку убил.
Но потом долго сам себя мыслями изводил. Каялся.
Я задушил суслика. Переживаю до сих пор.
Порода людей, которую вывели для строительства прекрасного будущего, не страдала комплексами.
И на слезу ребёнка, слёзы миллионов детей, им было, мягко говоря, наплевать.
Те, кто задумывался, кто сомневался, отсеялись естественным образом.
Кто спился, кто — наложил на себя руки, а кого вышвырнули, растворили в общей массе «врагов народа».
Но это — в прошлом.
Когда я сегодня, сейчас из маленькой своей деревушки попадаю в город, я не могу побороть в себе беспокойства.
Любой встречный милиционер может остановить меня, потребовать регистрацию.
Может порвать мои документы и отвести в отделение, где я малодушно признаюсь во многих тяжких преступлениях.
Мнительность?
Генетическая память?
Я иду по улицам города и озираюсь по сторонам.
При виде милиционера я втягиваю голову в плечи, прячу взгляд.
Может, не заметит, не остановит, пройдёт мимо?..
Я — суслик?..
Уравнять в правах…
«ВСПОМНИМ ВСЕХ ПОИМЁННО!..»
Так говорят с надрывом дикторы телевидения и радио в День Победы. Но — всех ли? А, может, ну его! Давайте всё забудем, чего там прошлое ворошить!.. Правда, кощунственно? В День Победы вспоминают всех, кто воевал, кто на войне погиб. Чествуют оставшихся в живых. Славят военачальников, которые ко дню рождения генералиссимуса штурмовали города, заваливая подступы трупами советских солдат. Нет, не ради жизни на земле. Ради славы. Ради довольной ухмылки усатого монстра. Но есть ещё сотни тысяч, миллионы погибших и замученных в советских концлагерях. К примеру, те же герои войны, которых из плена, а иногда и прямо с передовой отправляли на лесоповал. У них нет своего праздника. Для них не устраивают парада и радиотеледикторы не говорят о них со слезой в голосе проникновенные слова. Миллионы загубленных жизней, исковерканных судеб. Жёны изменников Родины. Погибшие. Насилуемые вертухаями. Сами изменники — писатели, инженеры, артисты, рабочие, крестьяне — невинные граждане великой, высокодуховной России. Туда, в лагеря, попадали лучшие. Почему они не герои? Почему у этих миллионов нет своего Мамаева кургана, на котором стоял бы Родина-отец? Про них говорят: — Чего ворошить прошлое, давайте забудем! И ещё говорят: — Время было такое!.. Когда я слышу такое, я думаю: неужели после всех великих чисток в России остались только потомки чекистов, охранников и надзирателей? Спорят: как преподавать историю детям? Рассказывать правду, или растить патриотов? Тогда патриот — это, простите, кто? Кого из наших детей хотят вырастить?.. А, может, не нужно их делить? Тех, для которых 9 мая гремят салюты и бряцают оружием и тех, про которых нам советуют забыть? Давайте уж выберем что-то одно — или всех забудем. Всех, поимённо.
Тарковский
Слава Усимбеков работал художником в кинотеатре «Казахстан», в центре Актюбинска. Мы подружились на почве страстного, болезненного увлечения книгами. Слава был художником, но работал в жанре специфическом: рисовал для кинотеатра афиши. Слава первым прочитывал всякие журналы о кино, сообщал самые свежие новости. Новость о фильме Тарковского «Зеркало» размещалась в тощем журнальчике. Содержание выглядело примерно таким: фильм о воспоминаниях мальчика-подростка. У будущего лауреата международных премий была какая-то, самая последняя, категория. А вскоре пришла копия «Зеркала». Фильма, о котором уже заранее сложилось мнение, что он про какого-то мальчика и «некассовый». Поэтому в план проката его поставили по одному разу в кинотеатры города, и, кто мог — тот вообще благоразумно отказался. И — какой ему там «прайм тайм» — в самое неудобное, «мёртвое» время — где-то около полудня. Ну, — «про подростка» — детский, значит. В тот день у меня болела голова. Но отложить просмотр «на потом» возможности не было. Не скажу, что от сеанса пришёл в восторг. Произошла «загрузка». Фильм со всеми его кадрами событий на Даманском, типографии, ветром в лесной чаще, стихами и запахами просто ушёл незаметно куда-то в подсознание. Есть произведения искусства, которые от Бога. Мы называем их классикой. В них заложено что-то такое, вроде двадцать пятого кадра, звука на неслышимой нами частоте. То, что воздействует на глубины нашего подсознания, сразу на душу, потому что она где-то там. И они вписываются, входят в нас навсегда, потом корректируя наши поступки, наше отношение к миру. А внешне это не заметно. Посмотрел «Затмение» Антониони, поскучал, ушёл. А запись произошла. Что-то щёлкнуло внутри сознания. Оно переступило на ступеньку выше. Хотя внешне ни вы сами, ни из окружающих никто в вас этого не заметил. И такие фильмы даже не обязательно смотреть во второй, третий раз: они уже записаны внутри. Вы уже всё запомнили… Но «Зеркало» я успел посмотреть ещё раз. Его через несколько дней показали ещё раз в другом кинотеатре. Потом были и «Ностальгия» и «Жертвоприношение». Потрясающая сцена Янковского в сухом бассейне со свечой. В «Жертвоприношении» Эрланд Йозефсон — Александр — приносит в жертву самое дорогое и… спасает мир. Не супермен, не сверхоружие спасает мир, а обыкновенная, бесплотная Мысль, Слово… И снова об Андрее. Чтобы стать святым, наверное, обязательно нужно быть мучеником? Другого пути не бывает?..
