Ника Муратова - Белый кафель, красный крест
– Поднимайся сюда. Мне нужна твоя помощь.
– Ты когда приехала?
– Недавно. Пойдём.
Окна нашей гостевой спальни были зашторены плотными цветастыми занавесками, но солнечные лучи всё равно пробивались сквозь них, разрушая задуманный полумрак. Небольшая комнатка вмещала в себя лишь кровать и стул рядом с ней. Возле кровати стоял пластиковый тазик с водой. На кровати лежала молоденькая папуаска. Она спала. Пышные кудрявые волосы подчёркивали ненормальную худобу девушки, обтянутые кожей скулы. Дина подошла к ней и осторожным движением обтёрла мокрым полотенцем.
– Приподними её, я хочу поменять простыни, они влажные.
Я приблизилась к кровати. От девушки несло запахом гноя и близкой смерти. Да, да, у смерти есть какой-то необъяснимый запах. А может, это просто врачебная интуиция. Я пощупала пульс. Слабый, нитевидный. Слизистые коньюктив – почти белые. Она даже не реагировала на мои прикосновения.
– Кто это?
– Та самая девушка, из-за которой меня хотели упечь за решётку.
– Как это – та самая? И что она здесь делает? Она при смерти, зачем ты её приволокла домой?
– Так и есть. Когда они поймали нас в госпитале на месте, так сказать, преступления, они её тоже, естественно, арестовали. Но кто-то из акушерок успел вручить ей таблетки, вызывающие аборт. Она их выпила, и в тюрьме у неё началось сильное кровотечение. Она бы там умерла. Сегодня рано утром я взяла её под залог.
– Дина, её необходимо срочно везти в больницу. Как я смогу ей помочь здесь? У меня под рукой нет ни инструментов, ни крови, ничего.
– Но, наверное, теперь, когда она умирает, лечить её – легально?
– Я бы и раньше ей помогла так, что комар носа не подточил бы. Но ты же сначала делаешь, потом думаешь. Давай обернем её одеялом и отнесём в машину. Похоже, времени у нас мало.
Молодую женщину мы спасли. Кровь, антибиотики, кюретаж матки, окситоцин. В этой стране смерть оказывает женщинам услугу своим приближением, даёт им право на нормальную медицинскую помощь. В одиночку мы не в состоянии с этим бороться. Можем помочь единицам, а что делать остальным?
Радует, что акушерки меня поддерживают. Они и сами понимают абсурдность сложившейся ситуации. Недавно они буквально грудью встали на мою защиту. Случилось это, когда вождь одного племени пришел ко мне с делегацией делать строгий выговор – не надо, мол, учить их женщин тому, что двое детей – это хорошо, а десять – уже не очень.
Причина весьма простая. «У нас в деревне, – сказал он, – одна забота – как защититься от соседних племен во время межплеменных войн. Если у нас в каждой семье будет по два ребенка, кто будет защищать деревню? Всех перебьют. А если шестьсемь – то половину перебьют, а половина даст отпор. Образование? Зачем оно нам? Земля нас кормит, что ещё надо? Нам нужны люди – чем больше, тем лучше. Здоровье женщины? Главное – чтобы мужчин было побольше здоровых. Иначе нас не будут бояться другие племена. А вы, доктор, вредите нам!»
Делегация имела весьма грозный вид, кабаньи клыки в ноздрях, татуировки. Стало страшновато. Но тут вступились мои помощницы, в один голос дав отпор незваным гостям. Уж не знаю, что они там сказали, но гости ушли, пожав мне руку.
* * *Я уже поняла, что спрашивать женщин о жалобах здесь надо долго и терпеливо, так как только к концу выяснишь, в чём дело. Но сегодняшний случай – исключительный по содержанию. Женщину направили из одной клиники через другую, в общем, ко мне она попала уже после трёх записей осмотров. Везде написано одно и то же. Кровотечение четыре дня, слабость и т.д.
– Задержка была?
– Да нет.
– На беременность проверяли?
– Нет.
– Деньги на тест есть? Проверим?
– Хорошо.
Дальше спрашиваю. Прикидываю, обдумываю, что с ней делать, и уже в конце задаю вопрос:
– Что-то ещё необычное заметили в своём состоянии?
– Да, доктор. В воскресенье заметила, как выпал ребенок размером в ладонь.
И ни в одном, ни в одном из осмотров не отмечено, что женщина-то была беременна 20 недель! И сама она начинает рассказ с чего угодно, но не с этого! Незначительная деталь... И ведь не скажет, что больно, что страдает. Вообще, любопытно, что папуасские женщины очень терпеливые, они практически беззвучны во время родов. То есть терпеливы к боли, лишь иногда стонут. Крик в родовом отделении – редкость. При этом обезболивание здесь – непозволительная роскошь (я не говорю об операциях, конечно). Про другие страны не знаю, но знаю, что у нас дома, в наших роддомах, крик, а то и истерика во время родов – обычное дело. И это понятно – боль-то ужасная. Непонятно, почему папуасские женщины так стойко терпят её? Неужели настолько привыкли к боли и страданиям с детства, что уже и не замечают?
Впрочем, это характерно для многих развивающихся стран. Когда я работала в Западной Африке, в Гамбии, наблюдала ту же картину. Женщины привыкли терпеть боль. Привыкли не жаловаться. Там я вообще не могла на своих пациенток без боли в сердце смотреть. Ведь более 80% из них подверглись так называемому женскому обрезанию. Им в раннем детстве вырезают либо клитор, либо и клитор и малые половые губы, концы раны затем сшивают или просто складывают вместе, оставляя лишь небольшое отверстие для менструальных выделений. А в день свадьбы вновь разрезают, отдавая мужу для акта любви, который ничего, кроме боли, в женщине, естественно, не вызывает. В Папуа – Новой Гвинее девочек не обрезали, но об этой традиции мне напомнила встреча с писательницей из Западной Африки, которую притащила к нам домой конечно же Динка. Она любила приводить в гости необычных визитеров. На этот раз привела писательницу, Разинат Мухедди, которая собиралась вскоре опубликовать книгу, посвящённую обрезанию девочек. В современной Нигерии эта варварская процедура стала уже редкостью, но проблема всё же ещё не решена до конца. Разинат долгое время работала в сообществах по просвещению женщин о вреде обрезания и накопила немало интересной информации. По её словам, девочкам в Нигерии раньше внушали, что, если они не обрезаны, это видно даже по походке и замуж их никто никогда не возьмёт. Девочки верили, конечно.
Муж обрезанной женщины часто оставался недоволен её холодностью и жалобами на боль в постели и в итоге требовал у её родни дополнительную плату за такую жену. Кроме того, заканчивалось это тем, что он изменял, причём как раз с теми самыми «грязными», необрезанными женщинами, на которых никто не хотел жениться. Часто Разинат слышала рассказы о том, что женщины, в отчаянных попытках узнать, что же с ними не так, пробовали искать связи на стороне, пить всякие настои, полученные от колдунов, с целью оживить свое либидо. Стремясь поставить изначально во главе угла снижение сексуального желания у женщины, укрепить её верность мужу и тем самым уберечь семьи от разрушения, в итоге сторонники жестокой традиции добились противоположного.
В тот вечер, когда к нам в гости пришла Разинат рассказать о своей книге, меня угораздило привести с собой коллегу, ганийского доктора Одойа, гинеколога, которая жила и работала в центральном госпитале Порт-Морсби последние лет десять. Одойа была из тех женщин, присутствия которых нельзя не заметить. Говорила громко и не церемонилась, если не соглашалась. К тому же она имела весьма скептический взгляд на идею о необходимости превращения стран «третьего мира» в подобие стран развитых, считала, что у каждого свой путь.
Я решила, что доктору Одойа будет интересно послушать писателя со своего континента, но не учла, что её взгляд на проблему может не совпадать с позицией Разинат. И конечно же в разгар пламенной речи Разинат доктор Одойа не выдержала.
– Мы должны положить конец этому варварству, – взывала Разинат. – И мы, и врачи, и общественные деятели. Все должны принять участие. Мы должны действовать через умы людей, привлекая весь мир к проблеме, к осуждению...
– Вы думаете, мировое осуждение поможет? – поинтересовалась Одойа, изломив брови. Её цветастый тюрбан на голове слегка колыхнулся.
Разинат несколько опешила. До этого ей никто не возражал.
– Поможет показать, что африканцы не правы, продолжая эту традицию.
– А судьи кто? Европейцы?
– Но они-то, по крайней мере, не калечат своих детей.
– Вы как-то идеализируете европейцев. Впрочем, как большинство людей, оказавшихся на перепутье культур.
– Но Одойа, – вмешалась я, – ты же не станешь защищать обрезание! Уж кому-кому, как не тебе, знать, к чему это приводит у бедных девочек. Помнишь, как мы обсуждали наших пациенток с зарубцованными мочевыводящими отверстиями? С инфекцией? С кровотечением? А акушерские свищи чего стоят? Или, по-твоему, выведение мочи и кала через влагалище после родов достойная плата за традиции?
– Подожди, – невозмутимо ответила Одойа, поправив рукава необъятного платья. – Это всё понятно. Но давайте посмотрим на это с другого угла. Возьмём тех же безгрешных европейцев, к мнению которых мы так охотно апеллируем. Что они делают со своими детьми? Отправляют двенадцатии тринадцатилетних дочерей под нож – на пластическую операцию, дабы исправить лопоухость, выровнять носик, заменяют здоровые зубы металлокерамикой идеальной формы, а уж чего стоят многочисленные диеты?
