Агония Иванова - Украденные воспоминания
На меня посыпались ругань и удары.
Они умели бить так, чтобы не заметно после было, уж не знаю, где они этому научились, может специально тренировались. Когда им надоело, В. схватил меня за волосы и заставил на себя посмотреть.
— Без выкрутасов, косоглазый, — уж не знаю, что это было — приказ или предупреждение, — в следующий раз будет хуже.
Тело до сих пор ноет, хотя синяков нигде не осталось. Я все смотрю на В. и думаю, что же такое это «еще хуже», что он имел в виду. Нужно вести себя осторожнее.
Почему я не могу об этом рассказать кому-то? Потому что маме слишком больших трудов стоило устроить меня в эту школу, пусть даже это не лицей, хотя бы общеобразовательная, не коррекционная. Нужно ценить ее труды и больше не делать глупостей.
А ведь ненавидят меня не потому, что я «косой, кривой, косоглазый», не потому, что я «олигофрен» или «даун». Есть в нашем классе мальчик с куда более ярко выраженным ДЦП, его никто не трогает. А ненавидят — потому что я младше их всех на года два-три, умнее, потому что мама — из интеллигенции, а папа военный, их же семьи — рабочие и алкоголики. Мы здесь чужие.
Только у Андрея отец — художник (кто мать и жива ли она, не знаю). Но Андрей умеет обращаться с этими гиенами.
Когда же я научусь?
Глава шестая
9 декабря
Иногда мне кажется, что Андрей — мой ангел хранитель. (Хотя я в такие вещи не особенно то верю, папа убежденный атеист и на нас с мамой влияет, еще бы, узнают о каких-то таких «делах», выгонят из партии). Но получается так.
Все время, когда В. и его компания мне хотят навредить, он появляется откуда-то (ниоткуда?) и прогоняет их прочь. Единственное, что мне претит — он меня жалеет. А я ненавижу, когда меня жалеют. Я сразу же начинаю себя чувствовать беспомощным инвалидом. Впрочем, кто же я еще? В моих мед. документах именно так и написано. И эти слова там, как команда «жалеть». Узнав о моем диагнозе, ни один человек уже не может воспринимать меня всерьез.
Порой я убеждаю себя, что в опеке Андрея есть что-то эгоистическое, что-то циничное. Ему нужно чувствовать себя героем, рыцарем (а дамы нуждающейся в спасении пока не подвернулось) и другим себя таким показать. Когда человек старается сильно быть хорошим, тут дело тоже нечисто. Но с ним все ясно: ему не хватает внимания и похвалы, даже самому себе похвалить и то — уже приятно. Не удивительно… Ведь дома он никому особенно не нужен — отец увлечен своими картинами и своими любовницами, мать… за эти годы я не видел ее ни разу и не уверен в том, что она существует. Мне хотелось бы поговорить с ним об этом… Обо многом поговорить.
Я грешным делом все время представляю себе, как мы станем с Андреем хорошими друзьями. В моих фантазиях все так отчетливо рисуется: вот мы сидим за одной партой, болтаем все уроки напролет, подшучиваем над учителями; после школы вместе идем домой, но в начале долго-долго гуляем. Мы разговариваем обо всем на свете, у нас много общих интересов (здесь я уже сам постарался, тихонько выведав, что ему нравится). Знаю, что Андрею нравятся рок-музыка и все английское, он в восторге от этой страны. Но английский он не знает, вот чего не дано. И я представляю себе, как предлагаю ему позаниматься — у меня то с этим все прекрасно, языки вообще мой конек.
Но все как-то в мечтах и остается…
Хочу записать пару эпизодов, показывающих то, как обычно происходит наше общение.
Эпизод первый:
Выхожу из школы, вижу Андрея у ворот — он курит (недавно начал), стоит, разговаривает с В. Пока иду по двору, В. уходит. Я радостно подхожу к Андрею.
Я: Привет. А на дополнительные по биологии не останешься?
(Андрей любит биологию — все науки, которые объединены в школе под этим названием)
А: Нет, не хочу.
Я молчу, но я то тоже не остался. У меня нет склонностей к естественным наукам, но я самый прилежный ученик в своем классе, вот и хожу всюду, где можно.
Я: Я тоже не остался.
Снова молчим. Андрей курит, я его украдкой разглядываю: у него тонкие аристократические пальцы, длинные такие. Сигарету он держит как-то по-особенному, не так, как другие мальчишки. Сразу видно, что он особенный.
Андрей замечает, что я на него смотрю, отворачивается, начинает волноваться и потому ищет тему для разговора.
А: А ты почему не остался?
Я: Не знаю. Погода хорошая, погуляю лучше.
Мы оба смотрим в хмурые декабрьские небеса, с которых что-то мокрое неприятно падает на лицо. Ветер промозглый, а я еще одет легко. Но Андрей мои слова проглотил. Даже вдруг неожиданно оживился.
А: А я люблю, когда мокрый снег.
Я: (не подумав особо) Я тоже люблю! Очень-очень!
А: Ладно. Хорошо тебе погулять.
Тушит свою «папиросу» ногой и уходит.
Эпизод второй:
После урока русского языка. Нам раздали работы с нашим диктантом. У Андрея тысяча помарок, он долго-долго делает работу над ошибками. У меня все идеально написано, но я тоже задерживаюсь.
Полная Марья Николаевна ворчит, что мы так долго сидим, оставляет класс и уходит со словами «работы положите на стол». Только за ней закрывается дверь, я подсаживаюсь к Андрею.
Я: Помочь тебе?
А: Нет, спасибо.
Я: Ну давай помогу. Я быстро.
Он соглашается, нехотя протягивает мне тетрадку.
Русский язык я знаю в совершенстве, обладаю тем, что принято называть «врожденная грамотность», более-менее знаю еще английский. С недавних пор дома, для себя, учу немецкий.
Я все орфограммы Андрея легко объясняю, но специально вожусь подольше.
Я: (между делом) А кем ты хочешь стать?
Андрей, до того считавший ворон за окном, оборачивается ко мне.
А: Не знаю.
Долгая пауза. Он сосредоточенно думает и все-таки отвечает более конкретно.
А: Врачом.
Я: Врачом? Как здорово! Как прекрасно! Ты хочешь помогать людям?
И почему я так радуюсь? Сидим вдвоем в пустом классе, а я счастлив, как не знаю уж кто.
А: Наверное…
Я: А почему ты так решил? Как ты так решил?!
А: Ну… вот решил как-то. Но я еще не знаю.
Я уже закончил с его диктантом, но мне все не хочется уходить. Ищу предлог, чтобы задержаться, но понимаю, что это выглядит слишком глупо. Я в панике: что делать?!
Андрей уже встает, собирается улизнуть.
А: Скорее всего из меня ничего не выйдет.
Все во мне замирает. На ватных ногах встаю, чтобы положить его тетрадь к остальным, иду следом. Потерянно бормочу: «почему?».
А: Не получится и все.
На этом он убегает, словно боится со мной разговаривать.
Хлопнула дверь.
Не одна квартира с тех пор не могла заменить ту, в другом городе, которую им пришлось оставить, но в любом новом жилье Нина максимально старалась создать если не уют, то его иллюзию.
Женщина сидела на кухне, при свете зеленой «библиотечной» лампы и слушала, как тихонько возится, снимая обувь и уличную одежду Илья.
— Ужинать будешь? — крикнула она. Впрочем, в вопросе не было никакого смысла: она по-любому будет уговаривать его, даже если откажется. Должно быть, он очень устал, ее мальчик, так долго занимался… Ходит по секциям, по олимпиадам ездит, учится лучше всех — гордость, а не ребенок.
Илья так и не ответил, просто пришел на кухню.
— Привет, — ласково улыбнулся он и спросил, — отца еще нет?
— Нет, — сказала Нина, — так будешь ужинать, будешь?
Она засуетилась, разогревая то, что приготовила некоторое время назад. На работу она так и не вернулась.
Илья снял очки и протер покрасневшие веки пальцами. Из-за постоянной необходимости носить специальные стекла, компенсирующие косоглазие, у него очень болели глаза и начало садиться зрение. Но терпеть осталось совсем чуть-чуть. Нина с надеждой и замиранием сердца ждала, когда же ему наконец-то можно будет сделать операцию.
И верила… что он доживет.
Впрочем, при всей своей болезненной хрупкости и физической неразвитости, Илья выглядел вполне себе жизнеспособным и вроде бы не собирался пока умирать.
— Как дела в школе? — поинтересовалась она.
— Нормально, — слишком быстро ответил сын. Это заставило женщину насторожиться, но вида она не подала, отвернулась к окну, пытаясь сквозь тюль разглядеть окна дома напротив.
— Точно нормально? — на всякий случай переспросила Нина.
— Точно…
— А друзья у тебя есть?
— Конечно есть, — сказал Илья, не поднимая взгляда от тарелки.
Они оба немного помолчали, он занятый ужином, она — своими мыслями. На женщину нахлынули ее старые страхи о том, что ее мальчик станет изгоем и будет обречен на вечное одиночество. А вдруг он просто не решается ей рассказать? И ей снова захотелось совершить маленькое преступление против сына и почитать его дневник.
