Уильям Бойд - Браззавиль-Бич
Домой они ехали медленно, на свободном ходу спускаясь по покатой дороге в деревню. В окнах появлялись первые желтые огоньки, облака над островом розовели и лиловели, как сливы, море было ровным, как серебряная тарелка.
Джон был подавлен так, словно случилось что-то ужасное. Она попыталась его ободрить.
— Давай поужинаем в отеле, — предложила она. — Напьемся.
Он согласился вроде бы охотно. Потом сказал: «Я был сегодня так близко. Я это чувствую. Это был ключ ко всему, нечто главное. Но я просто не смог его ухватить, — обеими руками он попытался поймать что-то в воздухе. — Совсем рядом — и за пределами досягаемости».
Когда Хоуп прислоняла к стене велосипед, ей в голову пришла мысль, незваная и непрошеная, что, может быть, ее муж сходит с ума.
КАПУСТА — ЭТО НЕ СФЕРА
Еще воспоминание о Шотландии. Джон Клиавотер на крошечной кухне готовит салат из зимних овощей. В руках у него фиолетовый кочан капусты, который он собирается разрезать. Хоуп видит, что он уставился на кочан. Он подносит кочан к свету, потом оборачивается к ней. Бросает ей кочан, она его ловит. Он неожиданно тяжелый и холодит ей ладони. Она отпасовывает его обратно.
— Капуста — это не сфера, — говорит он.
— Тебе видней. — Она улыбается, но на самом деле не знает, как нужно ответить. Время от времени он отпускает такие реплики, загадочные, косвенно на что-то намекающие.
— Все-таки сферической формы, — бросает она пробный шар.
Он разрезает капусту пополам и показывает ей сочные белые и фиолетовые извилины, образующие на мутовке сложный узор, похожий на гигантский отпечаток пальца. Кончик его ножа скользит по срезу одного листа, обводя неровную, словно нарисованную дрожащей рукой ветвь параболы.
— Это не похоже на полукруг.
Хоуп понимает, к чему он клонит.
— Фиговое дерево, — решается подхватить она, — это не конус.
Джон, улыбаясь себе под нос, режет капусту быстро и умело, как профессиональный повар.
— Реки не текут по прямой, — говорит он.
— Горы не треугольники.
— Количество веток на дереве не увеличивается по экспоненте.
— Я больше не хочу, — говорит она. — Эта игра мне не нравится.
После ужина он снова возвращается к тому же предмету и спрашивает Хоуп, что бы она сказала, если бы ей предложили обмерить по окружности капустный кочан. Взяла бы сантиметр, говорит Хоуп.
— А как насчет прожилок? Все эти мельчайшие выпуклости и впадины?
— Господи… сделать много измерений, найти среднее.
— Неопределенная точность. Не годится.
Он выходит из-за стола и начинает торопливо записывать очередные идеи в блокноте.
Хоуп уже знает, что капуста направила его мысли в новое русло. Он теперь носится с убеждением, что абстрактная точность геометрии и теории вычислений не имеет ничего общего с живой природой, где все размеры неточны и непостоянны, что методами этих наук нельзя адекватно описать извилистость и зазубренность, изначально присущую реальному миру. Этот мир полон неправильностей и случайных изменений, но в стерильном, без единой пылинки, ярко освещенном, не знающем теней абстрактном королевстве, созданном математиками, им подавай сферическую капусту и никак иначе. Никаких выпуклостей, складок, вмятин или изломов. Ничего неожиданного.
Когда я свернула с шоссе на грунтовую дорогу в Сангви, меня охватило необычное приятное чувство. Прислушавшись к себе, я поняла, что мне не терпится приступить к работе. Два дня, проведенные в городе, и общество Усмана восстановили мне силы. Я нуждалась в этой передышке, теперь я снова была в форме. Жизнь построена на контрастах, любил повторять профессор Гоббс. Испытывать от чего-то удовольствие можно только по контрасту с чем-то другим. Вспомнив о Гоббсе, я мысленно улыбнулась. «На каждый прилив по отливу», — была его вторая излюбленная поговорка, ею он раздраженно отвечал на всякого рода нытье и жалобы. Самое забавное, что это, как правило, действовало. Однажды я зашла к нему в кабинет поплакаться на неисправное оборудование или еще на какую-то несправедливость, допущенную по отношению ко мне. Он посмотрел мне прямо в глаза, похлопал меня по руке и сказал: «Дорогая моя Хоуп, на каждый прилив по отливу». Я ушла умиротворенная, успокоенная и, как мне показалось, более мудрая.
Проезжая через Сангви и размышляя о мудрости Гоббса, я в задумчивости не сразу обратила внимание на Алду. Только на выезде из деревни я посмотрела в зеркало заднего вида и заметила, что он машет мне, стоя в дверях своего дома. Я не потрудилась затормозить, просто несколько раз посигналила ему в ответ и, трясясь на ухабах, стала одолевать подъем в Гроссо Арборе. Я не поняла, машет ли он мне в знак приветствия или просит остановиться. В любом случае, рассудила я, если он хочет со мной поговорить, то знает, где меня найти.
Заехав в гараж, я трижды посигналила, чтобы вызвать работавших при кухне. Когда я вышла из машины, Мартим и Вемба уже разгружали провиант. Я потянулась, зевнула и тут заметила, что от своего бунгало ко мне торопливо шагает Маллабар. Я взглянула на часы — чуть больше четырех. Мы уложились в хорошее время. Но я удивилась, почему в эту пору он оказался дома, и когда он подходил ко мне, увидела, что лицо у него расстроенное. Я изобразила улыбку.
— Что случилось, Юджин?
— Хоуп… — Он остановился за шаг от меня. — Ужасная катастрофа. Я так сожалею. Я просто не могу себе вообразить…
Как всегда бывает в такую минуту, я инстинктивно подготовилась к самому худшему. Отец, мать. Или сестра…
— Что такое?
— Пожар. Был пожар. Ваша палатка… Я просто не могу себе представить, как это произошло.
Пока мы шли по Главной улице к моей палатке, Маллабар рассказал мне о случившемся. На смену громадному облегчению, которое я только что испытала, пришли тревоги более прозаического свойства. Это произошло вечером, после моего отъезда, сказал Маллабар. Огонь заметил Тоширо. По-видимому, мальчик Лайсеу, который убирал у меня в палатке, неосторожно уронил окурок.
— Но Лайсеу не курит, — сказала я.
— По-моему, да.
Мы замедлили шаг под большим деревом. Сквозь заросли гибискуса у поворота дороги виднелся фасад моей палатки. Отсюда казалось, что она цела.
— Пожар был небольшой? — с надеждой спросила я.
— Не маленький.
Мы двинулись дальше.
— А где Лайсеу?
— Я его сразу же уволил.
На самом деле огонь уничтожил половину палатки, всю ее заднюю часть. Спереди мое жилище не пострадало, но сзади сохранился только обугленный опорный шест и несколько клочков обгорелой ткани. Жестяная крыша покорежилась и вспучилась. Сбоку стояли жалкие остатки моего имущества. От кровати почти ничего не осталось, сундук с носильными вещами — черный, как головешка.
— Моя одежда! — Я почувствовала, что на меня накатывает апатия.
— Хоуп, я очень сожалею о случившемся.
Я дотронулась до висков, провела подушечками пальцев по щекам.
— Нам кое-что удалось вынести, — заметил Маллабар. — И какие-то вещи у вас были в стирке.
Мы вошли внутрь. Мой стол сильно обгорел, но не рухнул. Я хорошенько подергала его ящик и ухитрилась открыть. Мокрые черные комья, угольки, пепел. Это были мои письма и книги. И все мои полевые заметки и журнал.
Я обошла свои разоренные владения. Это был мой дом, я прожила в нем почти год.
Маллабар всем своим видом выражал сострадание. Он только что не ломал руки. «Мы все устроим. Приведем в порядок. Возможно скорее».
— Пропали все мои полевые листки. И журнал.
Маллабар сочувственно помотал головой: «Черт. Господи. Я так и знал — я видел, во что превратился стол. Я боялся заглянуть внутрь, — он грустно усмехнулся. — Я Бога молил, чтобы вы взяли их с собой в город».
— Увы.
Я переселилась в барак для переписи. Это было длинное, узкое здание из секций фабричного производства — видимо, изготовленных для армейских нужд; в добрые старые времена в нем жило одновременно восемь переписчиков шимпанзе. В конце барака и находилось мое оборудованное на скорую руку жилье. Мне выдали новую кровать и складной парусиновый стул. Они вкупе с полученной из прачечной одеждой и составляли все мои — теперь весьма скудные — пожитки. В некоторых отношениях мой новый дом был лучше старого — хотя бы потому, что у меня был деревянный пол под ногами, но мое моральное состояние от этого не улучшилось. Я вдруг особенно остро почувствовала себя временным гостем, кем-то вроде прохожего, которого нужно устроить на одну ночь.
Товарищи по работе очень из-за меня переживали и вечером в столовой дружно выражали мне соболезнования. Маллабар снова пообещал, что мою палатку приведут в порядок в кратчайшие возможные сроки, а Джинга пожертвовала мне письменный стол и зеленый коврик — чтобы мне было за чем работать и чтобы жилище имело более веселый вид. Они были ко мне очень добры, но, в конечном итоге, для меня случившееся было несчастьем, для них — неприятным казусом. Даже утрата моих рабочих бумаг особого значения не имела. Моя миссия в Гроссо Арборе была временной, задачи — ограниченными, исполнительского характера; на основные исследования в рамках проекта отсутствие моего полевого журнала не повлияет.
