Владимир Корчагин - Две жизни
Так продолжалось до самой осени. Для Дмитрия все это лето было одним сплошным фейерверком радости и счастья. О будущем он не думал, старался не думать. Чувство, овладевшее им, было настолько велико, что заставляло молчать любые доводы трезвого разума.
Анастасия, похоже, тоже не очень задумывалась, чем может кончиться их роман, хотя в глубине души и лелеяла надежду на счастливый конец. Ведь, как бы там ни было, она была единственной наследницей громадного состояния Мишульских и рано или поздно должна была юридически вступить в права владелицы этого состояния. Кто тогда стал бы указывать, за кого ей выйти замуж? А пока… Пока она беззаботно отдавалась охватившему ее чувству, тем более что ничего не мешало их с Дмитрием свиданиям.
Несчастье пришло неожиданно и, как всегда, с той стороны, откуда его не ждешь. Накануне Аграфена предложила девушке съездить вместе с ней дня на три на ее родину, навестить могилы отца и деда. Все переговоры с матерью, с которой Анастасия решала подобные вопросы, прошли как нельзя лучше. И в воскресенье утром решено было выехать в сопровождении лишь кухарки Лукерьи и кучера Афанасия, большого приятеля Лукерьи, да и самой Аграфены.
Дмитрий был, естественно, заранее предупрежден, успел переговорить с отцом, собрать нехитрые пожитки. А в субботу вечером… В субботу вечером в кузницу прибежала запыхавшаяся Аграфена и, отозвав Дмитрия в сторону, зашептала ему на ухо:
— Слышь, Митрий, беда у нашей барышни. Опять они с отцом не поладили. Да как не поладили! В общем, никуда мы завтра не едем. А сегодня, как стемнеет, приходи опять к нижней калитке. Там она тебе все расскажет. Страшное что-то затеял барин-то. Барыня и та хотела заступиться за дочь. Да где там! Сама слышала, как он орал на них обеих. Молчать, кричит, русалочье отродье! Не вашего бабьего ума это дело. Как я сказал, так и будет!
— Да что он задумал сделать-то? — вскричал Дмитрий, холодея от тревоги.
— А этого она даже мне не сказала. Зашла я к ней, а она в слезах. И говорит так жалостливо. Ни о чем, говорит, меня не расспрашивай, а беги сейчас же к Митрию и скажи, чтобы пришел он ближе к ночи к нижней калитке. Условный знак — тот же. Вот я и прибежала.
— Так что у них — опять гости? — догадался Дмитрий.
— Не знаю, ничегошеньки не знаю. А только плачет она, сердечная, места себе не находит. Я уж и так, и эдак. Да что я могу. Так придешь ты?
— Ты еще спрашиваешь! Буду там сразу, как стемнеет.
И не уйду до утра.
И снова ночь. Снова лишь звезды над головой. Снова минуты томительного ожидания и тревожного предчувствия чего-то страшного и неотвратимого.
Но вот — шаги. И ее голос.
Боже, какое это счастье — услышать милый голос, увидеть в темноте любимые глаза. Но что это — слезы? Да, глаза полны слез.
Он бережно привлек к груди ее вздрагивающие плечи, легонько коснулся губами ее волос:
— Настенька, что с тобой? Что случилось?
— Беда, Митя. Отец грозит выдать меня замуж.
— Как?!
— Вчера опять приехал этот мерзкий граф и уговорил отца отдать меня ему в жены.
— Как же это?.. А ты сама?
— Что я сама? Я сказала, что скорее головой в прорубь, чем соглашусь стать женой этой развалины. А отец и слышать ничего не хочет. Даже маму побил.
— Что же теперь делать-то, Настасьюшка?
— Ой, не знаю. Аграфена говорит, надо как-то извести графа. Да как его изведешь?.. На днях вот они с отцом на охоту поедут. Буду Бога молить, чтобы он там голову свою разбил. Только, говорят, на такие молитвы Бог не откликается. Вот если бы… — она муть помолчала. — завтра, я слышала, Гаврила поведет к вам и кузницу графскую лошадь подковать, так, может быть, дядя Егор… может быть, он сделает что-то такое, чтоб лошадь сбросила своего седока или еще что…
— А может, мне самому как-нибудь подкараулить и оттузить этого прохвоста?
— Нет-нет, только не это! Тебя схватят, изуродуют, убьют. Боже, и за что мне такое несчастье?! Но сегодняшняя ночь наша. Сегодня я не отпущу тебя до утра…
Глава девятая
— Так-так… Снова граф Потоцкий! — проговорил старый кузнец, выслушав сбивчивый рассказ Дмитрия. — Будь это кто-нибудь другой, я бы пальцем не пошевелил, чтобы встрять в эту вашу с барышней историю. Но граф Потоцкий… Ты знаешь, что за шрам вот тут у меня на плече? — ткнул он пальцем в широкий рубец, проглядывавший из-под ворота рубахи чуть ниже шеи. — Это след нагайки того самого графа Потоцкого. И я еще тогда поклялся отомстить ему за его барскую спесь: врезал мне только за то, что я не успел ему поклониться. Ну, держись ваша светлость! Ты говоришь, сегодня приведут мне подковать его лошадь? Ладно, попробуем что-нибудь придумать. А с барышней ты все-таки поостерегся бы встречаться. Граф графом, а если толки об этих ваших встречах дойдут до ушей старого барина, то не сносить тебе головы.
— А мне без нее все равно не жить.
— Это я уж понял, потому и не перечу тебе ни в чем. Только — береженого и Бог бережет. Так что ступай-ка сегодня домой, там надо кое в чем помочь Глафире по хозяйству. Лучше будет, чтобы Гаврила не видел тебя здесь, когда придет с лошадьми. Иди, иди! А я тут покумекаю кое над чем.
— Только, тятя, ты тоже побереги себя с графским заказом-то.
— Ну, я стреляный воробей.
А через два дня по селу прокатился слух, что на недавней борзовой охоте, которую Мишульский устроил для своих гостей, самый знатный из них — граф Потоцкий свалился с лошади и разбился так, что чуть Богу душу не отдал. Говорили, что конь, на котором ехал граф, на полном скаку взвился на дыбы и сбросил своего седока на кучу камней. Что заставило лошадь сделать это — испугалась ли чего-нибудь или наступила на что-то острое, никто сказать не мог. Ничего не мог сказать и старый кузнец, незадолго до охоты перековывавший графских лошадей и не заметивший ничего такого.
Лишь один человек догадывался об истинной причине всего случившегося — Дмитрий, и потому уже вечером, выбрав удобный момент, он подошел к своему названому отцу и сказал:
— Спасибо тебе, тятя.
— За что это спасибо? — нахмурился кузнец.
— Сам знаешь, за что. Всю жизнь мы с Анастасией будем теперь за тебя Богу молиться.
— Вот Бога и благодарите за все, что было, ибо сказано: без его воли ни один волос не упадет с головы.
Как бы там ни было, а через несколько дней полуживого графа в специально оборудованной карете увезли в его вотчину, и все разговоры о предстоящей свадьбе в имении прекратились.
Но беда никогда не приходит одна. Вскоре кто-то, видно, донес старому барину о любовных встречах его дочери с молодым кузнецом. И снова вспыхнул скандал. Да какой скандал! Аграфена была выслана в свою родную деревню, обе горничные Анастасии отправлены на скотный двор, а самой барышне строго-настрого приказано было не отлучаться из усадьбы без присмотра специально назначенной гувернантки из пришлых немцев.
Барин распорядился даже кровать ее поставить в комнате, смежной со светелкой Анастасии, чтобы та и ночью не могла выйти незамеченной из своих покоев. Ну, да эту старую полуслепую развалину можно было бы еще как-то перехитрить. Однако Мишульский не остановился на этом.
Аккурат в день Покрова, на который приходились именины Дмитрия, старый кузнец был вызван к старосте села и пришел от него мрачнее тучи.
— Беда, мать! — еле выговорил он, тщетно стараясь справиться дрожащими пальцами с пуговицами поддевки. — забирают Митрия в солдаты.
Побледневшая Глафира лишь слабо охнула и почти в бесчувствии повалилась на лавку:
— Бог с тобой, Егорушка, с чего бы это?
— Такой жребий, говорят, выпал нашему сыну.
— А может, пронесет еще нелегкая? Может, задобрить чем-то кого надо?
— Задобрить! — мрачно усмехнулся кузнец. — Что наши шиши по сравнению с миллионами Мишульских?
— Думаешь, это они подбили старосту?
— Тут и думать нечего. Слышала, чай, что болтают о Митрии-то с барышней Мишульской?
— Мало ли что народ болтает…
— На всяк роток не накинешь платок. Да и что теперь об этом говорить… Где сейчас Митрий-то?
— Здесь я, тятя, — вышел Дмитрий из-за перегородки, где умывался после работы. — Я все слышал, что вы говорили. Тем и должно было кончиться. Да и к лучшему все это. Что бы мы стали делать с Анастасией? Ей — одни муки. А мне и подавно. Видно, с судьбой не поспоришь. Да и нет уже здесь моей любушки. Отправили ее вчера чуть ли не на край света, в землю польскую. Вот все, что от нее осталось. — Дмитрий выложил на стол небольшой сверток, завернутый в платок. — Прибег сегодня в полдень знакомый парнишка из усадьбы — внук тамошней кухарки Лукерьи и сказал, что послала его ко мне тайком сама Анастасия и наказала передать, что уезжает она далеко и надолго, может быть, насовсем и посылает мне вот это. — Дмитрий развернул платок и извлек из него красивый золотой портсигар, обвитый черной муаровой лентой.
