Пётр Самотарж - Одиночество зверя
Однажды история оказалась последним уроком, класс быстро разбежался, а Наташа замешкалась и обнаружила, что одна девчонка сидит за своей партой, закрыв лицо ладонями и не двигаясь с места, даже портфель не собрала. Как и со всеми прочими, она с ней не дружила, и поначалу не собиралась вникать в её проблемы, а мирно отправиться домой в одиночестве. Затем наступившая в классе тишина выдала несчастную: уха свидетельницы достиг звук подавленного всхлипа. Выйти не оглядываясь показалось странным, и она подошла поближе:
— Ты чего?
После нескольких минут молчания послышался тихий надрывный ответ:
— Ничего.
— Что «ничего»? Я же вижу. Случилось что-нибудь?
— Тебе какая разница?
Девчонка казалась совершенно правой: несколько минут назад её заботы Наташу ничуть не беспокоили. Если бы к ней подошёл кто-нибудь другой, она бы с чистой совестью убежала домой и к вечеру забыла бы о пустяшном происшествии. Но в комнате других не было, и Наташа, мысленно чертыхнувшись, присела за соседний стол:
— Хватит ломаться. Что там у тебя стряслось?
— Ничего у меня… не стряслось.
Длинные фразы давались девчонке труднее коротких — не хватало дыхания между рыданиями. Она казалась безутешной, словно переживающей страшное горе — смерть кого-то из близких, например. Наташа её пожалела и захотела утешить вопреки оказанному сопротивлению. Почему? Кто знает! Шевельнулось тёплое чувство в груди, и стало ясно — нельзя уйти и оставить её одну.
— Хватит реветь, говори, что случилось.
— Я не реву… Уйди отсюда.
Препирательство длилось несколько минут, но пострадавшая всё же призналась: история совсем не идёт, жалко портить аттестат из-за какой-то бессмыслицы. Девчонка отлично успевала по физике и математике, кое-как управлялась с литературой, но наука о несуществующем выводила её из себя. Наташа даже рассмеялась, обнаружив избавление от невразумительного бремени. Потратив минут пять на уговоры, она убедила несчастную в решаемости проблемы, привела её к себе домой и показала свои карточки по истории, изготовленные вручную. Последнее условие крайне важно: заучивание чужих карточек снижает эффективность. Ведь их написание само по себе есть способ запоминания.
— Можно на компьютере таблицы составить или базу данных, — растерянно сказала пострадавшая при виде древних методов работы своей спасительницы.
— Пожалуйста, я тебя не заставляю. Наверное, ты и без меня компьютер привлекала?
— Привлекала.
— Помогло?
— Нет.
— Вот и я об этом. Если пользоваться обыкновенной ручкой, подключаются дополнительные ресурсы памяти. Наверное. Просто мне так кажется, потому что с карточками учить всю эту ерунду стало легче.
Они не стали подругами, после школы ни разу не встречались, и никакого желания встретиться Наташа не испытывала, но воспоминания об этой неординарной истории доставляли ей удовольствие. Она казалась себе великодушной и внимательной, не равнодушной, как прочие. Жизнь не всем показывается своей щедрой стороной, не каждому даёт возможность доказать человечность почти без душевных затрат. Они просто готовились к выпускным экзаменам, чем занимались бы порознь в любом случае, но обстоятельства сложились выгодным для Наташи образом. Не в материальном смысле, а в моральном. Теперь она думала об этом случае: что я, собственно, сделала? Чем пожертвовала, чем поступилась? Что отдала ради другого человека? Да ничего! Просто занималась не одна, а вдвоём. Дешёвые способы въехать в рай часто оказываются уловками инфернальных сил, хотя Наташа думала иначе. Ей вдруг показалось — наслаждение нестоящим проявлением своего благородства неизбежно приведёт к разочарованию. Может ли человек вообще восхищаться своими поступками, или одним только этим он уже их перечёркивает? Наверное, можно порадоваться счастливому преодолению испытания, но считать себя героиней — смешно и подло. Даже если бы вынесла ребёнка из горящего дома — нужно испытывать счастье от его спасения, а не от осознания себя существом высшего порядка. Не выдать тайное самолюбование внешне — можно, но как подавить его в своей душе? Разве можно победить собственные чувства? Нужно внушать самой себе убеждение в собственной никчёмности? Но как же внушить его, если она думает иначе? Повторение пустых слов ничего не даст, а разуверить себя можно только долгими размышлениями. Именно этим она теперь и занимается — доказывает самой себе бесцельность всего, совершенного ею в жизни.
Самое ценное для общества её деяние — окончание школы, а ведь её оканчивает вся страна, когда приходит время. Теперь нужно учиться дальше или работать, и она заботится о бездомных собаках в приюте. Разве она не возвращает долг обществу? Кто-то должен заниматься и этим. Если отстреливать и травить беззащитных безобидных существ, общество никогда не выберется из захлестнувшего его моря насилия и жестокости. Кто-то скажет — лучше бы бездомными людьми занималась, но собаки тоже имеют право на долю людского внимания и заботы. Они приведены в город человеком, и теперь люди должны за них отвечать. Тратить на них время и деньги, дать им возможность жить без страданий.
Наташа вышла из ванной в банном халате, с тюрбаном из полотенца на голове и отправилась в свою комнату. Привычными движениями разложила старый диван, застелила его, завела будильник и завалилась под одеяло в сладком предвкушении долгожданного сна.
Сегодня после обеда она должна выглядеть бесподобно. То есть, лучше обычного, потому что выглядеть бесподобно она не может по объективным причинам — не удалась ни кожей, ни рожей. Много парней на белом свете. Наверное, каждый день она видит их сотнями или тысячами, но все они посторонние, живут своей жизнью, идут и едут в разные концы Москвы по своим делам. Но одного, особенного, она встретит сегодня. Он красивый, высокий, корректный и почти никогда на неё не смотрит, но для неё важнее другое. Он будет стоять рядом, говорить что-то другим людям, глядя поверх её головы и отдавать распоряжения в своей обычной манере — деловито, ясно, разъясняя их сущность, а не пытаясь кого-нибудь запугать.
Наташа любила слушать его голос, поднимавшийся до крика только на демонстрациях и митингах. В остальное время он бархатистый, негромкий, но насыщенный, ясно звучащий в помещении и на улице. Порой она слушала его, как музыку, не вникая в смысл произносимых слов. В подобные минуты она и не разбирала слов, наслаждаясь произношением гласных и согласных, отдельных друг от друга и наполняющих собой волшебный эфир окружающего пространства. Иногда соседи толкали её в бок и требовали вернуться к реальности; тогда она начинала рассеянно озираться и обнаруживала себя в банальнейшем положении слушательницы на прозаическом инструктаже перед пикетом и внутренне посмеивалась, представляя свою восхищённую физиономию со стороны. Она понимала свою безрассудность и не ждала взаимности от предмета своей влюблённости, хотела просто оставаться вблизи его.
Из-под кровати на свет неторопливо выползла черепаха. Она медленно поворачивала голову в разные стороны, и бусинки глаз поблёскивали чёрным жемчугом. Цвергшнауцер бросился лихорадочно её обнюхивать, потому положил лапу на панцирь. Черепашка бессильно скребла вёслами лап по полу, не умея двинуться с места.
— Цезарь, оставь Ниндзю в покое, — строго сказала Наташа, спустила ноги с постели и взяла пса на руки. — Хватит хулиганить, слышишь? — Тот беспокойно извивался всем своим мускулистым телом и запрокидывал назад голову, стараясь лизнуть хозяйку в губы. — Вон, иди к Трифону приставай.
Наташа опустила собаку на пол и подтолкнула к коту, который стоял поблизости и старательно делал равнодушное лицо. Хозяйка зоопарка улеглась и накрылась с головой одеялом. Сон навалился на неё быстро и незаметно, окутал сознание рваным покрывалом бессвязных цветных видений и заставил раствориться в солнечном свете неосязаемого. Слепящая белизна воцарилась вокруг, но тёплая, а не снежная. Тропический бриз веял в лицо из глубин небытия, и время казалось несуществующим. Оно не остановилось, его вообще не было, изначально, никогда. Всё оставалось вечно неизменным, и в этом кошмаре одно только осязание подавало надежду: лица и протянутых в бесконечность рук касалась словно мягкая густая шерсть незримого беззвучного существа, тёплого и нежного. Невидимое должно пугать, так проявляется древний инстинкт самосохранения, но во сне законы биологии перестают действовать, остаётся лишь впечатление, ожидание и воспоминание.
Она оглядывалась по сторонам, не понимая этого, поскольку всюду видела лишь белый свет, каким представляла его в детстве, когда кто-нибудь из родителей читал ей вслух книжку, герои которой шли по белу свету, куда глаза глядят. Она таким и представляла этот свет тогда, и теперь пыталась пойти по нему, перебирая ногами. Но разве можно оттолкнуться от света? Его же нет, он — лишь обман зрения. Мы видим мир таким, каким его представляет наш мозг, а не таким, каков он в действительности. Да и что такое действительность? Как человеку судить о ней? Как понять, что существует, а что ему лишь пригрезилось? Принято считать, что движется поезд, а не телеграфные столбы за его окнами, но ведь глаза видят именно стремительно летящие навстречу столбы. Если человек стоит в центре Вселенной, то даже солнце движется по орбите вокруг него, а в космосе, чтобы понять, что вокруг чего движется, нужно ведь в первую очередь выбрать точку отсчёта. Два космических корабля, летящих рядом с одной скоростью, относительно друг друга покоятся на одном месте.
